Брут злился, и это было заметно.
 — Бугор, что ты уперся рогом? Не так часто на зоне такая свежатинка появляется? Чего ты упрямишься? Возьмем его на эту ночь себе, а там пусть братва дальше балуется. Опустим за пять минут! Гляди, какой гладенький! У меня между ног аж всё горит!
 — Этого не тронь! Я сказал!
 — Ну, не мы с тобой — так другие опустят его этой ночью!
 — Не тронь, сказал! И другим скажи! У меня на него другие виды!
Брут все больше злился, откровенно лизал взглядом молодого, но перечить не стал, хотя далось ему это нелегко — уж очень понравился ему новичок.
Я не хотел ничего говорить Бруту заранее. Всё узнает через три дня. И новичок нужен чистым, опускать его нельзя. Именно такой — молодой, свежий, здоровый. Я готовил его для другой роли! Бежали мы втроем — я, Брут и новичок. Тот бежать не хотел, упирался, но я пригрозил, что отдам его в соседний барак на веселую ночь, после которой он будет спать только у параши. Подействовало. Теперь он нес львиную долю взятой с собой жратвы и ворчал, зачем нам так много, но я-то знал, сколько нам предстоит еще плутать по тайге.
 — Не сразу я понял, что ты его коровой с собой берешь! — Брут криво усмехнулся. — Хочешь иметь в пути кошерную пищу? Ты, видать, и раньше-то человеченкой баловался? А что бы изменилось, если мы бы ему сначала засадили?
 — Ты, Брут, рехнулся совсем! Чтобы я ел опущенного? Я не шестерка вроде тебя! Брут обиженно засопел. — Нашел шестерку! Голод — не тетка, припрёт — и опущенного сожрешь!
Было трудно. Петлять приходилось много, но от погони мы, кажется, оторвались. Катастрофически быстро кончалась еда. Брут не спускал с молодого глаз, и по всему было видно, что он все больше заводится. При каждом удобном случае норовил прижать к себе, потрепать по щеке, погладить по заднице. Молодой испуганно шарахался, а ночью, в шалаше, жался ко мне. Я стал ложиться между ними, чтобы знать, что Брут его не тронет. Возвращаясь как-то с разведки, увидел, что Брут уже скрутил молодого, поставил раком, оголил задницу и нетерпеливо рвет с себя штаны! Я перетянул ему палкой по хребту — и он яростно взвыл:
 — Ты, бл$дь, из-за этого пидора руку на друга поднял?
 — Заткнись! Урою! Тронешь — порешу!
Он схватился за нож, но, посверкав пару минут глазами, остыл и ушел. Я велел ему спать в отдельном шалаше. Молодого клал с собой рядом, так спокойнее. И тот быстро засыпал, устав за день. А я лежал рядом, глядя на его угловатую, почти мальчишескую фигуру, и ловил себя на том, что начинаю понимать Брута. Я хотел его! Хотел сильно, по-животному, отдаваясь привычному сладостному чувству овладения слабым, жестоко подчиняя своей похоти. А он спокойно спал, сжавшись на ватнике калачиком и уткнув свой узкий зад в мою возбужденность. Я сердито отпихивал его и трудно засыпал, ворочаясь до утра.
Еда закончилась, и положение спасала только рыба, которую иногда удавалось поймать, да ещё грибы. Конца пути не было видно. Брут все настойчивее поглядывал на молодого, да и я, признаться, понимал, что его час пробил. А тот, как нарочно, жался ко мне, зная, что только я спасаю его от посягательств Брута! Идиот! Меня от каждого его прикосновения словно било током, и неизвестно, кто больше готов был его опустить. Я попытался отослать его в отдельный шалаш, но он, вылупив глаза, замотал головой: — Нет! Нет! Не гони меня! Я боюсь!
А ночью я проснулся в холодном поту — в моем хозяйстве в штанах гуляла его рука. Тело откликнулось уверенным стояком, и теперь его рука ласково теребила и поглаживала восставшую плоть. Я схватил его за руку:
 — Ты что, пидор, делаешь? Или девкой хочешь стать? — Я был в ярости. — Тебя на зоне уберегли, так ты здесь сам на х$й лезешь? Я же тебя за пять минут отпедерасю, засранец! Ты жопу целыми днями мне лизать будешь! — Я не находил слов и продолжал в ярости сжимать ему руку. А он, беззвучно раскрыв от боли рот и выпучив глаза, отпихивал меня второй рукой:
 — Я думал, ты этого хочешь. Я думал, тебе это надо, потому ты и гонишь меня.
 — Идиот! Если бы ты мне был нужен, я бы тебя взял и без твоего разрешения! — Продолжая орать, я схватил его за горло и притянул к себе. И только тут почувствовал, что мой стояк только усиливается. В глазах потемнело. Не помня себя, я резко нагнул его голову туда, вниз, и стал яростно врываться в его рот. Сопротивление плотно сжатых губ привело меня в исступление. Резко сжав рукой его щеки, я заставил его рот раскрыться и ворвался туда, все рвя и круша, резко насаживая его на себя. Он рвался, хрипел, отпихивал меня руками, но в меня вселился бес, и я яростно загонял свое орудие в его горло, пока судорога меня не скрутила, и я плотно прижал его голову к животу, заставляя принять в себя все без остатка.
Он полуживой отвалился от меня, захлебываясь и кашляя. Его стало рвать, и он, на четвереньках, выполз из шалаша. Его выворачивало минут пять. Потом он затих, и слышны были его всхлипы! Горькие, как у детей.
Что это на меня нашло? Он же корова! Чистым он должен быть! Конечно, он еще не опущенный, но так можно и зарваться. А как же хочется дорваться до этой свежатинки и оттянуться за весь этот долгий путь. Забыв про голод и ищеек. Полностью отдаться упоительной жесткой еб$е, когда немощное сопротивление жертвы заставляет душу звереть, а член делает каменным. И когда мощные толчки, разрывая сопротивление в клочья, пронзают тело, достигая жаркой, желанной преграды! Брут что-то заподозрил. С утра, пытливо глядя на меня и молодого, просипел:
 — Решать надо что-то с молодым. Жрать — нечего, да и сил не осталось.
Я и сам понимал, что медлить дальше опасно, можем вообще не дойти. Нужна мясная пища, при нашей нагрузке только она могла нас спасти. Я с тоской глянул на молодого. Что-то сломалось во мне вчера, когда я слушал эти всхлипы. Впервые для кого-то я стал нужным не из-за страха, а просто потому, что во мне видели защиту и опору. Его доверие обезоруживало. Но и гибнуть из-за этих сантиментов нельзя! Прав, Брут, нужно решать!
 — Ночью порешим! Когда заснет! Я подам сигнал — ты и кончишь его!
Видимо что-то не так было с моим голосом, потому что Брут изумленно взглянул на меня:
 — Ладно! А чего самому-то — слабо? Иль запал на него? — Он захихикал, но, уткнувшись в мой злобный взгляд, посерьезнел:
 — Подашь знак! Я буду рядом с твоим шалашом!
Весь день я безуспешно пытался разозлиться на молодого! Я орал на него по любому поводу, отвесил пару тумаков, ругал матом, но ничто не могло выбить из меня жуткой мысли, что сегодня его не станет! Как назло, он был тише воды, ниже травы, виновато на меня глядел, и все хотел хоть чем-то угодить, чтобы я так не злился. А вечером, в шалаше, заботливо укрыл нас обоих своим ватником.
Время, шло, и молодой сонно засопел. А я лежал, и начинал понимать, что ничего не смогу сделать — ни подать Бруту сигнал, ни видеть, как нож Брута полоснет эту шею. Одно я знал четко — он не должен сегодня уйти. Он должен жить! Хотя бы для меня!
Нетерпеливое осторожное покашливание Брута заставило меня принять решение. Резким толчком я разбудил парня. Тот вылупил глаза: — Уже утро?
 — Нет, ночь сейчас. Но я тебя хочу, и ты сейчас станешь девкой! Моей девкой!
У него даже пропало дыхание. Он молча смотрел на меня, и мне впервые стало не по себе от того, что я предаю! Предаю веру этого парня в то, что можно в этой жизни хоть во что-то и в кого-то верить. Он ткнулся лицом в ватник.
 — Ладно. Если тебе это так нужно. Только не надо грубо. У меня не было этого ни с кем. Я и не умею. Ты сам.
Да, парень, я все сделаю как надо. Только тому, кто слышит нас, должно казаться, что я тебя ... насилую. Потерпи. Будет больше шума, чем реальной грубости. Не могу я тебе всего сказать. Он безропотно дал стащить с себя штаны. От одной этой процедуры и от предвкушения того, что должно случиться, член задеревенел. Да, нужно сделать все ласково! Но как? Меня трясло! Я ставил его раком, а он не понимал, чего я от него хочу.
 — Не выламывайся, шлюха! — орал я, а в ухо ему шептал: — Раздвинь задницу, малыш, иначе больно будет! Кое-как на полголовки мне удалось втиснуться в его зад. Спасло то, что смазка обильно выделялась. Дальше было не пройти! Он сжался и тихо выл.
 — Ну, пожалуйста, расслабься, я должен тебя трахнуть! Помоги мне! — я шипел ему в ухо, все больше распаляясь и злясь, что ничего не выходит.
 — Грязная потаскуха. Нравится, что тебя трахают? — Я шумел, что было силы, а сам старался хоть как-то войти в него. Он сопротивлялся, уворачивался, но на меня опять накатило, понесло, опять ушел контроль, и все стало, как в жизни — я стал реально насиловать. Резким толчком я вогнал член на половину длины. Парень дернулся, замычал, а я, вынув член почти полностью, повторно вогнал его целиком. Он грохнулся на живот, вцепился в ватник, задеревенел, а я, обхватив его за живот, метался на его спине, все больше теряя рассудок. Краем глаза я видел, как рожа Брута втиснулась в шалаш, но то, что он видел — он должен был увидеть!
Я продолжал врываться в податливое тело, которое перестало сопротивляться вторжению, и уже ничто не могло меня остановить:
 — Бл$дь, сучка! На — тебе! На! На!
Парень перестал сжиматься, и мы вместе с ним неумолимо неслись к кульминации. С диким ревом я ворвался в него последний раз, вжался, застыл, и резкими толчками стал заполнять его нутро семенем. Привел меня в себя срывающийся голос Брута: — И что же мы теперь жрать станем?
 — Ладно тебе, не вопи! Не знаю, что на меня нашло. Как-то само собой получилось. Пошли отсюда! — Я вытолкал его из шалаша.
 — Бугор, ты рехнулся! Да, нам теперь ни за что не дойти! А может — х$й с ними, с правилами да законами? Может все же и опущенного сожрем?
 — Нет, никогда! И тебе не дам! Как-нибудь выживем! — Я глядел в сторону, боясь, что Брут догадается, зачем я опустил парня.
 — А-а-а! — Брут в сердцах пнул ногой по пню. — Ну, сука! Ладно, если уж не сожрать — то хоть оттрахать его как следует! — он резко рванул к шалашу.
 — Стой! Он, наверное, весь в крови! У него это в первый раз было! — Я дернул Брута за рукав, но он резко обернулся: — Не трогает! Хоть в крови, хоть в сперме — я трахну его сейчас! — Он нырнул внутрь шалаша.
У меня все похолодело. Я знал, что закон на его стороне — после того, как я, старший, опустил новичка, пользоваться им может и он. Я не мог нарушать ЭТОТ закон! Но там лежал МОЙ парень, и сейчас ЕГО будет насиловать и терзать Брут. Я со всей силы вогнал кулак в дерево. Он МОЙ! МОЙ! Из шалаша раздался сдавленный крик: — Кусаться вздумала, шлюха? Я урою тебя, сволочь! — Потом резкий удар, еще один. Кровь ударила мне в голову. Одним рывком я вырвал Брута из шалаша: — Пошел вон!
Тот медленно поднялся, сузил глаза:
 — Что-то с головой у тебя стало твориться, бугор! Он — мой, и ты это знаешь! Ты уже испортил эту корову, а теперь законы нарушаешь! Да и бугор ты только там, на зоне. А здесь нас двое, и лучше бы тебе не перечить мне! — Он медленно достал нож. — Не советую!
Я знал, что ножом он орудует мастерски, и знал, что мне придется нелегко. Но решиться все должно именно сейчас — вместе нам дальше не жить! Парня я ему не отдам! Я достал финку.
 — Ого! Потягаться решил? Ну, что же, флаг в руки! — Он двинулся ко мне, кошачьим шагом, а я ждал его, следя за каждым его движением. Поймал он меня на своем коронном обманном движении слева снизу. Я поддался, и тут же получил справа кулаком в лоб. Потемнело в глазах, и я пропустил тычок ножом в плечо! Хреново! Так он меня доконает. Краем глаза я видел то, чего не мог видеть Брут! И не должен был увидеть! Я как сумасшедший махал финкой, отгоняя его, а главное, отвлекая его внимание. Он щерился, все плотнее надвигался на меня, но вдруг обмяк, зашатался и рухнул на колени. Второй удар пришелся точно по затылку, и Брут упал на спину и затих.
Парень стоял сзади, крепко сжимая в руке полено и, не отрываясь, глядел на тело Брута. Его трясло. Я быстро пощупал пульс — Брут был мертв. Что ж, такая судьба у тебя — погибнуть посреди тайги от руки новичка! Я потряс молодого, приводя его в чувство: — Надо делать отсюда ноги! Давай, собирайся! И мы ушли. В сторону солнца. Я знал, что там, с Брутом, закончилась моя прежняя жизнь. И знал, с кем и ради кого будет новая!

Поделиться в: