1.11.08
Однажды я сошел с ума и решился на главный поступок в своей жизни. Выебал маму.
Она как обычно пришла с ночной смены и, приготовив мне завтрак и приняв душ, завалилась спать на своем раздолбанном диване. Я поел и вернулся в свою комнату — подрочить. Уже неделю я был безработным, сходил с ума от тоски и безнадеги, и ни на чем не мог сосредоточиться. Только моя личная коллекция порнографии и утешала. После дрочки нервы на некоторое время успокаивались. Я уговаривал себя, что кризис скоро закончится (дело было в далеком 2008-ом), я снова обрету уверенность в себе, найду работу, разбогатею. А потом все начиналось сызнова.
Мне мало чем было утешиться: я был одинок, семьи так и не завел. В отличие от младшей сестры, до сих пор жил с матерью. Отношения у нас с ней были в последнее время натянутыми. А кому понравится, что ваш двадцатишестилетний сын по-прежнему сидит у вас на шее.
Одно утешение — мои девочки. Я включил телек и дивиди и вставил диск. Сразу врубил середину фильма. На экране шикарную сисястую блондинку пялили два негра с огромными елдаками. Мое любимое место. Я смотрел минут пять, а потом стал зевать от скуки. Все свои диски с тетками я уже засмотрел до дыр, а на новые не было денег.
Итак, в моей жизни вообще не осталось ничего интересного, и я не знал, что с этим поделать. Жизнь хотелось резко поменять, изменить само ее качество. Но об этом легче думать, чем делать. Мысли о самоубийстве я с негодованием отвергал. За свою шкуру я готов был биться до конца. И это все, в разделе — планы.
Когда нечего делать — посмотри «ящик». Эта черная дыра быстро засасывает, а потом фиг отпустит. Я надел трусы и спортивные штаны и вышел в зал, где стоял большой телевизор, и где на разобранном диване спала мама. Я сел в кресло, стоящее рядом с диваном, и нашарил под ним программу. Временно углубился в нее.
Была середина дня и по телеку полный голяк, как, впрочем, и в другие часы суток.
Я сложил программу и вернул на обычное место под креслом. Разгибаясь, я нечаянно повернул голову и не смог оторвать взгляда от открывшегося зрелища. Я сплю беспокойно — пошел в мать. Сейчас именно она, как-то беспокойно повернувшись, скинула с себя большую часть одеяла. Обнажилась ее правая нога, согнутая в колене. Мама спала крепко, повернувшись лицом к стенке, а потому я мог спокойно ее разглядывать. Толстую, но стройную ляжку, массивное, шарообразное колено и туго набитую плотью икру, переходящую в натруженную ступню сорокасемилетней женщины.
Жизнь не была к ней ласкова. Отец ушел от нас, когда мне было 14. Матери пришлось одной поднимать двоих детей. И это в жуткие (а не лихие) девяностые. Пока учились в вузах, пока поднимались на ноги — она всегда была рядом со мной и сестрой, всегда приходила на помощь. А я как был, так и остался полным задротом. Когда меня бросила герлфрендиха, пришлось переехать к маме. А теперь я и вовсе безработный, деньги заканчиваются, нужно что-то думать, а вместо этого я тупо пялюсь на ногу своей матери.
И не могу отказать себе в этом. Как же красивы эти пиктограммы вен на ее белой, гладкой коже. Как невольно эротично она согнула ногу, чуть отклонив ее на бок. Я жаждал обладать ею с тринадцати лет. С тех пор, как случайно подслушал их любовные игры с отцом ночью. Именно подслушал. В нашей доисторической двушке комнаты были смежными и отделялись тонкой стеной с проходом по центру, занавешенным простой шторой. Меня и разбудили однажды тихие стоны матери. Отец, судя по звукам, ебал маму не щадя сил.
Они старались сдерживаться, но диван, на котором спали родители, был очень скрипучим — металлические прутья и пружины, — его звучание расстроенного контрабаса разносилось по всей квартире, и я все удивлялся, как это не проснулась моя маленькая сестра, спящая рядом со мной на соседней кровати. Я сел в постели. Глаза в темноте безлунной ночи ничего не видели, но уши я распахнул пошире. Как же мне хотелось приоткрыть занавеску и взглянуть хоть одним глазком... Но я так никогда и не решился. Вместо этого я стал слушать получше.
Папа сношал маму очень долго, минут сорок. Я за это время успел спустить раза три прямо в одеяло, лежащее на бедрах.
Раньше я дрочил на порнуху, купленную родителями, а теперь под их собственную еблю. Богатое воображение позволяло мне представлять, что происходит в соседней комнате. Они лежали в миссионерской позе, а мать, обхватив ногами поясницу отца, сладко ему подмахивала. Особенно нестерпимо было слышать ее тихие протяжные стоны, полные страсти и желания. Отец хрипел, но не снижал темпа. Под конец меня ждал еще один шок. Два кратких восторженно-трогательных вскрика отца, когда он кончал в лоно моей маме. Меня они необыкновенно взволновали: я будто присутствовал при собственном зачатии. «Как я люблю, когда ты в меня кончаешь», — сказала тихонько мама и пошла в душ. Отец остался лежать, восстанавливая дыхание.
Так я стал извращенцем. Мой слуховой вуайеризм закрепился неоднократными оргазмами. Образ матери, лежащей на спине с раздвинутыми ногами, на долгие годы стал центральным в моей виртуальной видеотеке. Только я представлял себя, нависающим над нею. Отца я не ненавидел, скорее, завидовал: он был самцом-победителем и мог каждую ночь трахать мою маму, такую красивую, такую желанную. А я их подслушивал, дрочил и пускал слюни, когда до слуха доносилось хлюпанье материного влагалища. Они были молоды и любили друг друга, мне же оставались лишь мечты. Я боялся только одного: что мама забеременеет — мне новые братья-сестры были совсем ни к чему, с одной не справишься.
Мои опасения не подтвердились, а еще через год отец и вовсе оставил мать в покое. Его бизнес-карьера рухнула, остались одни долги, и отец бросился в бега. Жаль, мне не хватало его энергии заблуждения.
С тех пор прошло много лет. Мы жили в новом городе, в новой стране и в новом тысячелетии. Но это был только фасад, видимость. А по сути — я опять на иждивении мамы, в ее доме, живу от ее щедрот. И с таким бэкграундом смелюсь пялиться на ее тело.
Я встал с кресла в сильном волнении и раздражении. Вернулся в свою комнату и заперся на крючок. В голове путалось. Эта нога никак не выходила из моего сознания.
Я спустил штаны, стал дрочить, другой рукой комкая на груди футболку. И все никак не мог сосредоточиться и кончить. Мысли метались, как волны в шторм. Я с болью и стыдом осознавал, что мои желания и страсти никуда не делись. Что инцестуозные фантазии по-прежнему правят бал в мире моего воображения. Все это было только притоплено в глубинах памяти и при первой возможности вырвалось по воле распоясавшегося ума. Я стоял посреди комнаты и тупо дрочил, думая о собственной матери. Так продолжалось некоторое время и все бестолку. А потом я не выдержал и рассмеялся совершенно безумным смехом, когда представил себя со стороны: потного, взъерошенного, с торчащим членом и взглядом сумасшедшего.
Зачем я такой кому-то нужен?! Женщины, даже моя нежная, любящая мать, любят сильных и смелых мужчин. А слюнявые задроты их только раздражают, от них избавляются, что и продемонстрировала моя бывшая. Я или должен взять себя в руки, или провалиться в тартарары. Больше я подобной неопределенности терпеть не мог. Мне слишком реально угрожало безумие. И я принял грандиозное по своей дерзости и наглости решение — во что бы то ни стало овладеть собственной матерью. Совершенно «достоевская» мысль: всему миру провалиться или мне маму не трахнуть?
Однако тут было, помимо прочих, еще два обстоятельства. Во-первых, у мамы был любовник, с которым она встречалась раз в неделю, и, во-вторых, мама всегда презирала и брезговала извращенцев всех рангов и мастей, во всяком случае на словах. А значит, мне не стоило рассчитывать на неутоленное вожделение матери или просто толерантное отношение к моей проблеме.
Немного отдышавшись после бесплодного онанизма и вытерев взмокшие ладони о полуспущенные штаны, я решил на все наплевать. Разве я не сын своего непутевого отца — будь что будет...
Я знал, где мать хранит искусственную смазку, которую использует, когда спит со своим любовником. Осторожно выйдя из комнаты, я прошел мимо спящей в той же позе матери, и вышел в полутемный коридор. Из шкафа достал коробку с лекарствами и вынул баллончик со смазкой. Никогда не забуду, как у меня тряслись руки, цепко сжимавшие баллончик. До меня доносилось тихое сонное посапывание мамы. Я снова был двенадцатилетним шкетом, который тайно, пока никого нет дома, достает из бельевого шкафа спрятанную кассету с порнухой и вставляет ее в раздолбанный корейский видеоплеер. Для психики не существует времени и расстояний — пятнадцати лет и тысяч километров не стало в один миг.
Я потел и трясся, думая, что от волнения спадет уже слишком долгая эрекция. Но где там! Член мой как-будто зажил собственной жизнью. Гордо торчал вверх, как боевой слоновий бивень, и не собирался смягчаться под ударами судьбы. В награду за это я обильно смазал его искусственным увлажнителем. Пару раз я таким уже пользовался, но отказался из-за его излишней эффективности. Так смазывает, что вся чувствительность пропадает, будто кусок масла сношаешь. Но именно эти его качества мне сейчас и были необходимы. Я спрятал баночку и коробку в шкаф и осторожно вернулся в мамину комнату.
Диван был расположен почти у самой двери. Я встал на колени и скорчился, уперев взгляд в пол. Сопение матери было все таким же спокойным и размеренным. Если проснется и спросит, скажу, что уронил иголку. Некоторое время ничего не происходило, я все также трясся, опустив глаза долу. Потом мама заворочалась, и диван пару раз жалобно вздохнул. Сейчас встанет, не дай бог заметит эрекцию... У меня потемнело в глазах от накрывшей разум волны детского страха перед мамой. Но вот на диване все затихло, и я решился поднять взгляд.
Одеяло было окончательно отвергнуто: осень была теплая, а коммунальщики топили безбожно.
Мама лежала теперь на спине, слегка разведя в стороны вытянутые ноги. Ее начищенные пемзой пятки смотрели прямо на меня и, казалось, чего-то ждали. За нижним обрезом розовой ночнушки, между толстых маминых ляжек я мог видеть в узкую щелку ее кружевные кремовые трусики из какой-то полупрозрачной ткани. Сейчас все женщины такие носят — от тинейджерок и до бабуль. Что-то там темнело за полупрозрачной тканью, что-то, чего я очень желал.
Моя мать не была красавицей. Кареглазая брюнетка, вполне миловидная на лицо женщина из средней полосы России. Тело вовсе не как у топ-модели, скорее, если сверху вниз, — 100—80—130.
Большая попа и бедра, выносившие и родившие двух детей, расплывшаяся с годами талия, и довольно полная, но потерявшая форму грудь. Не думаю, что на нее как-то особенно бросались мужики, но она была моей мамой, и я хотел бы ее несмотря ни на что.
Никакого плана у меня не было, а член стоял и требовал действий. Ментоловая смазка холодила его и раздражала залупившуюся головку. Я уже смотрел на спящую маму открыто, схватившись за спинку дивана и выпучив глаза. Ее трусы, как всегда в таких случаях были главным препятствием. Так ничего и не придумав, я положился на фортуну, стянул штаны и трусы, внутренне подобрался и решил считать до десяти.
Сердце стучало бешено. А потом... Обманув себя, я бросился на маму, досчитав только до восьми.
Взобрался на диван и быстро — чистая интуиция — задрал подол ночнушки маме на голову. Потом резко поднял вверх ее тяжелые ноги и, схватившись за задник, стянул с нее трусы до колен. Мать барахталась, возмущенно рычала и, видимо, никак не могла понять, что происходит. Ее руки оказались скованы собравшейся в складки ночнушкой, а ноги стянуты в коленях спущенными трусами. Я стал тереться пахом о ее пах, восставший член скользил по маминому животу, но нужно было торопиться, пока она не пришла в себя.
Я чуть-чуть отодвинулся. Мамины белые ляжки с дорожками синих вен, ее большой зад с неровностями целлюлита — вот было поле моей битвы. У мамы была красивая, побритая и немного потрепанная пися много ебавшейся женщины. Я взял правой рукой член и стал вводить его между лепестков больших половых губ, левой рукой по-прежнему закрывая мамино лицо подолом. Она стала ерзать и дергаться, потом отчаянно закричала:
 — Ну, не надо, Фимочка, ну не надо! Прошу... Фима... не надо...
Она догадалась, что это я! Отступать было некуда, какое счастье...
 — Потерпи, мамочка, пожалуйста, потерпи... Я уже вошел... Полежи тихонько...
И вправду моя головка была уже внутри ее влагалища. Совершенно сухое, оно медленно уступало моему напору. Но смазка сделала свое дело, и скоро я вошел целиком. Ощущения были совершенными — так тепло, так мягенько, так сладко. Я безумными глазами обшаривал ее тело: ноги, живот, расплывшиеся груди. Это точно была мама, а я был в ней. Я стал осторожно двигаться внутри ее плоти. Мама что-то прошипела и попыталась оттолкнуть меня бедрами. Не тут-то было. Мои сто двадцать килограмм только я могу двигать легко.
Мне пришлось окончательно снять с мамы трусы, опустить и развести ее ноги пошире. Я лег животом на ее живот и, опершись на правую руку, стал двигаться чуть быстрее. Смазка работала. Мать перестала ерзать и притихла. Я еб ее осторожно, чтобы не причинять лишней боли, и смотрел, как трясутся на манер желе ее груди с маленькими темно-розовыми сосками. Постепенно я стал чувствовать, как мамино влагалище само стало выделять смазку. Двигаться теперь было намного легче, вместо раздражения головку члена стали обтекать волны удовольствия. В комнате отчетливо запахло сексом.
Я слышал, что даже во время изнасилования женщина может испытать оргазм. А сейчас происходило нечто подобное, ведь я взял маму силой. Но от перевозбуждения я плохо соображал. Знал только, что мама — главный человек в моей жизни, а ее пися, попа и ноги — это трон, на котором свершается моя коронация. Я был властелином целого мира.
 — Отпусти рубашку, — внезапно попросила мама глухим тоном, — мне дышать нечем.
Я подчинился, но в глаза ей смотреть побоялся. Опустил подбородок на ее мягкое плечо так, что мою щеку стала ласкать ее мягкая оплывшая сися. Я скосил взгляд вниз вдоль тела. Стало видно, как качается вперед-назад согнутая в колене мамина нога, подчиняясь моим толчкам. И еще. Она сделала то, что меня очень возбуждало: так повернула голеностоп, что ступня и икра образовали прямую линию. Меня всегда удивляло, зачем женщины так вытягивают ноги. Удивляло и заводило. Значит, мама тоже так делает. И пися ее была такая мокренькая, такая вкусная! Она тихонько хлюпала, принимая мой толстенный дрын. Я чувствовал, как тянутся лепестки ее половых губ вслед за выходящим из влагалища членом и как им же втягиваются обратно.
Мои чувства были обострены до предела, я стонал в голос. Потом стал покусывать ее плечико. Когда удовольствие становилось совсем нестерпимым, я бормотал какие-то бессвязные благоглупости.
 — Мамочка, мамочка... Я так люблю тебя... Пятнадцать лет... так долго ждал этого момента... прости, не смог сдержаться... ты такая красивая, так меня возбуждаешь... Ой, мамулечка... ой, как сладенько ты даешь, какая ты нежная давалочка!
Постепенно я затих. Некоторое время мы еблись молча, даже без стонов. Мама дышала тяжело и напряженно. Иногда из ее груди вырывались хрипы, и все. Она то поднимала, то опускала ноги, не в силах найти удобную позу. Наконец, она сцепила ноги за моей поясницей. В ответ я пригнул голову, чуть сгорбился и присосался к груди, некогда вскормившей меня. Я шумно сосал сисю мамы, чмокая и поминутно сглатывая слюну, и не прекращая всаживать ей по самые яйца. Я был счастлив.
Через некоторое время мама спросила.
 — Фима, ты что, кончать не собираешься?
Я решился взглянуть в ее глаза. Я ничего не мог прочитать в ее взгляде, но видно было, что маму просто переполняют сильные чувства. Мне стало страшно, но двигаться в ее лоне я не переставал.
 — Наверно, сильно перевозбудился, — пробормотал я, — не могу...
 — Сейчас кончишь! — пообещала мама, не отрывая от меня весьма жесткого взгляда.
Она опустила ноги, уперлась пятками в постель и внезапно стала вращать и подмахивать бедрами с какой-то запредельно бешеной страстью, при этом мышцы ее влагалища принялись сокращаться в режиме пульсации. От резко нахлынувшего наслаждения, я едва не упал в обморок и как безумец стал двигаться в маминой письке, пытаясь поймать ее ритм. И вот мы забились на диване в унисон, все быстрее и быстрее, и быстрее...
 — Эй! — крикнула мама мне в ухо (а по-другому я просто ничего бы не расслышал). — Кончай в меня, не смей пачкать постель!
Эта фраза меня и добила. Я мощно вдвинулся в самые мамины недра и стал спускать сперму со скоростью сверхзвукового истребителя. Мы слились в единое тело. Я схватил обеими руками маму за полные ягодицы и не отрываясь смотрел, как работают мышцы ее живота, принимая весь мой заряд без остатка. Я что-то ревел и кусал губы. Такого удовольствия никто не вынесет, я умираю...
А потом меня привели в чувство. Не успел я еще выйти из мамы, как она мне врезала две мощные пощечины по левой и правой щеке. От страшной боли у меня зазвенело в ушах. Я скатился с мамы и рухнул на пол. Потом поднял на нее удивленный взгляд. К щекам будто две раскаленные сковородки приклеились. Мама стояла на диване, уперев руки в бока.
 — Ах, ты гаденыш! А ну немедленно с глаз долой в свою комнату! И не смей оттуда носа казать, пока я не проснусь и не начну на работу собираться. Мне ведь кормить еще тебя надо, хама эдакого!
Я подчинился. Постанывая от смеси боли и удовольствия, я уполз к себе едва ли не по-пластунски, оставляя на ковре и полу следы своего семени и материной смазки. Заперев за собой дверь на крючок, я стал с ужасом ждать вечернего разбора полетов.
ДАЛЬШЕ. Мать пытается поговорить с сыном, как с разумным человеком, но в том-то и дело, что Фима аффектированный персонаж, его мало что интересует, кроме собственной фиксации. На первом этапе, во всяком случае.
РАЗГОВОР ПОСЛЕ РАЗБОРКИ
Поняв, что переубедить меня может только расстрел без суда и следствия, мама заплакала. Она не сделала попытки уйти в зал, осталась сидеть на моей тахте и только закрыла лицо ладонями. Это страшное зрелище — плачущая мама, подобные сцены я видел всего два раза в жизни и очень давно, но каждая отпечаталась в памяти, как клеймо. Мама пыталась сдерживать рыдания, но они все прорывались наружу. Вместе со слезами по ее ладошкам стекала слюна. Плотно прижатые к глазам пальцы не могли закрыть ее от ужасов бытия. Мне было ужасно стыдно, очень ее жаль. Сердце щемило от нежности. И в то же время я понимал, что ничего вернуть нельзя. Непоправимое уже произошло.
Я стоял перед ней на коленях, мог легко до нее дотронуться, но все никак не мог решить — что же может ее утешить? От волнения я слегка впал в ступор. Подол ее просторного домашнего платья распластался по тахте. Я принялся водить пальцем по цветочкам, составлявшим его узор. Как в детстве, когда мне читали нотацию, я невольно отвлекся. Стал слушать маму вполуха, и не сразу понял, что в случившемся она обвиняет не меня, а свою горькую судьбу.
 — Всю жизнь старалась ради мужа, ради детей... и что в итоге — одиночество и тоска... Нет во мне женского коварства, хитрости, нет эгоизма... Никто меня поэтому и не любит...
 — А Коля?
Мама даже руки отняла от лица и рассмеялась сквозь слезы.
 — А Коля меня обманул, как девочку... Жениться обещал... Вот дура, губу раскатала: на десять лет меня младше, такой видный мужчина, а влюбился как мальчишка... Мальчишка...
И снова в слезы. Нужно было спасать положение. Я наконец решился положить ладони на ее обтянутые тканью колени.
 — Ну, мама... перестань городить чушь... Я ведь тебя люблю... И вчера ты могла убедиться, что еще привлекаешь молодых мужчин...
Сказал и зарделся, как гвоздика: вспомнил свои вчерашние подвиги. Стыдно, конечно, но речь шла о целостности моей психики. Мама снова посмотрела на меня, уже не плача, и покачала головой. У нее текло из носа, и она неловко вытерла его тыльной стороной ладони. Как жаль, что я не ношу платок, он бы мне сейчас пригодился.
 — Фима, Фима... А ведь я тебя родила... Первый год просто не высыпалась, но как была счастлива... Гордилась своим первенцем, какой он сильный красивый. От эпидемии в тот год столько младенцев умерло, а ты победил смерть.
 — Мама!...
 — Не перебивай. Я так гордилась, что ты умный, в университет поступил, закончил хорошо... Не стал пьяницей, наркоманом... Нашел себе красивую девушку... Кстати, почему вы расстались? Ты раньше как-то смутно об этом говорил...
Вот тогда я решил идти ва-банк.
 — Я сексоголик... Вот и расстались...
 — А что это? — удивилась мама. Она даже не заметила, что я сдвинул ладони чуть-чуть вверх по ее ногам, собрав часть подола в мелкие складки.
 — Это означает человека с неуемными сексуальными аппетитами. Он как зверь бросается на женщин, постоянно находится в поиске новых половых партнерш. Короче, больной на всю голову...
 — И ты такой? — мама в ужасе открыла рот и не отрываясь смотрела на меня.
Кажется, я смог привлечь ее внимание. Двигаемся дальше. Моя речь и мои ладони работали в унисон. Говорю и осторожно даю волю шаловливым ручкам.
 — Нет, со мной не так. Ровно наоборот. Многие годы мое сознание затмевал образ одной женщины о которой я мечтал, к которой стремился... Остальные были просто статистки... Как-то по пьяне я признался в этом Кате. Ее это колоссально разочаровало. Такие были планы на меня и так пролететь! Да еще связаться с извращенцем. Потому что единственная женщина, которую я люблю, — это ты, мама!
Она отпрянула.
 — Фима, опять ты за свое, как не стыдно?!
Но было поздно: мои руки уже цепко держались за ее полные, мягкие бока. Мама попыталась встать, но я удержал. Крикнул с неподдельной болью в голосе:
 — Да выслушай же наконец! Какая ты мать, если собственного сына не слышишь??!
Это ее остановило.
 — Ты только скажи, ты меня любишь? — пробормотал я невнятно, имитируя голос полупомешанного.
 — Конечно, — она схватила меня за руки, но отцепиться не смогла, — просто ты говоришь о вещах...
 — Я говорю с тобой о вещах важных для моего выживания! До вчерашнего дня я был на грани срыва... Конечно, я обидел тебя, оскорбил...
 — Очень обидел, очень оскорбил...
 — Тем, что не признался во всем раньше, набросился на тебя, как злодей... Но ведь я погибнуть могу! Психологи утверждают, что фиксация на матери — это пожизненно, как приговор. Если ты сейчас от меня отвернешься, я просто сойду с ума от неприкаянности и страха перед миром. Это со мной уже едва не произошло...
Мама уже не обращала внимания на мои руки, осторожно задирающие подол ее платья. Она раскачивалась и причитала:
 — Что же делать? Что же делать? Может к врачу обратиться, к психологу? — спросила она неожиданно.
Ответ был готов и на это.
 — Конечно, конечно... Дорогостоящее лечение и никакого результата. Куча выброшенных денег на ветер в разгар кризиса — очень зрелое решение. Это, как в случае с твоим знакомым-игроманом, — полный бесполезняк.
Мать остановила свои раскачивания.
 — Но что-то же надо делать?
Я уже обнажил ее колени и узкую полоску бедер, но немедленно оставил это занятие. Настал момент истины. Я упер руки в локтях так, чтобы мамины ноги оставались между ними, и положил подбородок на сцепленные пальцы. Я посмотрел на маму открыто и прямо, пытаясь предать во взгляде любовь, надежность и твердое убеждение в своей правоте.
 — Давай заключим сделку. Попробуем еще раз...
 — Еще раз — что? — голос ее заметно дрожал.
 — Еще раз заняться любовью... Если ты не почувствуешь ничего, кроме отвращения, тогда я навсегда закрою этот вопрос, обещаю.
 — Но ведь это неправильно...
 — Неправильно по справедливым убеждениям какого-то там доисторического племени, но мы-то живем здесь и сейчас!... Ты хотя бы попытайся меня спасти, мама!
Она молча сидела минуты две, устало закрыв глаза. Потом:
 — Хорошо, сына, — взяла меня за руки и положила их себе уже на почти полностью освобожденные от подола бедра (я даром времени не терял), — только...
 — Только?...
 — Мне очень страшно, — всхлипнула она в последний раз.
 — Мам, клянусь, я больше никогда не причиню тебе боли! Я буду очень-очень нежен...
Мама смотрела как осторожно я развожу в сторону ее колени, приоткрывая свою главную цель.
 — И что же мне делать? — спросила она очень тихо.
 — Ляг на спину, — она подчинилась, — и постарайся расслабиться...
Она постаралась, а я приступил к делу.
Ах, какое это великое удовольствие — снимать трусы с собственной матери!
2. 11. 08
Когда-то я сам себя гордо называл королем куннилингуса. Девушкам и правда очень нравилось, когда я вылизывал их розанчики, и ни одна не ушла от меня, не кончивши. Теперь предстоял самый главный экзамен для моего искусства. Торопиться я не стал. Начал с коленок и осторожно и медленно стал двигаться вверх по внутренней стороне бедер, работая языком и губами с максимальной нежностью и лаской. При этом я осторожно массировал маме бока, живот и попу. Она пыталась то сводить колени вместе, то разводила их шире, порывалась что-то сказать, но я говорил «ш-ш-ш», и она замолкала. Мама никак не хотела сдаваться и получить удовольствие. Но со мной подобные штуки не проходят. Я стал еще нежнее, если подобное вообще возможно, и когда добрался до ее писи, мне в нос ударил терпкий запах ее выделенных секреций.
Он не был «восхитительным», скорее необычным, фантастическим, завораживающим. Так мог пахнуть цветок с далекой планеты. Да и сам вид маминой вульвы — вот он был восхитительным. Я вчера не смог разглядеть ее как следует, а она требовала повышенного внимания. Темная, смуглая на фоне ослепительно белых бедер, она была как загадка, приглашающая ее разгадать. Ее обрамляли короткие жесткие волоски, выросшие со времени последнего бритья. Далеко вперед выступали большие половые губы, утратившие упругость, растрепанные, непокорные. Затем начиналась темно-багровая плоть влагалища, со складками и кнопочкой клитора. Это была поэзия плоти, и я приближался к ее сосредоточению.
А главной наградой стало то, что мама, только я коснулся губами ее губ, крепко обхватила меня рукой за затылок и попыталась теснее прижать мой рот к своему влагалищу. Я принялся жадно ее вылизывать, сосать клитор, дрочить пальцами. И при этом думал о том, сколько членов знала мамина писька. Толстых и худых, хороших и разных. Ведь она еблась уже тридцать лет, за такой срок всякое может случиться. Эти мысли меня очень заводили. Я всех победил — мой член будет последним в ее письке. Чудовищная эрекция едва не разорвала мои трусы, и я поторопился освободиться от них.
Долго сдерживаться мама не смогла, кончила через пару минут. Она стала резко подбрасывать бедра вверх, а потом вообще едва не встала на мостик. Она не стонала, а быстро выталкивала воздух из легких — «ха-ха-ха». Я обхватил ее пышные бедра руками и стал пить выделения из ее писи, будто вино из чаши. Сладчайший сок — терпкий, вкусный, дурманящий.
Вскоре мама успокоилась и опустила попу на тахту. Я подтянулся вверх и почти лег на нее так, что мое лицо оказалось на уровне ее груди. Нетерпеливыми пальцами я стал расстегивать ее платье. Лифчик она не надела, и я присосался к ее сисе, чмокая и пуская пузыри. Потом посмотрел на маму.
Довольная улыбка сделала ее лицо мягким и счастливым, когда я радовал ее своими нехитрыми детскими достижениями.
 — Тебе понравилось? — спросил я.
 — Очень! Мой дорогой, мой чудесный...
 — Мне кажется, что тебя обманули, не мог я вылезти из такой маленькой дырочки. Стокилограммовый бугай, почти два метра роста — сомнительно.
Мама засмеялась, жмурясь от удовольствия.
 — Нет. Ты точно мой сын и я очень горжусь тобой. Делай со мной что хочешь.
Я очень возбудился от этих ее слов, вскочил на ноги и постарался раздеться как можно скорее. Потом помог маме окончательно избавиться от платья. Мы были как два голыша, два комочка первичной плоти на берегу архаичного океана. Как же мне нравилось ее потасканное тело немолодой женщины! Кожа рук, разрушенная тысячами стирок, морщины на лице, его абрис, постепенно утрачивающий форму, варикозные вены на ногах и ступни, разрушенные советской обувной промышленностью. Я не мог больше сдерживаться. Подошел к маме вплотную и произнес:
 — Мама, скажи «а».
Она сказала, и немедленно ее рот заполнился моим нетерпеливым членом. О, как она сосала! Жадно, быстро, нежно, осторожно. Впускала меня до самого горла и облизывала влажным кончиком языка. Особенно мне понравилось всовывать головку члена в узкое пространство между щекой и зубами. Мама тогда походила на запасливого хомячка и могла чуть-чуть отдышаться.
 — А у меня мамка-защеканка, — рискнул сказать я.
Она с энтузиазмом покивала головой, не выпуская член, и продолжила его обработку. Но я пока кончать не собирался и отдвинулся от мамы. Она с явным сожалением вынула член изо рта. Ничего, еще насосется!
 — Как ты хочешь? — спросила мама и во взгляде ее читалась полная покорность и жажда подчинения.
Я повалил ее на спину.
 — Хочу снова взобраться сверху на мамочку, — мой голос дрожал, — хочу на тебе полежать.
Теперь мне хотелось полного контакта. Поэтому, улегшись на маму, я просунул руки под ее спину, плотно прижимая ее грудь к своей, ее живот к своему, а пах к паху. Член я надежно упрятал в мамину писю, она же, разведя коленки пошире, укрепила лодыжки в ложбинках под моими коленями. Я был словно в колыбели и в кресле верховного инквизитора одновременно. Наш пот смешался в единый коктейль желания.
Я обещал быть нежным, но сдержаться было невозможно. С самого начала я стал ебать маму жестко и остервенело, мои бедра двигались с мощностью и неумолимостью копра. А мамина толстая попа только и успевала подмахивать.
 — Ты богиня, — шептал я ей на ухо, — богиня «мокрая щелка»... Как я люблю твою жирную, масленую письку!... Ты величайшая давалка в мире, и тебе достался гениальный ебарь. Я буду трахать тебя дни напролет, и пусть писька твоя не ждет пощады.
А ведь раньше я никогда в постели так много не болтал! Не зря говорят, что женщина любому может язык развязать.
Конечно в таком ритме я не мог долго продержаться, впору было самому просить пощады, а мама все вертела задом как заведенная. Скрип тахты, удары плоти о плоть и чавканье мокрой женской письки заполняли комнату. Мне нестерпимо захотелось извергнуться в раскаленные мамины недра. В ее возрасте это было безопасно.
 — Попроси меня кончить в тебя, — прошипел я маме в ухо, едва сдерживаясь.
Она откликнулась немедленно.
 — Сынок, кончи в мою писю, пожалуйста.
И я немедленно забился в оргазме. Все самые сладкие мгновения мы не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Я криком кричал, а мама радостно улыбалась. Она схватила меня за ягодицы, прижала к себе и не отпускала, пока я не выплеснулся до последней капли. Только после этого я смог повалиться с ней рядом, судорожно пытаясь насытить легкие воздухом. Меня трясло, сердце рвалось прочь из-под ребер, и я едва не терял сознания. Мама поцеловала меня в плечо, а потом положила голову мне на грудь, как-будто я и впрямь был ее любовником. Она подобрала ноги, и я мог сколько угодно любоваться ее неутомимыми ляжками, только что вынесшими меня на вершину блаженства.
 — Ну что, ебливая у тебя мамка? — спросила она, когда наше дыхание восстановилось.
 — Ты — лучшая, — и это была правда.
Моя мама всегда была гениальным кулинаром, но после наших диких выходок заморачиваться с едой сил не было. Подремав в обнимку, мы отправились на кухню утолить жесточайший голод. Мама надела платье прямо на голое тело, я же только штаны натянул.
Нам повезло. В холодильнике обнаружилась пачка пельменей и бутылка красного молдавского вина. Через час мы были сыты и немного под градусом. Пока ели, не чувствуя вкуса пищи, все время лыбились, как ненормальные.
Разлив вино по бокалам, я произносил тост, за святую материнскую любовь и за не менее святую любовь мужчины и женщины, а лучше, когда это совпадает. Мама смеялась по-детски стыдливо, называя меня болтуном и дерзким мальчишкой. Я требовал сатисфакции в виде страстного поцелуя, и немедленно его получал. Мамины губы и язык знали толк в подобных вещах. Мы хорошо провели время. Потом вернулись в зал, смотреть телек.
Мама села на собранный диван, я лег на него, положив голову ей на колени. По телеку шел «Звездный лед», мать от него тащилась, а я был равнодушен, как и к большинству других программ. Зачем кому-то изображать фигуристов, если есть настоящие. Мне было бы скучно, если бы затылком я не чувствовал теплое, мягкое мамино бедро, а над лицом моим не нависала ее большая грудь. Сам собой мой командир поднялся, зовя за собой в атаку. Трепетными пальцами я стал расстегивать пуговицы маминого платья.
 — Что такое, сынок? — спросила она ласково.
 — Хочу сисю. А ты смотри телевизор, как будто ничего особенного не происходит. Словно пришло время кормления.
Тогда мама отвернула ворот платья и выпустила на волю правую грудь. Правой рукой она взяла меня за затылок, а левой направила сосок мне в рот. Я послушно принял грудь и жадно зачмокал. Огромное белое полушарие плоти заполнило собой все обозримое пространство, и это было счастье. Через пару минут пришла пора другой груди. Я чувствовал, как мама ерзает подо мной, как ее пися пускает жгучий сок желания. Интересно, а когда она меня и вправду грудью кормила, она кончала? Надо будет позже спросить.
Сейчас же во мне ничего не осталось, кроме жажды плоти. Я насилу оторвался от груди и сказал:
 — Мама, сил нет, так хочется пристроиться к тебе сзади!
Она не возражала. Мы не стали перемещаться с дивана. Навалили подушек побольше в тот угол, что был ближе к телевизору. Так мама могла бы опереться на подушки и смотреть любимую передачу. Она опустилась на колени и легла грудью на подушечный бруствер. При этом мама походила на смесь кающейся блудницы и Марии-Антуанетты на эшафоте. Я не мог скрыть своего восторга.
 — Мама, ты просто аватара секса.
Я подошел к ней, задрал подол платья и принялся вылизывать ей письку, пока мама не кончила, сильно тыкаясь анусом мне в лицо. Иногда мне казалось, что огромная, как дом, попа раздавит меня, но все обошлось. А потом я пристроился к маме сзади. Мне казалось, что ее зад смотрит на меня с надеждой, и я не мог ее не оправдать. Ну еще бы: это я сформировал мамино тело. Без меня ее бедра не были бы такими широкими, а попа такой большой. Кто еще имеет право пользоваться этим сокровищем? Никто, и я вошел в нее резко, быстро, до упора.
На противоположной стене зала висело зеркало. Оно показывало, как какой-то амбал ебет раком маленькую полную женщину средних лет. Она спрятала лицо в подушку, ее тело сотрясается, правая нога постоянно сползает на пол, а ему хоть бы хны: дрючит и дрючит. Наш человек!
Я лег животом маме на спину, просунул под нее руки и схватился за грудь, принявшись мять ее и теребить. Темпа я не снижал и снова принялся причитать:
 — Теперь тебя зовут Татьяна Давка... ах же сученька ебливая, сученька... ты у меня раком всю жизнь простоишь, давалка этакая...
Мама, на миг перестав стонать, крикнула:
 — Фима, ну выеби же меня, выеби мне пизду!..
От этих слов, я просто остервенел. Мне хотелось разорвать ее пополам, взорваться, выйти в открытый космос! Невероятно, но мамина писька сзади была еще слаще, еще заманчивее. Я с такой силой стукался о ее жирный зад, что у меня еще долго низ живота болел. Это, конечно, не могло продолжаться долго, и когда сил терпеть не стало, я запросил снисхождения.
 — Мамочка!... В ротик хочу тебе кончить, в ротик!
Она быстро отодвинулась от меня и перевернулась на спину. Я взобрался на нее и навис сверху. Член вошел в жадно распахнутый рот, и я несколько раз ввел его в самое горло мамы. Она же шумно зач

Поделиться в: