2. Любить по-русски.
Если бы сейчас кто-то сорвал стоп-кран, и я кувырком полетел на пол, то не так бы удивился, чем когда услыхал такой ответ.
Что-о-о?! Михаил — твой отец?! И он знает об этом?
 — К счастью, нет.
 — Но ты-то откуда это знаешь?
 — Я сразу узнала его, как только вошла в купе. Его трудно не узнать. За прошедшие двадцать лет он почти не изменился. Разве что поседел чуть-чуть. Да ты сам сейчас убедишься в этом. Она включила настольную лампу, взяла сумочку со стола, открыла ее и вынула конверт.
 — Вот, — она протянула его мне.
Я открыл конверт, вынул фото. На нем был мужчина совсем не похожий на Михаила.
 — Это кто?
 — Ах! Это первый муж мамы. Ну, тот, который тогда поймал Михаила, когда он «воевал» с «рыболовной сетью». Он, к несчастью, был импотентом. Они тогда специально разыграли тот спектакль на кухне: мечтали заполучить бэби от красивого мужика.
Я вынул второе фото и сразу узнал Михаила. Все те же цыганские глаза, нос с горбинкой, пухлые, страстные губы и эти же столь знакомые очки. На оборотной стороне фото была надпись двадцатилетней давности: «Дорогой Лизи от любящего Михаила».
 — Он все еще любит твою маму? — кивнул я на фото.
 — Любил когда-то, пока я не родилась. Как только я вякнула первое «агу», он тут же слинял, кот облезлый. Он, видишь ли, не хотел связывать свою свободу узами брака. Мама так втюрилась в него, что потеряв голову, тут же развелась с мужем. А он очень любил ее. Даже тогда помог ей разыграть спектакль с «рыболовной сетью», да и раньше прощал ей подобные «шалости». Он мечтал стать моим отцом, так как любил детей. Но Михаил все испортил...
 — И тогда он больше не заглядывал к вам?
 — Почему же. Иногда появлялся, даже катал меня на шее, но потом переехал в другой город, и связь оборвалась. Присылал иногда поздравительные открытки и только. А мы с мамой тогда очень нуждались. Переехали в однокомнатную квартиру, мама стала работать машинисткой, часто брала работу на дом, я до сих пор стук пишущей машинки не переношу, даже компьютерной.
 — Мама так и не вышла повторно замуж?
 — Нет.
 — Почему?
 — Она продолжает любить этого «бугая», и я догадываюсь почему.
 — Чем же он так пленил ее?
 — Ну, во-первых, он не дурак, умен, воспитан, достаточно хорош собой. Он и сейчас неплохо смотрится, не так ли?
 — Да. Я обратил на это внимание. Но, как мне кажется, есть и другая причина. Или я ошибаюсь?
 — Есть. Когда мне было пятнадцать, я случайно подслушала, как мама делилась сокровенным с одной из лучших своих подруг.
 — И что же это, если не секрет?
 — Сама я не видела, но если верить маме, то она была на седьмом небе, когда ложилась под него. У него богатырский член... Вчера это можно было проверить, а потом повеситься... Слава богу, что у меня хватило разума и сил не сделать этого.
 — Милая ты моя девочка, — подсел я к Саше, обнял и стал целовать ее соленые от слез глаза и щеки.
 — Хотя ты уже не мальчик, и лет на десять старше меня, но мне так хорошо с тобой, — обняла она меня за шею, прильнула к ней и разразилась рыданиями. Я не отстранил ее, крепко прижал к себе, поглаживая по вздрагивающей спине. Я понял, что это нервный срыв, и он достиг апогея, а теперь напряжение спадало, уходя вместе со слезами.
 — Куда ты едешь? — тихо спросил я.
 — К бабушке. Ей уже за семьдесят. Живет в деревеньке под Питером, а у меня сейчас каникулы. Еду помочь ей по хозяйству.
 — Ты где учишься?
 — В инъязе на третьем курсе...
 — Какие языки?
 — Английский, французский, немецкий — в совершенстве, испанский и португальский пока со словарем. Грызу японский и китайский. Трудно, аж жуть...
 — О-О-О! Это хорошо, — похлопал по ее руке, довольный, что стресс прошел, и девушка успокоилась.
 — Умница! Не жалеешь, что со мной?... , — указал я на постель.
 — Нет. Ты мне сразу понравился. Вообще-то я очень разборчива в мужчинах. Если по-честному, то ты у меня третий...
 — А первые двое кто были?
 — Да так. Не стоит вспоминать. Первым был одноклассник. За одной партой сидели. Он меня по коленке тоже потихоньку гладил. Как-то остались после уроков. Он снял с меня трусики и сам испугался. Руки у него тряслись, словно от лихорадки. Все никак не мог попасть, пока я ему не помогла. Лежали прямо на полу, между столами.
 — Завидный опыт. Мы тоже тут почти на полу, — пошутил я.
 — Тсс... А то не буду рассказывать.
 — Извини. Продолжай.
 — Он вставил, несколько раз качнул и тут же выхватил своего «героя», окропив меня его «слезами». Впервые видела, как мужчина сливает...
 — Ну и как?
 — Не клево. Пару раз брызнул и конец. Прямо смешно, что из этих капель получаются дети. Он так осторожничал, что даже девственности не лишил...
 — Неужели не пробил?
 — Нет. Не успел сунуть и сразу назад. Я даже рассмеялась. Как-то видела у подруги порно-видик. Там такие «жеребцы» вот с таким «хозяйством», а этот просто пигмей со своим мини-членом.
 — Я не очень смущаю тебя такими откровенными вопросами?
 — Нет. Мы же близки, не так ли? — притянула она меня к себе и крепко поцеловала в губы. У меня тут же зашевелился член. Не могу я спокойно реагировать на женские поцелуи.
 — Ну, а во второй раз?
 — Легла под ректора, когда поступала в институт. Тут пришлось попотеть. Надо было отрабатывать должок за проходной балл. Там конкурс был десять человек на место.
 — И не противно было ложиться под старика? Чай, он был уже не молод?
 — Чуть старше тебя. Стройный, сухой, подтянутый и очень деловой. Пригласил меня в свой кабинет, налил рюмку коньяка, объявил о приеме и тут же щелкнул дверным замком.
 — Что? Сейчас?! — растерялась я.
 — А зачем тянуть?"Хорошо яичко к пасхальному дню», — ответил он и запустил руку под юбку. Он оказался мастаком по этой части. Видимо ни одну студенточку опробовал. Так работал пальцами, что ноги сами в стороны поехали, а когда он припал губами и заработал языком, то я совсем раскисла и сама улеглась на стол. Он был, как говорится, «из конюшни породистых жеребцов», и ему не составило особого труда классно отшворить молодую, неопытную кобылку. Когда кончил, вытер об мою юбку своего «молодца», крепко поцеловал в губы и поблагодарил. Так и сказал: «Спасибо тебе, красавица, что донесла до меня свою девственность».
 — Да. Везет же людям. А тут уже тридцать и ни одной целочки. Все уже трахнутыми достаются. Даже не знаю, что испытывает мужик, когда целку рвет, — горестно вздохнул я, прикинувшись этаким обиженным и обойденным.
 — Не казнись. Девчонку проткнуть не ахти какое удовольствие. Девка визжит, боится, ей больно, кровь и прочие неудобства. Многие стремятся к этому гордыни ради, что вот он — первый. А к чему она, эта гордыня? Разве в этом счастье?
 — А в чем?
 — В любви, милый, в любви, — дотронулась она своим маленьким пальчиком до кончика моего носа.
 — Пожалуй, ты права. А меня ты любишь?
 — Трудный вопрос. Ты очень симпатичный и нежный. А это уже немало. Любовь приходит не сразу. Бывает, что явится нежданно, как у моей мамы, но это — редкость. Чаще мы сами творим свое счастье, не так ли, милый?
«Умная девушка. Как она выгодно отличается ... от моей взбалмошной жены, погрязшей в деньгах и тряпках», — подумал я и решил любыми путями сохранить эту внезапно установившуюся связь. Говоря все это, она ласкала мое голое тело подушечками своих нежных пальцев. Стоило закрыть глаза и, казалось, что это ветерок слегка обдувает разгоряченное, потное, жаждущее любви тело. Она посмотрела в мои осоловевшие глаза, опустилась на пол, стала на колени, усадив меня напротив себя. Я сразу догадался, что она задумала. И не ошибся. Саша взяла в руку мой член и стала медленно, но настойчиво его массажировать, доводя до полной кондиции. Вскоре он стоял, как часовой у знамени части.
 — Какой молодец! Не менее пятнадцати сантиметров, — щелкнула она по нему пальцем.
 — Восемнадцати, — обиженно поправил я.
 — О! Три лишних сантиметра еще больше украшают его, — она наклонилась к члену, открыла рот и стала губами медленно наезжать на него.
«Ничего себе горлышко! — удивился я, когда почувствовал, как ее губки шаловливо щекочут мои яички. — Ей бы в опере горло драть!». Она так же медленно съезжала с члена, как и наезжала. Вскидывая при каждом движении свои ресницы, девушка смотрела прямо в мои глаза, как бы спрашивая: «Ну, как я работаю, милый. Тебе приятно?». Еще бы! Мне приятно было до чертиков. Я ловил такой кайф, которым до сих пор ни одна из женщин меня так не награждала. Так могла работать только сексуальная стерва. Невольно вспомнились слова из известной песни, где говорится, что «все мы бабы — стервы». Как бы ни так! В сексе настоящие стервы так же редки, как золотые самородки в песке. Я часто думал, «Ну что тебе стоит взять в рот моего «молодца» и осчастливить мужа утонченным минетом?». Но куда там! Только попробуй открыть рот, как на твою голову, словно из рога изобилия, посыпятся упреки: «Хам! Развратник! Извращенец! Вечно у тебя какие-то нездоровые фантазии, когда ты, наконец, станешь нормальным человеком» — вопит эта чертова феминистка. А когда я сосу у нее между ног, по пьяне, она помалкивает, только крепче прижимает голову к себе, сливая прямо в мой рот. Видимо, понимает, стерва, что нужно мужику для полного сексуального счастья, если только он не полный импотент, а вот до минета или сношения в анус у нее фантазия не доходит. Или, может быть, у нее только со мной не доходит?... Не скажу, что она полная дура. Но французская пословица «чем выше интеллект, тем ниже поцелуи», явно не для нее.
Словно прочитав мои мысли, Саша прекратила работать ртом, поднялась, развернулась и стала насаживаться на член, словно приговоренный к смерти, на осиновый кол. Делала она это умело, сразу чувствовалась натренированность, и мне стало ясно, что к ее 3-м партнерам, о которых она говорила, не мешало бы добавить цифру ноль. Но это меня уже не волновало. Я только и думал в эти мгновения, как подольше продержаться и не разразиться раньше времени предательской струей. Не хотелось в ее глазах попасть в число того неудачливого одноклассника. Я делал неимоверные усилия, чтобы казаться ей таким же породистым «жеребцом», как тот ректор, сломавший ей целку. Но с другой стороны, многие бабы только и ждут, когда мужик станет заливать глаза, рот, грудь, живот этой беловатой водичкой, убегающей мимо пупока в заветную щель. Некоторым нравится глотать ее, размазывая по лицу и телу. Поговаривают, что сперма несет в себе гены сохранения молодости.
Эти мысли так возбудили меня, что, озверев, погнал наш процесс бешеным галопом.
 — Ох! Ух! Ах! — восклицала она в такт моим интенсивным движениям. Ее лицо покраснело, на лбу выступили капельки пота, губы отчаянно жестикулировали, по которым можно было понять, что мой «молодец» доставал ее так, что дальше некуда. Моя голова уже ничего не соображала, и не управляла бившимся в экстазе разгоряченным телом. Я чувствовал, что и ее тело требовало только одного: удовлетворения. И оно наступило. Взаимные потоки из наших тел схлестнулись в ее «пещерке», вылившись наружу. Но я продолжал ее накачивать, по инерции совершая челночные движения. Она при этом так крутила своей задницей, словно в нее вставили шило. Изнеможенные, с бешено колотившимися сердцами, мы свалились на пол и продолжали истязать друг друга на грязном, затоптанном коврике, мыча друг другу что-то нечленораздельное.
 — Отдышавшись, она спросила:
 — Тебе хорошо со мной?
 — Не то слово. Мне показалось, что мы уже в раю.
 — И мне. А ты хотел бы еще встретиться?
 — А я и не думаю с тобой расставаться?
 — Как это?
 — Пойдешь ко мне работать...
 — А ты кто?
 — Генеральный директор туристической фирмы. Вот моя визитка, — протянул ей, вынутую из кошелька карточку.
 — Какого направления?
 — Израиль, Кипр, Канары. Для клиентов побогаче — Италия, Франция, Канада, Штаты...
 — Тебе нужны переводчицы?
 — Нет. Личный секретарь, знающий языки...
 — Так ты не из бедного десятка?
 — Этакий богатенький «Буратино».
 — А почему не самолетом летишь, а трясешься в поезде?
 — Суеверен. Бьются они часто.
 — Но поезда тоже. Недавно «Невский экспресс» грохнулся...
 — Бывает. Но это реже...
Мы привели себя в порядок, улеглись на свои полки, и сон сморил нас. Поезд продолжал мчаться по прямой, оторвавшись от Москвы.
... Я проснулся оттого, что прекратилось постукивание колес и покачивание вагона. Поезд стоял на большой станции. Глянул на полку напротив, но Сашеньки на ней не было. Не оказалось на месте ни ее одежды, ни сумки. Я подхватился, протер глаза, думая, что еще сплю. Не верилось, что вот так, «по-английски», она могла уйти, не попрощавшись. На столике даже записки не было. Чувство какой-то тоскливой тревоги сжало мое сердце. Я бросился к проводнику, тот уже закрывал дверь, тронувшегося вагона.
 — А где Саша? — затормошил я его, схватив за рукав.
 — Какая Саша?
 — Извините. Ну, та девушка, блондинка, что со мной ехала в пятом купе?
 — А в мини-юбке что ли?
 — Да! Да! — я готов был его разорвать на куски за такую несообразительность.
 — Так она только что вышла...
По телу побежали предательские мурашки, но чувство надежды не покидало меня, так как, по ее словам, где-то здесь жила ее бабушка. Я вошел в купе. Все мои вещи были на месте, даже кошелек торчал из кармана пиджака. Я схватил его, открыл. Из него выпала записка. В кошельке вместо двух тысяч баксов, было только двадцать. Развернул записку. Строчки прыгали перед глазами: «Милый, — писала Сашенька, — так получилось, что мне надо было срочно сойти. Я тебе оставила на такси, остальные, думаю, за две ночи я честно заработала. Не переживай. Увидимся. Звони», — далее стоял номер мобильного телефона. Я схватил мобильник, лежащий под подушкой, позвонил. Мне ответил директор какой-то бани. Я отшвырнул мобильник, и понял, что лохонулся.
... Спустя полгода мы с женой отдыхали в Сочи. На пляже, где мы поджаривали свои телеса, задержали двух жуликов. Они аферили с железнодорожными билетами. Вечером их лица показали по местному телевидению. Я чуть не упал со стула: с экрана на меня с тоской и надеждой смотрели голубые глаза Сашеньки и наглые цыганские очи Михаила...
Эдуард Зайцев.

Поделиться в: