Вряд ли кто помнит тот момент, когда именно, тихо зревший половой инстинкт, вдруг громко заявляет о себе, и начинает окрашивать мир вокруг в насыщенные сексуальные тона. Да, конечно и до революции гормонов в моём теле, вокруг были девочки и женщины, но ни какого интереса, как существа противоположного пола, они не вызывали.
Естественно, и я, и мои сверстники, знали, что между взрослыми мужчинами и женщинами есть что-то такое, о чем не принято говорить вслух. Это «что-то» называлось и «любовью», и «сексом» и ещё кучей уже матерных слов, однако живого интереса к себе не вызывало. На каком месте оказалось бы это «что-то» как его не назови, по сравнению с тренировками, рыцарскими и приключенческими книгами, походами, интересом к холодному и огнестрельному оружию, купанием на водной?
Этот список мог бы продолжаться бесконечно, и только где-то в конце обнаружился бы маленький, неказистый половой интерес. И чем он себя проявлял, до поры до времени? — Хихиканьем при виде целующихся пар или занятых воспроизводством потомства кошек и собак.
На каком-то этапе половое созревание переходит в ускорение и как опытный революционер, занимает «мосты», «телеграф», «телефон». Сам этот процесс я не уследил в своём развитии, теперь кажется, что одним ранним утром, я встал на пробежку уже не тем мальчиком-ребёнком, кем беззаботно уснул накануне. И с этого утра, имеющего очень приблизительную дату, я попал под власть могучего Полового инстинкта. Впрочем, есть одна веха, на которую можно указать вполне достоверно, её я и буду считать рождением юности.
Веха эта — моя первая мастурбация, первое очень сильное и по настоящему взрослое переживание в моей половой жизни. Я уже не мало слышал об онанизме или «суходрочке, от которой волосы на ладонях растут», и представление о процессе имел, но ещё не пробовал. Сподвиг меня на первый опыт, товарищ по тренировкам. Хотя и был он годом моложе, однако в этом вопросе оказался продвинутей. Достаточно простосердечно, он сознался мне, что иногда дрочит и получает от этого огромное удовольствие.
Долго ждать я больше не стал, и тем же вечером, за плотно запертой дверью ванной комнаты и под шум крана, свершил это обрядовое действо. Ощущения в момент эякуляции, были на столько сильны, что я едва удержался на ногах в потемневшей и пошатнувшейся комнате. Ощущая слабость во всём теле, и в коленях особенно я смыл сгустки и капли сыроватой и тягучей жидкости со стенок ванной и шагнул во взрослую половую жизнь.
Шагнуть то я шагнул — да кто меня там ждал. В стране Секс новоявленные граждане-подростки, за очень редким исключением существа совершенно бесправные. Собственно, к цивилизованной жизни в центральных областях доступа нет совершенно. Не знаю как оно теперь, но я, в те годы, прозябал на самой периферии, с грустной надеждой глядел на огни больших городов, и довольствовался регулярной дрочкой своего, уже не маленького, дружка.
Сколько томов со времён Фрейда написано о галактической важности правильного полового развития у мальчиков и девочек, но среди сверстников я так образованного человека и не узрел. Все были самоучками или ходили в учениках у «бывалых пацанов». Мужчинами, большей частью, становились в конце длинной очереди к изрядно пьяненькой Катьке-Светке, совали прибор в хлюпающую промежность, изливались, и с того момента секс, при всей его сладости, уже не мог быть красивым, возвышенным занятием. К женщинам, теперь, они относятся по разному, но их гениталии считают «грязными».
Кому-то везло больше, на их пути взросления встречались девушки или женщины с опытом. Вообще странно, что на этом этапе подросток остаётся один. Нас с детства, в подробностях учат всем премудростям правильного поведения в социуме, от завязывания шнурков, до этикета на приёме, по случаю получения Нобелевской премии. А искусство физической любви мужчины и женщины, как выпало из обучения, с крахом Греко-Римских богов, так и не может вернуться. Статьи «Растление несовершеннолетних» боится.
В тринадцать-четырнадцать лет я был развитым подростком: физически здоров, высок, серьёзно занимался спортом, легко успевал по всем предметам, на хорошем счету дома и на улице. Это «на хорошем счету» сложилось с детства, меня любили и уважали, я привык к этому и делал всё от меня зависящее для поддержания образа подающего надежды мальчика. Ну, что же, желание нравиться и быть любимыми — естественная потребность для ребёнка. Только во мне она помножилась на чрезмерную требовательность к себе, а любая чрезмерность благом не плодоносит.
Надо ещё упомянуть о моём, пышно цветущем, внутреннем мире; мире грёз, фантастических приключений, идеализаций; мире, где я был безупречно смел, силён, красив; мире, где я побеждал всех врагов и где все восхищались мной. Моё Эго желало быть идеально-блестяще-восхитительным не только в фантазиях, но и в реальности. Что бы я не делал оно требовало большего: больше бегать, отжиматься, подтягиваться; больше читать, лучше писать.
Оно хотело, что бы я был лучше всех чуть ли ни везде и во всём: учебе, спорте, танцах, уличных поединках, и даже прыжках со стометрового трамплина — хоть не было ни трамплина, ни необходимости с него спланировать. Конечно, это невозможно! — Живи мальчик, наслаждайся жизнью, солнцем, вдыхай чистоту и беззаботность детства.
Благой совет, прислушаться бы и следовать ему. Так нет же, Эго ваяло из мальчика супер героя. Как я ненавидел и терзал себя за малейшую слабость, нерешительность, за то, что не успел, не сообразил, оказался слабее. От этого самоконтроля и постоянной мобилизации сил члены мои стали терять природную гибкость, упругость и лёгкость движения.
От морального облика, естественно, требовалось то же самое: кристальная честность, верность в дружбе, отсутствие порочащих наклонностей и связей. Секс же, в годы моего полового созревания, полностью реабилитирован ещё не был. Ни кто с ним уже не боролся, и наличие его как естественной потребности в получении удовольствия уже признавалась, но ещё не столь открыто.
Спокойно, без стыдливо бегающих глаз, нелепых пауз и краснеющего лица, благопристойные граждане говорить о нём, ещё не умели. Мои интеллигентные родители были из их числа, секс или эротизм если и жил в нашем доме, то настолько неосязаемо, что проще сказать — его не было вовсе. Как образцовый мальчик публично демонстрировать свою сексуальность я боялся, считал чем-то недостойным.
Мои менее амбициозные сверстники позволяли проявляться природным инстинктам, подглядывали за девочками, потискивали их, таскали порно картинки, травили байки о приключениях. Я же стыдился этого. Чем больше нравилась девочка, тем трудней с ней было общаться. Я чувствовал себя виноватым за те «грязные штучки», что проделывал с ней накануне в своих фантазиях. От этого появлялась неловкость и напряжение, мысли никак не хотели воплощаться в слова и было не просто изображать спокойствие на лице.
Дома, наедине, можно делать всё что угодно, на людях же, нужно было строго следить за тем, что бы никто не заподозрил во мне нечистоплотных помыслов. Я стал, даже, бояться внимательно смотреть на симпатичную девочку, её грудь, попку, похотливый взгляд мог выдать меня и кто ни будь, покачал бы головой: «И этот такой же, а ещё из интеллигентной семьи».
Безусловно, и пример родителей формировал модель общения с противоположным полом, а они не позволяли себе флирта, были подчёркнуто официальны. Разрешить своей сексуальности проявиться я мог только в приватной обстановке родного дома. За то, здесь все барьеры падали, и эротический поток легко подхватывал и уносил меня.
Не помню уже точно с чего началось влечение к маме, в какой-то момент мне стало интересно наблюдать за её переодеванием, это приятно волновало и возбуждало. Нет, она никогда не делала этого открыто, на моих глазах, везло только если дверь в родительскую спальню оставалась прикрыта не плотно. Наверно, в ту же пору я стал заглядывать в ... ящики с маминым бельём. То есть тогда оно было просто женским, и в этом состояла его притягательность, а не в том, что оно мамино.
Когда переодевалась мама, я так же видел просто женские части тела, очень интересные мне. Приходя из школы, пока дома ещё никого не было, я доставал трусики, лифчики, колготки и комбинации, по долгу разглядывал их, раскладывал на родительской кровати и воображал, что раздеваю одну из двух нравившихся одноклассниц. Фантазии быстро возбуждали, член набухал и удлинялся, я начинал поглаживать и сжимать его, пока не достигался максимальный размер и головка обильно не покрывалась смазкой.
Потом лёгкая стимуляция сменялась мастурбацией всё более интенсивной. Кончал я в заблаговременно приготовленный платок. Очень часто мои фантазии подогревал журнал мод с моделями разной степени наготы. Чем сексуальнее мне казалась модель, тем больших онанирующих движений она удостаивалась. Максимумом было десять стимуляцией, скромницы удостаивались двух или трёх.
Очень скоро возникло желание онанировать с помощью трусиков, но принадлежность их матери останавливала меня. Я долго стыдился завернуть член в бельё, которое вечером наденет мама, однако возбуждение скоро одержало верх. Стараясь быть осторожным, чтобы сильно не помять проглаженную ткань-хб и не оставлять пятен смазки, обматывал их вокруг ствола члена и начинал мастурбировать.
Когда развязка бывала близка, я освобождался от трусов, дабы не запачкать спермой, бежал в ванную и кончал уже там, ну или использовал платок. После того как возбуждение спадало, угрызения совести обрушивались потоком, складывая обратно бельё в ящики, я клятвенно уверял себя больше не притрагиваться к нему. Где-то через недели две пришло понимание, что бороться с мастурбацией с помощью маминого белья бессмысленно, и совесть хоть и качала головой, но уже молча.
Собственно, был период из трех недель полного воздержания. В старом толковом словаре обнаружилась выдержка, что онанизм есть противоестественное удовлетворение полового желания. Я и прежде ругал себя за это постыдное занятие, теперь же слово «Противоестественное» привело в такой ужас, что воздержание продлилось сроком, указанным выше. Благо дольше противиться природе я не смог, и продолжил упражнять своего дружка.
Картинки и фантазии всего лишь тени, они не шли ни в какое сравнение с видом живого женского тела. И так как в памяти были лишь виды с мамой, то очень скоро они стали проскальзывать в воображении во время сексуальных игр наедине с собой. Вначале это напугало, я отдавал себе отчёт о несовместимости сексуальных переживаний и образа родителей.
Однако волнительных воспоминаний мамы, уснувшей в неплотно запахнутом халате, присевшей и на миг открывшей моему взгляду ноги глубоко выше колен, наклонившейся за столом, когда в декольте видна её грудь без лифа, и главное мамы переодевающейся становилось больше с каждым днём и они всё настойчивей врывались в эротические грёзы.
Самым не приятным в этом было то, что воспоминания возбуждали сильней фантазий, и следовательно вытесняли их. Всё чаще вместо фантазирования, я стал вспоминать мамины ноги, спину, блеснувшую белизну трусов. И конечно, однажды стал при этом поглаживать член. Я ещё не сознавался себе в том, что член сейчас встал на маму, уверял себя, что это просто абстрактный образ. Прошло ещё несколько времени мучительной беготни от правды, прежде, чем ужасное свершилось.
В один, не знаю уж счастливый или роковой день, я признал что ни кто так сильно не возбуждает меня как родная мама. Признался что хочу прижаться к ней всем существом, почувствовать упругость её тела, жадно ласкать груди, бёдра и попку, дрожащей от волнения рукой залезть в её трусики и всей ладонью почувствовать её горячую писку. Наконец сорвать с неё всю одежду и глубоко, по самые яички войти в её сочное влагалище.
Ещё не всё было так безнадёжно, ещё положение могло быть спасено, появись в моей жизни женщина, но этого не случилось.
Жизнь переменилась вместе с осознанием моего странного влечения. Теперь со школы и тренировок я спешил только домой, мне нужно было скорей оказаться рядом с мамой и подглядывать за ней, хотя бы просто наблюдать как она занимается хозяйством. Ужасно томительно тянулось время её возвращения с работы, ни что не могло отвлечь от мыслей о ней. Я заходил в родительскую спальню и располагал зеркальные двери шкафа, так чтобы в их отражении открылся дополнительный вид.
Сделать это из-за расположения той точки, откуда единственно возможно было подглядывать, было очень сложно. Дело в том, что путь в комнату отца и матери лежал через скромных размеров гостиную, одновременно служившую и кабинетом и моей спальней. Здесь плечом к плечу, стояли два больших книжных шкафа, письменный стол и диван, на ночь становившийся моей кроватью. Его с большими усилиями разложили после покупки, да так и оставили. Вот в самом углу этого дивана и располагался мой наблюдательный пункт.
Перед тем как мама проходила к себе, я занимал это место и притворялся погружённым в усердное чтение. Сердце бешено колотилось в груди и по телу пробегала знакомая дрожь, я прилагал усилия для сохранения внешнего спокойствия и замирал. Как правило, меня ожидало разочарование, старая дверь хоть и не запиралась на защёлку, этой функции она была вовсе лишена, но зазор оказывался слишком мал. Да это было так, дверь, за годы служения, изогнулась таким образом, что плотно не закрывалась.
А уж на степень не плотности влияла только теория вероятности. Но уж если везло, я старался впитать каждый момент, каждую секунду зрелища. Мама подходила к шкафу, бросала короткий взгляд на своё отражение, скрестно захватывала подол платья и стягивала его через голову. Либо чуть потянув набок, расстегивала молнию, приспускала юбку ниже колен и вышагивала из неё. Платье, юбка, блузка, в зависимости от того, что было на маме в это раз летели на кровать.
Потом она запускала пальцы под капрон и освобождалась от колготок. Она всегда делала это стоя, и всегда немного теряла равновесие. Неудобно заломив руки, дотягивалась до застёжки на спине, расстёгивала лифчик, делала лёгкий толчок плечами вниз и вперёд, от чего бретельки оказывались почти у локтей, а чашечки падали на ладони. После этого лифчик повисал на мамином пальчике, и отправлялся к другим вещам на кровати. Дальше мама доставала из шкафа халат или домашнее платье, быстренько набрасывала на себя, и представление завершалось.
Уборка вещей с пастели в шкаф, уже не привлекала внимания её сына. От созерцания бытового стриптиза мой дружок приходил в полный восторг, удлинялся, на сколько мог и обильно выделял смазку. Чтобы скрыть его состояние я прижимал его наверх, к лобку, а резинками трусов и спортивных фиксировал головку. Теперь оставалось дождаться удобного момента и хорошенько подрочить.
Всё происходящее напоминало прыжки в воду с вышки: перед новой высотой испытываешь страх, неуверенность, волнение, но остановиться уже нельзя, делаешь шаг, оказываешься будто в другом измерении, и только в воде возвращаешься в реальность, наслаждаясь переживанием. Через некоторое время, покорившаяся высота становится привычной и что-то толкает на новый, более высокий рубеж. В отношении мамы следующим этапом было подглядывание за ней в ванной. Далось мне это довольно просто, окно комнаты выходило в сад, а вид внутрь закрывала обычная матерчатая занавеска. Нужно было только слегка отогнуть её краешек в нижнем углу. Я так и поступил.
Когда мама, в очередной раз, пошла принимать душ, её сын уже прильнул глазом к щели. Опасаться было нечего, из освещённой комнаты видна только чернота ночи, и я в полной мере мог наслаждаться прекрасным видом. В ванной мама была совсем не тороплива, движения спокойные, немного уставшие. Положила ночнушку на стиралку, глядя в зеркало над умывальником, расстегнула халат, сняла, повесила рядом с полотенцами, постояла с полминуты, стянула трусики и я первый раз, в сознательном возрасте,...  увидел маму совершенно голой.
Светлая, молочная кожа, небольшие груди, животик с еле заметными складочками, крепкие ноги, круглая без дряблостей попка, треугольник лобка, покрытый тёмными волосами. Маме было уже больше сорока, и даже сквозь возбуждение я получил ещё и эстетическое наслаждение, почувствовал нечто похожее на гордость за неё. Дальше я наблюдал весь процесс принятия душа, после чего мама, подсушила кожу, прикладывая полотенце ко всем частям тела. Как мама станет одеваться не стал смотреть, решил что лучше оказаться в комнате до её выхода. С этого вечера я любовался наготой мамы при каждом возможном случае.
Скоро и этого стало мало, мне захотелось коснуться её. После работы мама любила вздремнуть на диване минут сорок. Если быть очень осторожным, рассуждал я, она не почувствует во сне, и даже если проснётся — успею отдёрнуть руку, она не поймёт. Я сидел за письменным столом и для правдоподобности смотрел в учебник. Вошла мама, мы перебросились парой фраз, потом заскрипел диван, и наступила тишина.
Я затаился, прислушиваясь к каждому шороху, вскоре дыхание мамы стало тихим и ровным. Пора. Нужно было пристроиться на диване рядом с мамой, будто устал читать сидя. Мои движения были невесомы и осторожны, всё же диван заскрипел на столько сильно, что мама забеспокоилась во сне. Я не боялся разбудить её, в том, что я лезу на диван ничего необычного не было, мне и прежде случалось сидеть рядом со спящей мамой. Я устроился и затих. Затихла и мама.
Сделав усилие над собой, протянулся к бедру, и легонько, как сапёр, самыми кончиками пальцев опустился на мамин изгиб. Рука нервничала, и плохо слушалась, с полминуты я больше ничего не предпринимал, потом медленно стал опускать ладонь. Кисть легла на бедро и замерла. Ничего не происходило, я ожидал гораздо большего, ладонь, мёртво лежащая на мамином бедре возбуждала, но не столь ярко. Отважиться на поглаживание было слишком рискованно, а стимулировать член другой невозможно, из-за скрипа дивана. Я убрал руку и стал просто смотреть на мамину попку.
Как-то ночью, наверное был одиннадцатый час, раздевшись и укрывшись одеялом, я лежал и читал перед сном. Вошла мама, уже в ночнушке, достала с полки нужную ей книгу и села за стол. Мы часто засиживались до позна за чтением, это было нашим общим увлечением, точнее любовь к литературе была унаследована мной от мамы. Гораздо позоднее я узнал, что много читающий библиотекарь — скорее исключение, чем норма.
В доме всегда было много книг, и с каждым годом количество всё множилось. Полки книжных шкафов с трудом вмещали лощённые тома русских и зарубежных классиков, коим отводились самые почётные места. Ниже располагались книги исторические, приключенческие, фантастика. «Всякая всячина», в основном в мягком переплёте, ещё ниже. И наконец в основании лежали тяжеленные словари и энциклопедии. Мама обсуждала со мной прочитанное, выражала своё мнение о героях и авторе, слушала моё, спорила как с равным.
Она вообще относилась ко мне как к личности, не сюсюкалась, не тискала, уважала мои взгляды и самостоятельность суждений, интересовалась проблемами, поощряла любовь к спорту. Наши отношения были скорее дружескими. С ней было интересно и легко обсуждать любые темы, кроме секса. Об этом мы не говорили никогда, даже в форме шуток. Однако, я отвлёкся от случая той ночи. Итак, мама села за стол и погрузилась в чтение.
Я знал, что минут через двадцать она, по обыкновению, пересядет на мягкий диван. Поскольку сын ложился ближе к стене, места было достаточно. Мама садилась на край, иногда поднимала ноги и прикрывала их моим одеялом, могла, полулежа, опереться на локоть, но никогда не ложилась совсем и не забиралась полностью, как того хотелось мне, под одеяло. Не знаю, как эта мысль не приходила мне в голову до того; мама ведь сидела рядом и почти касалась меня.
Мы читали под свет одной лампы и ничего удивительного в том, чтобы подвинуться чуть ближе и, потом, устраиваясь удобнее, как ни будь «забыть» руку у её попки не было. «Устраиваться удобней», поправлять одеяло, тянуться за чем ни будь можно было сколько угодно раз, выглядело это вполне невинно. При этом рука, бывшая в «контакте», хоть и легонько, тёрлась о маму. Всё пошло удачно с самого первого раза, затем я становился всё смелее, а контакт всё плотнее.
Я очень возбуждался от этой игры, и однажды решил коснуться маминой попки членом. Вначале, я делал это не вынимая его из трусов. Ложился на спину, опускал, слишком высоко торчащий, член на нужный угол, выжидал немного, и поворачивался обратно. Мама сидела, боком и спиной, поэтому моих приготовлений видеть не могла. Ощущение от упирающегося в маму члена были очень сильными, и чем плотней я прижимался, тем интенсивнее они становились.
Естественно волнительней всего было решиться сделать это, выпустив дружка из трусов. Проблемой была смазка, её обильность. Даже прижимаясь в трусах приходилось сначала подсушить головку трением об одеяло. Первые разы, я только чуть касался, но возбуждению было этого мало, оно требовало большего, и я повиновался. Не знаю, на самом деле мама ничего не замечала, или вид делала, только когда она пошла к себе после очередной «близости», на ночнушке красовалось совсем не маленькое пятно.
Под сорочкой всегда были плотные трусы, и возможно благодаря этому она не ощутила влажность. С другой стороны, как можно не замечать пятен, особенно появляющихся периодически? Я задавал себе этот вопрос, и возбуждение шептало: «Конечно знает, она зрелая женщина, она знает всё и это ей нравится». Скорей всего, сквозь половое влечение, я видел только то, что хотел. А хотел я маму, для успеха нужно было её согласие, молчаливое устраивало вполне. Нужно ли говорить, что скоро я само убедился.
Были «на моей стороне» и веские доводы: мать и отец очень плохо ладили, они скорее не жили, а сосуществовали вместе. Будь такая возможность они бы, непременно, разъехались. В посёлке, близ небольшого городка, завести любимого мужчину и сохранить связь в тайне было невозможно. По этому, мама непременно должна была быть сексуально неудовлетворённой. И это в рассвете лет.
Лето уже назвалось августом, у меня продолжались каникулы, а мама была в отпуску. Время в школе или на тренировках хоть не на долго отрезвляло, влечение отступало и становилось ужасно стыдно и мерзко. Теперь же я всецело отдался желанию, больше ничего на свете не волновало. На финише мастурбации, трезвомыслие возвращалось, но организм юноши слишком быстро восстанавливается. Изображая хозяйственную деятельность по дому или чтение, на самом деле я был одержим лишь желанием.
Мозг лихорадочно строил планы соблазнения мамы, продумывал каждый следующий шаг. Член, в эти дни, практически не приходил в спокойное состояние, балансируя между сильным и полу возбудением. Мне больше не хотелось скрывать эрекцию и я перестал надевать трусы под спортивные штаны. Первое время наглел не сильно и следил за тем, чтоб колом член, при маме не стоял. Если мама бы и посмотрела на мой пах, то до неприличия явного возбуждения бы не увидела.
Ну, выпирает писка сына, так возраст такой, что же делать. Если опасности прямого взгляда не было, скажем, мама шьёт, читает или стоит спиной, то я совсем освобождал его из штанов, и так ходил по дому. От сознания нахождения при маме с голым членом, возбуждение усиливалось и получалось огромное удовольствие.
За долго до прижиманий к маме во время ночных чтений, я стал легко, будто нечаянно касаться её днём. Ежедневные бытовые хлопоты и узость домашнего пространства создавали для этого прекрасные условия. Пока я не заподозрил маму в непротивлении сыновьему влечению, прикосновения были наивны и еле-заметны даже мне самому. В то время я больше наблюдал за мамой, наслаждаясь бытовой эротикой, лишь изредка отваживаясь скользнуть по её телу внешней поверхностью кисти.
Попка притягивала больше всего, нагнувшись за кастрюлями, метя пол, мама непроизвольно соблазняла ... меня линиями плохо скрытыми под лёгким летним платьем. К моему крайнему сожалению, мама не демонстрировала ни каких по настоящему соблазнительных сцен. Не дефилировала в прозрачных пеньюарах; с томной грацией итальянских актрис, не поправляла чулок; не полола грядок в купальниках бикини; всё было слишком прозаично. Но даже того, что я видел, вполне хватало для поддержания возбуждения на уровне лёгкой слабости и сухости во рту. Виновником слабости, очевидно, был мой неутомимый дружок-стоячок, пожиравший всю энергию юного организма.
Мама не замечала интереса к себе, без внимания оставались подглядывания, прикосновения, прижимания и пятна от них. Мои «ухаживания», не встречая сопротивления, становились всё отважней, а уверенность в счастливой развязке крепла день ото дня. В самом деле, что отвратительного в моём желании, кто от этого пострадает? Что плохого в том, что два человека, по доброму, обоюдному согласию вступят в любовную связь?
И потом, кто лучше мамы, самого близкого человека, мог научить такому деликатному искусству как физическая любовь. В августе эти мысли уже не покидали, мама всё время была рядом и я стал, буквально, преследовать её. От былой робости не осталось и следа, я всё смелее использовал каждую возможность потрогать её. Как-то, склонившись, она мыла банки в ванной. Такая поза мгновенно заводила, без колебаний я направился к ней.
Сантиметрах в тридцати позади мамы располагалась стиральная машина, я стал протискиваться между ними боком, будто что-то хотел взять с подоконника. Как бы из желания ненароком не нарушить мамино равновесие, я взял её за бёдра, член, в боковом движении, упруго прошёлся по одной ягодице, вминая мамино платье углубился в промежность, и пополз по другой. Получилось слишком откровенно, пальцы ощутили как мама напряглась и замерла.
Сердце оборвалось, сейчас она должна была выпрямиться в развороте к сыночку и заорать: «Ах ты, свинёнок паршивый, да что же ты, бессовестный творишь?!». В оцепенении я несколько секунд смотрел в окно и ждал. Ничего не происходило; мама, мирно, продолжала мыть банки. Моя решительность вернулась ещё быстрей, чем дезертировала. На обратном пути я проделал тоже самое, только ладони легли уже на мягкую попку.
Близость с матерью, в моём сознании, становилась всё реальнее. Стоило ей оказаться спиной или боком, склониться к столу или к духовке, моя рука сразу тянулась к её бедру, талии или попке. Иногда она отстранялась от меня, предупредительно выпрямлялась, но гораздо чаще я достигал желаемого. Теперь можно было подойти к нарезающей морковь маме, обнять за талию и задать какой ни будь «умный» вопрос. Не глядя на меня, она отвечала, я спрашивал ещё, а рука опускалась к бедру, возвращалась назад.
Теперь уже, без какой бы то ни было натяжки, можно сказать — я лапал мамины прелести. В тот период, мама практически не смотрела на меня прямо. Не скрывать возбуждение в штанах вошло в привычку на столько, что я перестал надевать футболку, дабы хоть подолом прикрыть слишком откровенную эрекцию, а порой и вовсе высвобождал, упруго покачивающийся снаряд. Мои приставания становились всё настойчивей, хотя я всё ещё заботился о возможности сделать шаг назад.
Следы моего внимания теперь должны были оставаться и на маминых платьях, потому что я часто скользил или уж, совсем нагло, упирался в маму членом. Подходил, обнимал, спрашивал — «что делаешь?», свободной рукой высвобождал член, благо мама не смотрела, и упирался. С каждым разом я всё больше смещался из положения «сбоку», в положение «сзади». Нельзя сказать, что я был уверен в успехе на сто процентов, верить — верил, уверен — не был.
Мама сидела в холле, строчила швейной машинкой шов на блузке. День был солнечный и я оделся как обычно, лёгкие спортивные штаны на голое тело. С утра мы уже виделись с мамой и я даже успел поприставать к ней. Видимо для того чтоб унять мою назойливость она велела выполнить пару поручений по дому. Задания выполнялись мной с большим энтузиазмом, если только не лишали меня возможности быть рядом.
В противном случае, скрипя сердцем, я бросал все силы и энергию на выполнение поручения, чтоб скорее вернуться назад. Не оборачиваясь ко мне, мама приняла рапорт об успешно выполненном деле и поставила оценку «молодец». Она казалась поглощена работой, поэтому без опасений, я достал член из штанов, и глядя на маму стал медленно онанировать. Очень быстро возбуждение стало на столько сильным, что захотелось прижаться к ней, но она сидела на не очень высоком стуле и мой член, случись маме оглянуться, оказался бы на уровне её лица.
Сомнения заставили спрятать его обратно. Я подошёл вплотную, взял маму за плечи и сделал небольшое движение тазом. Думаю, мама очень хорошо поняла, какой орган только что уперся ей в лопатку, она повела плечами, как бы стряхивая меня, но я нагло продолжал прижиматься. Мама не выдержала, оставила работу и отталкивая меня локтём встала из-за стола, бросив мне на ходу — «Иди к чёрту», она ушла в гостиную.
В движениях и тоне не было и намёка на строгость, наоборот, мне почудилось что-то игривое и задорное. После секунды замешательства я последовал за ней. Мама уже лежала на диване, лежала спиной ко мне. Не веря в своё счастье, я подлёг к ней, обнял за талию и прижался всем телом. Мама бёдрами толкнула меня: «Отстань поросёнок». Её тон воодушевлял, я прижался сильней шепча: «только чуть-чуть, мам».
Что значило моё «чуть-чуть» я и тогда не знал, и теперь не понимаю. Мама затихла и я подумал, что могу делать всё что хочу. Правая рука оказалась внизу, двигать ею было сложно поэтому, я просто прижал её к маминой ягодице, левой чуть погладил её мягкий животик, скользнул на бедро. Потом отстранился, оголил мокрый от смазки член и упёрся в самый центр попки. Перевозбуждённый мальчик даже не успел как следует прижаться, как почувствовал эякуляцию.
Скачок с дивана, попытка сдавить уретру и возвращение члена в штаны, были единым, молниеносным движением. Я пришёл в себя в ванной, снял штаны с огромным мокрым пятном, шагнул под душ и стал приводить себя в порядок. Как обычно после семяизвержения постучалась совесть, на душе стало скверно, от мамы неудобно.
Я вышел из дому и уселся на крыльце. Минут через двадцать, скрипнув дверью, показалась мама. Я привстал ей навстречу, а она очень тепло, хотя не сильно, обняла меня одной рукой за плечи и одобрительно улыбнулась. Ну, или мне так показалось. Почти тут же, у ворот послышался шум, к нам пришли гости.
В ту ночь я так и не заснул. Возбуждение было на столько сильным, что меня лихорадило: тряслись руки, плыла голова, подташнивало и бросало в жар. Я знал, что нужно только дождаться утра, дождаться ухода отца на работу, и мама станет моей. Под утро, всё же, удалось забыться. Очнулся довольно поздно, отца уже не было дома, но радоваться было не чему — мама собиралась в город, это минимум часа четыре.
Чтобы убить время, ушёл на речку, потом слонялся по дому, пробовал читать. Мамы не возвращалась. День так и пропал без толку. Видимо событий в нём не было совсем и памяти больше не за что зацепиться. Наступила ночь: отец смотрел вечерние новости, мама, весь вечер усталая и серьёзная, пошла в спальню. Я не выдержал и минут через пять отправился к ней. За два года влечения это был самый безрассудный шаг.
Отец просматривал новости от корки до корки, проницательность и наблюдательность не были его сильными свойствами, по этому подозрения относительно сына и вспышка страшного слова «инцест» в его сознании были мало вероятны. И всё же, загляни он, чуть позже, в комнату... Свет не горел ни в зале, ни в спальне, глаза не сразу привыкли к темноте и силуэт мамы на кровати проявился постепенно. Постель разложена не была, мама лежала в одежде.
Не в силах больше сдерживаться я лёг к ней и обнял. Эту ночь моя память восстанавливает очень плохо. Мама лежала тихо, не произнесла ни слова, хотя я знаю — она не спала. Помню что прижался, помню что гладил бедро, помню сладкие судороги в паху и извержение в платочек. Всё опять прошло слишком быстро. Однако, в этот раз я не слишком расстроился. Вопрос обладания мамой уже казался решённым, только затянулся на лишние 24часа. Спокойный от уверенности в завтрашнем дне, а может от утомления, я отправился спать.
Перемена произошедшая в маме за ночь была поразительна, такой я не видел её ещё никогда. Одного взгляда было достаточно, чтоб понять, что сегодня сексуальных игр не будет. От всей фигуры веяло суровой неприступностью. Прошёл день, другой, мама оставалась твёрдой как гранит. Пара поползновений коснуться её, на третий или четвёртый день, напоролись на жёсткий с заметной примесью горечи взгляд.
Я отступил и на новые попытки не решился. Сознание что всё кончено пришло как-то быстро. Я мучался догадками, искал причины перемены и приходил в отчаяние. Через две недели терзаний решился поговорить с мамой, прямо сказать ей о своём влечении. Долго готовился, примерял каждое слово и довод, однако, в решительный час, мне снова понадобилось возбудить отвагу мастурбацией.
И вот, я решился, вошёл в гостиную, сел на край дивана, и громко, внятно произнёс: «Мама, я испытываю к тебе половое влечение». Мама заполняла какой-то журнал, прикрыла, и отодвинула его. Было видно, что слова с силой ударились в неё. Она повернулась не сразу, нужно было собраться. Потом, пристально и тяжело посмотрела мне в глаза: «Я знаю». Взгляд был на столько силён, что я потупился в пол.
 — Я хочу заниматься с тобой любовью.
 — Это невозможно, я твоя мать и никогда не пойду на такое.
 — Но ты же позволяла мне трогать себя.
 — Да, но мне казалась, что это проявление сыновьей ласки. Было ужасно понять, что происходит на самом деле. Но у тебя такой возраст, что ты можешь делать ошибки. Ты успокоишься, придёшь в себя, у тебя будет любимая девушка.
Это приблизительный диалог, воспроизвести его дословно не возможно. Я ещё безвольно упирался, что сейчас хочу заниматься любовью только с ней, но мамино «Нет» было слишком спокойным и уверенно твёрдым. Что было делать? — Моя мечта рухнула, спасать уже было нечего, кругом руины и пыль. Разгромленный, поражённый своим бессилием я покинул комнату.
Началась, осень моего последнего школьного года. Учёба и тренировки привели в тонус, отношения с мамой постепенно вернулись в прежнее русло нормальных отношений матери и сына. Через полтора года, уже в институте я стал мужчиной. За долгое воздержание судьба подарила мне встречу с прекрасной женщиной.
Саша.
События юности тихо опустились на дно памяти, дела и ежедневная суета вообще не располагают к размышлениям и воспоминаниям. Но, последнее время как-то остро захотелось заглянуть в те дни, и поговорить на эту тему. Если кто-то осилив эти строки, без хамства и глупых фантазий пожелает обсудить написанное или поделиться своими переживаниями, буду рад ответить.
Мой мэйл: alex4alexmo@yahoo.com

Поделиться в: