Помню, в 33 году голод был! Кишки сводило так, что хоть вой! Жил я в то время в селе на Кубанщине. Колхоз у нас был большой, токмо закрома пустые. Белых разбили, кулаков сослали в Сибирь и жрать совсем ничего не стало. Пришла пора сенокоса. Мы, парни — а нас человек восемь, — пошли косить у горелого леса. Помню, косим, жаворонки заливаются, недалеко из рощи кукушка нам года отсчитывает. Ку-ку!... Сука, и все! Блин, один год жить осталось! А мне всего 18 лет. Я тогда еще бабские губы на вкус не пробовал! Ялда у меня была приличная. Нет, да вскочит в штанах, сраммм один... Приходилось вожжами привязывать, шоб девки, да и парни на смех не поднимали. Помнится после сенокоса полезли мы в лужу, это так мы называли маленький пруд у нас в селе. Залезли, значит, а лужа то наша мне по пояс. Стоит моя ялда, голова из воды выглядывает, на волнах качается. А девка, Лушка увидала это, и диву далась. Закричала всем.
 — Тихо мол робята, рыба кислородом дышит..
Да как хвать за мою ялду и сходу тянуть на берег. Я шо есть мочи в крик, парни не поняли шо такое, бегом на берег, перепужались... Вроде Лушка какого крокодила поймала. Так вот, схватил я ниже Лушкиных рук свою ялду, тяну назад, сопротивляюсь, значит. А Лушка не прет, что это ялда моя, кричит...
 — Ты, паря, держи крепче, а то вон как он упирается, — и давай меня за ялду на берег тянуть. Кряхтит, зенки свои выпучила, с рук не спускает, к берегу тянет. Но когда ближе к берегу меня оттянула, тоды и поняла... в чем дело... Оооо... тоды она еще пуще заорала, от стыда, али с испугу, мне до сего дня неведомо. Но то, шо неделю я лежал трупом, так это верно. Опухла ялда так, шо в крынку молочную не влазила... Это я так студёной водицей в крынке ялду остужал. Никому Лушка тоды не рассказала, кого она с пруда вытаскивала. Стыдоба наверно её замучила.
Дык вот, об чём это я. Ну да... Так на следующий год мы опять косить с парнями пошли. Жара немерная. Хлопцы портки поснимали, голышом косят. Мухи жужжат, оводы за задницу кусают их, а они знай косами машут, а писуны их, в пору косам, туды — сюды, болтыхаются. Ягор косит и ссыт, словно у городе поливалка, асфальт поливает. Но Егоркина Ялда с моей несравнима. У меня шкворень, а у Егорки шпингалет буфетный. Я портки свои не сымаю, дабы в ужас народ не вводить. Мало ли шо, народ щас отощавший, от испуга в беспамятство падает, глаза закатывает!
Так мы до захода солнца рук не клали, всё косой махали! Хлопцы от устали на сено повалились, ноги вытянули, аж треск по полю разлетелся! Ну, да полежали маленько, и давай свои узелки развязывать, вечереть собрались... это по-городскому, а по-нашему, по-деревенски, жрать значит!
А у меня-то и узелка нет и жрать тоже нет. В доме кроме мамаши моей и фотографии батьки убиенного на Перекопе ни фига нету. Мыши, и те в поля убежали! Дык я решил позычить у хлопцев провизии, дабы до утра ноги свои не протянуть. А хлопцы жадные, не дают, все в один голос... Иди на хуй и хуй соси! Шо сказать, я тогда неграмотный был, это щас я в городе живу, а тоды... мы газеты не читали, даже на «ветер» ходили с лопухом! Это щас, придумали газету в рулон скрутить и в уборной ложат на видно место. Тока этот рулон без буковок, читать нечего.
Легли мы спать рано, с утра опять же косить. — Я к Егору подполз и вопрошаю.
 — Ягорка, ты спишь?
 — Чего табе? — недовольствено ответил Егор.
 — Ты мне вот шо Егорка расскажи. А как это хуй сосать?
У Егорки сон сразу отшибло! Голову приподнял и тихо так шапочет. — Дурак ты Ванятка, такой радости и не знашь?
 — Вот, ей богу, не знаю, крест святой, не слыхивал про эту радость! Шепчу я Егорки, тихо, шобы хлопцев не разбудить.
Ты мне ответь Ванятка, шо у тебя в штанах? Вопрошает Егорка меня.
 — Как шо, знамо... ялда!
 — Хуй это, Ванятка, хуй, а не ялда!
 — Так зачем сосать его? — уже без интереса спросил я у Егорки.
 — Так питательно, если его сосать! — восторженно подтвердил Егорка.
 — Да ты шо, Егорка, аль саки вкусные?
 — Саки оно може и не вкусные, а вот молофья в самый раз, питательна для организму!
 — Воооо какое дело, малафья питательна! Мечтательно произнёс я.
 — Дык, Внятка, а как эту самую малафью то добыть, чай не доить же, ну, хуй, энтот?
 — А чего его доить, его сосать надоть!
 — И шо, малафья как у коровы потечет?
 — Верно Ванятка, как у коровы. Тока не сразу, потрудится надоть!
 — Да я того, я трудолюбивый, я если шо, могу и ночь сосать... Жрать-то знашь как хоца? Кишки к спине прилипли, срать уж неделю не срал!
 — Так ты Ванятка давай скорее соси хуй мой, может шо и поешь.
Недолго думая, Егорка портки скинул, вытащил свой «шпингалет» и в рот мне тычет, приговаривая..
 — Соси уж скорее, спать хоца, мочи нет!
С голодухи я набросился на Егоркин «шпингалет», заглотил родимого, по самые его яйца. И давай его сосать, давай его вылизывать. Егоркин «шпингалет» в рост пошел, во рту не помещается! Ну, думаю... враз нажруся. Гля скоко малофьи налилося! Сосу значит, а Егорка меня руками по голове гладит, приговаривает.
 — Молодец Ванятка, так его суку, так!
 — Дык скоро оно... малафья течь будет, вопрошаю я Егорку.
 — Скоро Ванятка, скоро милай!
Тута замычал Егорка, как тот бык мычал, што в прошлом годе мы всем селом съели. Мычит, значит, стонет! За уши зачем-то мои хватат стал, теребит их, дёргает!
Чую брызнуло мне в рот, малафья наверно! Рот полный, я глотать, пока глотал, остальное в сено утекло. Эх! Про себя подумал, усю Молофью на землю опрокинул! Жаль крынки под рукой не оказалось!
Лежу я значит, а Егорка все меня гладит по голове моей и приговаривает. Ты Ванятка таперя братан мой стал!
 — Это, с какого перепуга я братом стал, спросил я!
Дык, малафья силу имеет! Кто её вкусил, сходу братом становится! На веки вечные! Во, какие дела Ванюша!
Дивно мне стало, но спорить не стал! Егорша старше на год меня был, он все знает!
 — А почему это Егорка у тебя малафья без сахару была? Спросил я.
 — А откуда же Ваняша сахару взяться, если еще в прошлом году я последний раз сахар в чай добавлял?
И то правда подумал я! Вон, матушка кашу варила, на прошлой недели, так взамен сахару буряк добавляла.
 — Так я Егорушка голодный все одно... Хоть помирай на сенокосе. Слёзно прошептал я.
Тут Егор достал из котомки узелок из белой тряпицы. Отрезал сала шматочек и хлебца на лебеде спеченый!
Боже мой! Кто бы видел, как я енто все проглотил! Словно наш Полкан, што сдох от голода на Тройцу. Он точно так пастью мух ловил, как я этот шматок сала слопал!
На другой день, мы опять косили сено. Егорка снова снял портки и голышом косил.
Нет, да гляну на елду Егоркину. Тут он мне прямо как матушка стал. Его ялда трепыхается, а я его мысленно ртом ловлю. Словно титьку матушкину!
Егор, А Егорка, чай бы мне снова хуй дал пососать, жрать снова хоца! Заныл я!
 — Тихо ты, дурень! Хлопцы услышат. Тоды всем подавай мой хуй сосать! А ты мне брат и более никому я не дам. Тока тебе. Жди до вечера.
Тут-то я замолк, дабы не услышали бы хлопцы. А они такие, как услышат, последнее отберут!
Вечером, мы снова с Егором легли поодаль от парней. Ну шо, Егорка, даш сегодня малофьи своей?
Дам, Ванятка, тока сегодня в рот нельзя!
 — Это почему же? Обиженно спросил я.
 — Слышал, Сегодня Никола, праздник святой?
 — Ну, слышал!
 — Нельзя брат Ванюша в рот. В задницу можно, в рот ни-ни... Грех великий!
 — А это как, в задницу? С удивлением спросил я!
Да просто, Ванечка, ты сосал вчера ртом, а сегодня ты его задницей пососи!
Диво дивное! Осемнадцать годков прожил и никогда не слыхивал, что бы жопа сосать умела!
 — Ну дык давай, тока поскорее, жрать дюже охота!
 — Так ты портки снимай, как твоя жопа, мой хуй сосать будет, если ты в портках?
Ох!!! Шо былоооо??? Знамо дело, жопа не рот, отверстие маленькое, ялда Егоркина не лезет, жопе больно. Кричать нельзя, хлопцы услышут, набегут, последнее отымут!
Мычу, терплю!
Потом чую, моя жопа Егоркину ялду-хуй заглотила. Трошке легче стало. А то, я даже матушку вспомнил, все слова нехорошие, которые я знал в ту пору, ей послал, дабы меня в капусте не находила и не растила на муки адские, на боли жопные!
Ну дык вот, легче трошке стало! Чую — сосёт, жопа моя аж хлюпает... мать её ети,. Вот дела-то, какие. Вроде с детства не приучена, а сходу титьку взяла. Тьфу ты, то бишь Егоркин хуй!
Соснула моя жопа последний разок, тепло разлилось там у внутри. Радостно мне стало.
 — Спасибо Тебе, Егорша. Век не забуду! Кормилец ты мой! Я обнял Егорку, а у самого слезы на глазах. Егор, как и в прошлый раз, отрезал мне сала шматок, да хлебом наделил.
Вот так мы с Егоркой породнились. Да...
Я как с сенокоса пришел, сходу матушке рассказал. Так, мол, и так, матушка, Таперяча брат у меня есть кровнай.
Матушка в голос, вопрошает меня. Откуда, мол, брату взяться. Один ты был в капусте и никого боле!
Тут-то я матушке и рассказал, как дело было, как мы с Егорушкой породнились!
Матушка сняла вожжи, бывшей нашей кобылы, что комуняки еще в 27 году увели в колхозную конюшню, где она, недолго думая и околела с голодухи.
Взяла, значит, матушка вожжи и давай меня по хребту лупцевать.
Дурак, мол, не брат он тебе, бесстыдник ты такой! А охальник он бесовский!
Побила меня матушка сильно. Весь словно «зебра» ходил я. По всему телу полосы от вожжей красовались!
Опосля вожжей, я Егорку стороной обходить стал! Да и колхоз авансом нам буряка выделил, до урожая мы с матушкой чай с голоду не помрём!
E-mail автора: etwow2000@hotmail.com

Поделиться в: