Миша постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в класс. Там в полном одиночестве корпела над тетрадками его классная.
— Вызывали, Мария Андреевна?
Она повернула к нему голову и внимательно посмотрела поверх очков. От этого взгляда по телу юноши почему-то побежали мурашки.
— Заходи, Смирнов.
Учительница развернулась к нему на стуле. Ученик машинально бросил взгляд на ее ноги в тонких колготках телесного цвета, которые узкая юбка не прикрывала даже до колен. Поворачиваясь, классная даже чуть раскрыла их на миг, но Мише не удалось ничего увидеть, кроме внутренних поверхностей бедер, постепенно тающих в подъюбочной темноте.
— Догадываешься, зачем я тебя позвала?
— Нет, — честно ответил он, так как до этого чуть не сломал себе голову, пытаясь догадаться о причинах.
— Речь о твоей презентации, Миша, — ровно сказала женщина, сжала руки в замок и опустила глаза.
Он знал этот ее жест, который никогда не предвещал ничего хорошего. Она всегда делала так перед тем, как устроить разнос.
— Э-э... А что с ней?
— С ней все в порядке. Чего не скажешь о флешке, на которой ты ее сдал...
И тут до парня дошло. Его обуял ужас, сердце ухнуло, а лицо начало гореть, наливаясь кровью!
— ... Кроме презентации на ней было кое-что еще. Ты не подумай, я не специально прочитала тот файл. Это вышло случайно.
Миша покраснел до корней волос и готов был провалиться на месте. Только сейчас он вспомнил, что на флешке был вордовский файл с порнографическим рассказиком его собственного сочинения. История об учительнице и ученике. Причем в качестве учительницы он предельно подробно описал свою классную. Отрицать этот очевидный факт было бесполезно.
— Ты удивил меня, Смирнов. Это очень мягко говоря. Говорю тебе, как филолог с хоть и не большим, но со стажем. Продуманный, хорошо структурированный сюжет, персонажи — как живые... Марина — это же я? Кроме того, грамотное использование почти всех основных литературных приемов: антитеза, гипербола, метафора... А какие аллюзии, Смирнов! Какие яркие образы! Я тебя недооценивала, когда считала, что по литературе тебе выше четверки никогда не светит. У тебя несомненный талант, Миша! Но вот в правильное ли русло он направлен?
— П-простите, — выдавил он из себя замогильным голосом.
— Тебе не за что извиняться. Скажи, ты уже думал, куда поступать после школы?
— Н-нет пока...
— А когда ты собираешься начать? Ты же уже взрослый человек! Тебе недавно исполнилось 18. На дворе начало четвертой четверти, а ты еще не думал?! Смирнов!!!
— Ну-у...
— Послушай моего совета, Миша. Тебе непременно нужно подать документы на филфак!
— Это учителем, что-ли?
— Почему обязательно учителем? Тебе нужно писать! Неужели ты этого не понимаешь?! Что там у тебя?, — Мария Андреевна начала листать журнал, — Та-ак... Русский — 3, литература — четверочка с натягом... Да-а-а. И как ты с такими результатами ЕГЭ собрался сдавать?
— По математике зато...
— Вижу. Твердая пятерка. А вот русский нужно подтягивать. Время еще есть. Я вот что подумала... Вообще-то я репетиторством не занимаюсь, но с тобой готова поработать. Как ты к этому относишься?
— Батя денег не даст, — понуро ответил Смирнов
— Деньги тут не причем. Просто не хочу, чтобы ты свой талант в землю зарывал! Сегодня же и начнем!
Миша был так сбит с толку, что согласился без лишних уговоров. К тому же он очень боялся, что в случае отказа эта история с рассказом может всплыть наружу, и поэтому не хотел злить классную. Они договорились, что Смирнов будет приходить к Марии Андреевне по понедельникам, средам и субботам после школы к шести вечера на два часа.
Выйдя из класса, парень тут же позвонил матери и сообщил, что будет заниматься с репетитором (естественно опустив все пикантные подробности). Та аж всплакнула в трубку. Мол, какой молодец, что наконец-то взялся за ум.
Без пяти шесть Смирнов стоял перед дверью учительницы, боясь нажать на звонок. На то, чтобы собраться с духом и сделать это, у него ушло минут десять. За это время он много чего передумал, и его сексуальные фантазии на тему учитель-ученик расцвели самым пышным цветом. Но когда открылась дверь, все эти мечты сразу приказали долго жить. Никаких там коротких шелковых халатиков и томных взглядов. Мария Андреевна была одета в тот же строгий школьный костюм. Колготки, плотная узкая юбка чуть выше колен и совершенно непрозрачная и наглухо застегнутая блузка. Добавьте к этому туго убранные назад в хвост волосы и полное отсутствие макияжа — и вы получите полную картину. Тоску немного разгоняли лишь мохнатые домашние тапочки, которые, очевидно, изображали зайцев. Или лопоухих собак — хрен их разберешь. Причем левый тапок был одноглазым, а у правого глаза были в кучу. Не сдержавшись, Мишка фыркнул через нос.
— Что смешного, Смирнов?
— Извините... Ваши тапочки.
Она тоже посмотрела вниз и усмехнулась.
— Согласна. Дурацкие. Проходи, Миша. Налево по коридору. За стол там садись, я сейчас.
Он слушал, как она чем-то гремит на кухне и размышлял, как ему себя вести. Но мысли постепенно переключились на Марию Андреевну. Вообще-то, она была очень даже привлекательной. Не худая, но и не полная. Какая-то женственная, что-ли. Она всегда ходила в узких юбках, и ему нравились ее округлые бедра и довольно объемная задница. Именно задница, так как объем этой ее части тела была где-то посередине между попками одноклассниц и жопой завуча. А что там между попкой и жопой? Задница! Причем без целлюлита, насколько можно было судить. Осенью их класс ходил в лес на День здоровья, и Мария Андреевна была с нами в очень облегающих спортивных трико. Может, конечно, они и приукрашивали действительность, но, тем не менее, ни Мишка, ни другие пацаны из класса, никаких изъянов в ножках и заднице классной не заметили. Кстати, после упомянутого Дня здоровья Смирнов и сподобился написать тот злополучный рассказ.
Но продолжим описание. Бедра Марии Андреевны красиво переходили в очень узкую талию. Ее грудь была для всех терра инкогнито, так как плотные свободные блузки и кофточки всегда надежно скрывали от глаз даже ее очертания. Оценить можно было только размер — и то приблизительно. Колян Заварзин уверял, что там не меньше третьего. Мишкины оценки были немного осторожнее.
Но не меньше женских форм его привлекали руки Марии Андреевны! Изящные, легкие. На уроках по литре он частенько засматривался за их движениями, отвлекаясь от материала. Лицо было обычным: лицо, как лицо. Макияжем классная почти не пользовалась. Так, глаза иногда подведет и все. Может потому, что кожа на лице у нее и без косметических хитростей всегда была чистая и свежая. И даже несколько едва уловимых морщинок у глаз не старили ее, а придавали какой-то жизнерадостный вид. Что Смирнову не нравилось категорически, так это ее убогие очки и прическа. Русичка никогда не распускала волосы, а стягивала их назад в старушачью буклю.
— Ну что, ты готов?, — раздался почти над ухом голос учительницы, заставивший Мишку вздрогнуть, — О чем задумался?
— Да так...
— Давай сначала чаю попьем. Я с утра ничего не ела.
Она поставила передо ним поднос с двумя чашками чая и корзинкой со всякими печенюшками.
— Угощайся.
Мария Андреевна начала задавать вопросы на разные отвлеченные темы, на которые Смирнов отвечал нехотя и односложно. Ему было неудобно, что она разговаривает с ним, как с равным. Не мог же он ей ответить тем же: классная руководительница все же, а не подружка. От этого разговор их явно не клеился. Мишка хмуро метал печеньку за печенькой, запивая это дело чаем. И в итоге сам не заметил, как опустошил корзинку с угощением, испытав от этого еще большую неловкость. Вот блин! Пришел и сожрал все запасы! А на учительскую зарплату особо-то не разгуляешься. Заметив смущение гостя, хозяйка улыбнулась, словно прочла его мысли, а Мишка дал себе слово в следующий раз принести ... с собой каких-нибудь вкусняшек.
После чаепития начались занятия. Мария Андреевна гоняла ученика по заданиям прошлогоднего ЕГЭ, терпеливо и доходчиво все объясняя, если Мишке что-нибудь было непонятно. Время пролетело незаметно.
— Ох! Начало девятого уже!, — удивилась она, взглянув на часы, — Хватит на сегодня, Смирнов. По предмету домашнее задание я давать не буду, а вот насчет развития твоих литературных способностей — это тебе дома придется поработать. Вот как мы с тобой договоримся... На следующее занятие ты мне принесешь небольшой очерк, страниц на 4—5. Просто опишешь в нем сегодняшний день: что было, с чем новым и интересным столкнулся и так далее. Свои мысли и соображения по любому поводу можешь изложить. И самое главное — опишешь то, что произвело на тебя сегодня самое яркое впечатление. Понятно?
— Угу, — хмуро ответил юноша.
— И такое задание я тебе буду давать каждый раз. В среду принесешь очерк про понедельник, в субботу — про среду, ну и так далее. Договорились?
* * *
Как обычно и бывает, о домашке Смирнов вспомнил лишь в среду после школы, когда до очередного занятия с Марией Андреевной оставалось около трех часов. Но для него такое задание было несложным. Он взял чистую тетрадь и быстро настрочил три страницы. Но на том моменте, когда он пришел к учительнице в первый раз, Мишка споткнулся. Вспомнил, что про яркое впечатление-то он не сказал ни слова. Какие яркие впечатления могут быть на уроке с репетитором? А после урока — и подавно. Что там? Пришел домой, похавал, посидел за компом и лег спать. И тут шальная мысль посетила его. Захотелось вдруг если не вогнать классную в краску, то хотя бы смутить. Он включил фантазию и быстро наваял еще одну страничку. Перечитал и остался вполне доволен, предвкушая себе реакцию училки после того, как она это прочитает.
Но она не захотела читать при нем. Взяла тетрадку и отложила в сторону. И сразу начала занятие. Без чаепития, хотя Мишка и принес с собой, как хотел, маленькую коробку конфет. Возможно, обиделась на его неправду, когда он сказал, что это «родители просили передать». Зато и отпустила она его на 20 минут раньше, напомнив в следующий раз принести новый очерк.
Когда за Смирновым закрылась дверь, Маша первым делом улеглась на диван, с наслаждением вытянув ноги. Отдохнув так минут пять, она взяла тетрадку и начала читать. Написано было действительно неплохо. Живенько, без лишних слов, но и без недосказанностей. Сложноподчиненные предложения построены правильно, в деепричастных оборотах ошибок нет. Парочка запятых, правда, пропущена, но это поправимо. Маша сделала себе пометку разобрать эти ошибки на следующем уроке.
Она усмехнулась, когда читала про то, как Смирнов случайно слопал все печенье, и как ему было при этом неловко. Про нее саму в очерке было всего несколько описательных предложений, но зато каких!»Мария Андреевна села напротив меня, подняла свою изящную, кажущуюся невесомой, ручку, сняла ужасно нелепые очки, старящие ее, а затем стянула со своего хвоста резинку. Ее пышные вьющиеся волосы эффектно рассыпались по плечам, обрамляя тонкую красивую шею. У меня перехватило дух, но волшебство момента было бесцеремонно нарушено ее строгим голосом, извещавшим о начале занятия«.
Написано было немного банально, конечно, но очень мило. Это если говорить о стиле, а вот содержание... Раз за разом перечитывая этот отрывок, Маша испытывала все большее смятение. Она точно помнила, что на прошлом занятии ничего подобного не было. Это лишь фантазии Смирнова. Мысли бурлили в ее голове. «Зачем он это написал? Издевается? Маловероятно. Хотел сказать, что я ему нравлюсь, как женщина? Так я поняла это еще из того мерзкого опуса. И он знает, что я поняла. Не дурак ведь! А, может, хочет таким образом исправить свою ошибку? Мол, да, Вы, Мария Андреевна, прочитали, что являетесь объектом моих сексуальных фантазий. Но, мол, на самом деле мои чувства глубже. И как в таком случае я должна себя вести? Не подать вида? Глупо. Он решит, что я засмущалась, как девчонка. Отчитать его? Тоже нет. За что? За то, что мальчик открыл мне свои чувства? Да какие там чувства? Он просто раскритиковал очки и описал мои волосы так, как он себе их представляет. Насколько помню, я никогда не ходила перед ним распущенной.»
Она встала с дивана и подошла к зеркалу. Оправа действительно была чудовищной. И как она раньше этого не замечала? Маша сдернула резинку и легко встряхнула головой. Волосы легли почти так, как в очерке Смирнова. Она всмотрелась в свое отражение. «Волосы, как волосы... Что он в них нашел? И что мне все-таки делать? Хм... А что если в следующий раз я действительно распущу их перед ним? И говорить ничего не надо. А он поймет, что я оценила его комплимент. Но тогда ведь получится, что я как-бы поощряю его. Ругать то его, конечно, не за что, но ведь и поощрять такое нельзя. А почему, собственно, нельзя? Ведь это его фантазии, а что в них плохого? Он не видел меня в таком виде, но включил воображение и описал, причем довольно точно!».
Она еще раз мотнула головой, заставив прическу разметаться и стать еще пышнее. «Я же наоборот бьюсь, чтобы эти переростки свою фантазию развивали, а не качали сочинения с интернета. А Смирнов развивает, так почему его не поощрить?».
От всех этих мыслей, Машино смятение сменилось каким-то непонятным томным волнением. Впрочем, волнение было как раз понятным, непонятна ей была его причина. Маша решительно отмела мысль, что охватившее ее легкое сексуальное возбуждение вызвано очерком ученика. Ведь подобные «неприятности» с ней случались и раньше, причем безо всякой причины. Правда обычно это состояние настигало ее, когда она ложилась в постель после долгого трудного дня, или в горячей душистой ванне. И Маша, как любая женщина, прекрасно знала, как с этим справляться. Она отлично знала свое тело и могла помочь себе расслабиться буквально за пару минут. Но делать то же самое сейчас она себе позволить не могла. Ведь тогда бы ее неизбежно начали мучить угрызения совести, что полученный оргазм и Миша Смирнов как-то связаны. А это было неприемлемо. Поэтому Маша просто заняла себя домашними хлопотами, и уже через 15 минут от былого возбуждения не осталось ничего, кроме маленького влажного пятнышка на ее трусиках...
* * *
Смирнов пошел домой пешком, хотя идти нужно было почти 5 остановок. Он был совершенно разобран после сегодняшнего занятия. В его голове поселились сразу 2 Мишки: один — жизнерадостный и сексуально озабоченный оптимист, а другой — осторожный, недоверчивый прагматик. Он шел, а Мишки в его голове вели ожесточенный спор:
— ... Тогда зачем она распустила свои волосы? Она кокетничает со мной. Я ей нравлюсь и она ясно дала это понять!
— Ни фига подобного! Она меня просто на место таким образом поставила. Вот, мол, написал про волосы, хотел учительницу в краску вогнать, а я взяла — и хвост распустила. И ты сам покраснел, и глазки опустил.
— Да нет же! Не хотела она меня смущать! Она приняла игру и ждет, что я в следующий раз напишу.
— Может быть... И что мне написать?
— Блин, вот бы ножки ее увидеть! Не только коленки, а повыше...
— Видел я и повыше. Тогда, в классе. А на дне спорта она вообще в трико была.
— Это не то. К тому же на занятии я ничего толком не разглядел...
* * *
Проводив Смирнова после их четвертого занятия, Маша схватила его тетрадку и сразу пролистала очередной очерк до последней страницы. Ожидания ее не обманули.
«Мария Андреевна села сегодня не напротив, как обычно, а сбоку от меня. Короткое платье открывало ее стройные ножки почти полностью. Так, что виднелся даже краешек более плотной вязки ее колготок. Я не мог оторвать глаз от этой границы между тем, что дозволено видеть каждому, и чем-то таинственно-запретным. И мне стоило немалого труда настроиться на работу.»
«Он фетишист что ли?», — подумала женщина, — «И почему, интересно, он решил, что у меня красивые стройные ... ноги? Фантазирует опять?». Маша скинула давившую на талию поясом юбку и подошла к зеркалу. Приподняла нижний край водолазки, чтобы видеть ноги полностью. Затем развернулась к зеркалу спиной и заглянула через плечо, чтобы оценить себя сзади. «Немножко коротковаты, но, в принципе, ничего», — самокритично решила она, — «Только зачем я это делаю? Не собираюсь же я их ему показывать? С другой стороны, что плохого в том, что я надену что-то более короткое? К тому же у меня есть такая вещь. « Гардероб у учительницы был небогатый, и она без труда отыскала свое старое темно-зеленое платье. Она уже и не помнила, когда надевала его в последний раз. Кажется года три назад, когда ее бывший однокашник, будучи проездом в их городе, пригласил ее в ресторан. Маша поморщилась, припомнив, что тогда же она в последний раз была с мужчиной в постели. И тот раз был, мягко говоря, неудачным. После ресторана, будучи изрядно навеселе, она сама предложила «посмотреть его гостиничный номер». Там Гриша, так звали однокашника, сразу повалил ее на кровать, задрал платье, стащил трусы и грубо овладел ею. Затем очень быстро сделал свои дела и скрылся в душе. А она лежала на смятом покрывале, и тихо плакала. Ей стало еще более мерзко на душе, когда она нашла на тумбочке, под перевернутой пепельницей, его обручальное кольцо. В этот момент она сама почувствовала себя пепельницей, только использованной и грязной. Вернувшись домой, она тут же брезгливо выбросила в мусорное ведро бывшие на ней трусики, хотя те были совсем новыми. А вот от платья избавиться не решилась...
Маша надела его и провела ладонями вниз по бедрам, расправляя складки на ткани. Платье сидело на ней действительно хорошо, и ноги в нем визуально казались длиннее. Она повернулась к зеркалу спиной и немного выпятила свою попку. Несколько едва заметных целлюлитных ямочек, выделявшихся через тонкую ткань, немного портили картину. Но утягивающие колготки легко решили бы эту проблему. И женщина решила, что завтра же купит себе такие. И не для того, чтобы потрафить Смирнову, а чтобы скрыть (заметные ей одной) дефекты.
* * *
— Садись, Миша. А я сегодня рядом сяду. Тема сложная, и мне нужно видеть, что ты пишешь.
Она поставила стул рядом и медленно опустилась на него. Зачем она в последний момент немного поддернула свое платье — она и сама не понимала. Но мысленно успокаивала себя тем, что сделала это машинально, боясь его растянуть. Весь урок она смотрела в его тетрадку, в книгу или просто поверх его плеча на противоположную стену, но только не на свои ноги. Зато она все время замечала краем глаза, как ее ученик каждую минуту бросает на них мимолетные взгляды. Когда они закончили, она не пошла его провожать, оставшись за столом. И лишь когда хлопнула дверь, Маша опустила глаза, и у нее внутри все похолодело. Из-под юбки виднелся совсем не самый краешек длинной ножки утягивающих колготок. Ножка эта бесстыдно высовывалась наружу сантиметра на полтора. «Бог мой! Что же я творю?!», — испуганно подумала женщина и обхватила пылающее лицо ладонями. Она мысленно проклинала себя за свое безрассудство. Однако, чем больше она предавалась самобичеванию, тем более сладко ныло у нее внизу живота.
Маша далеко не сразу отважилась прочитать новый очерк Смирнова. Она вновь пыталась отвлечь себя домашними делами, но каждый раз без повода возвращалась к столу. Смотрела на тетрадку и даже брала ее в руки, но вновь клала обратно. Она уже легла спать, но так и не решилась. Однако сон не шел. «Да чего я боюсь!», — наконец, сказала она себе. Включила бра и решительно отбросила одеяло. Встала, подошла к столу и взяла тетрадь в руки.
«... На Марии Андреевне была белоснежная блузка с отложным воротничком, которая очень шла ей. Верхние пуговки были расстегнуты, но совсем без пошлости. Ровно настолько, чтобы виднелось начало соблазнительной темной ложбинки, ныряющей в разрез...»
* * *
После работы, ноги сами принесли Машу в крупный торговый центр неподалеку от ее дома. А затем она как-то оказалась в отделе, где, помимо прочего, был огромный выбор блузок по очень демократичным ценам. К тому времени Маша уже сама поверила в собственную ложь, что давно собиралась купить именно такую блузку, какая описана в сочинении Смирнова. И сам Миша тут совершенно не причем. Она купила бы и без его намеков. Просто так совпало...
Он пришел ровно шесть, и весь урок нагло, безо всякого стеснения, пялил зенки в ее вырез.
«А чего ты хотела?! Ты ведь сама дала ему повод так себя вести!», — оправдывала Маша поведение ученика после того, как он ушел. На этот раз она не стала тянуть, а сразу прочитала его новый очерк. И, как обычно, с конца.
«... Она сидела рядом, почти касаясь меня своим бедром. Я не выдержал и положил руку ей на коленку. Мария Андреевна едва заметно вздрогнула от неожиданности, но сделала вид, что ничего не происходит. Я набрался смелости и начал нежно поглаживать ее ножку, с каждым движением забираясь все выше и выше. Сегодня ее ноги были без колготок, и я наслаждался, ощущая ладонью ее нежную, прохладную, бархатистую кожу. Я понял, что люблю ее! И я был бесконечно благодарен за то, что она не запрещала мне этих легких, невиных в общем-то прикосновений, делавших меня бесконечно счастливым...»
Прочитав эти строки, Маша машинально подчеркнула красной ручкой грамматическую ошибку в слове «невиных» и дописала над галочкой сверху недостающую букву «н». А потом, вдруг, поняла, что послезавтра позволит Смирнову эту его «смелость». Не сможет не позволить! Внезапный мышечный спазм внизу растекся по ее телу упоительным сексуальным томлением и сорвал с ее губ легкий стон. Женщина была не силах сопротивляться нахлынувшему на нее желанию. Едва держась на слабеющих ногах, она перебралась на диван, на ходу поднимая юбку, и упала на него, раскинув ноги в стороны. Одна рука забралась в вырез ее новой блузки, а другая — вниз: под колготки, под белье. Пока пальцы, преодолевая сопротивление плотного капрона, не провалились во влажную теснину...
Путь на вершину наслаждения был быстрым и легким. Зато спуск дался женщине с трудом. На ее истерзанную угрызениями совесть обрушилось осознание того, что она сделала, и еще больше, что она готова была сделать! Ведь одно дело — ласкать себя, представляя, что это делает ее ученик. И совсем другое дело — позволить ему трогать ее тело не в мечтах, а наяву. «Я не должна!», — кричал ее разум, «Я хочу!», — кричала другая его часть. Мучительная борьба с собой продолжалась до самого утра. Бессонная ночь отразилась на изможденном Машином лице темными кругами под глазами. Пудра с тональником помогли скрыть этот недостаток, но победить недосып они были не в силах. Весь день она была вялой и рассеянной, что не могло ускользнуть от ее коллег. Начались шушуканья за спиной, лукавые подмигивания и многозначительные взгляды. А Таня, преподававшая химию и считавшая себя Машиной подругой, вообще спросила напрямую:
— Веселая ночка была? Кто он?
Чтобы избежать ненужных разговоров и домыслов, Маше пришлось ответить громко, чтобы слышали все:
— Ага. Веселая! А «он» — это джип под окном. У какого-то урода сигнализация сломалась и всю ночь выла. Ужас просто! Совершенно не выспалась!
Любопытство толпы, таким образом, было удовлетворено, но Таню ответ не устроил. Позже, она поймала Машу в коридоре, взяла под локоток и отвела в сторону:
— Машунь, меня-то ты не обманешь. Я ж в соседнем подъезде живу. Колись давай, подруга. Что-то было?
— Ну было, — пришлось выкручиваться Маше и сказать первое, что пришло в голову, — Гриша в гости заходил...
— И ты опять на те же грабли?! Тебе прошлого раза не хватило, чтобы понять, что он козел?! Ты опять ему дала?
— С ума сошла?! За кого ты меня принимаешь?, — изобразила обиду Маша, — Он извиняться заходил...
— Через 3 года?!
— ... Да ты дослушай! Выгнала я его, короче. И сказала, что ... больше никогда не хочу его видеть. А потом так жалко себя стало... Одинокая, несчастная... Вот он и подумал, наверное, что я уже на любой вариант согласна, лишь бы хоть изредка... Проревела, в общем, всю ночь.
Маша так глубоко вошла в образ, что по ее щеке покатилась самая натуральная слеза. Зато теперь Таня поверила и прониклась сочувствием к подруге.
— Ну не плачь, Маш. И... знаешь что? Приходи сегодня ко мне вечерком. Вина выпьем, поболтаем...
На том и порешили. Пара бутылок вина и незакрывающийся Танин рот действительно помогли Маше на время позабыть о своих душевных терзаниях. Вернувшись домой после девичьих посиделок, она даже уснула без проблем и отлично выспалась. Но следующее утро вновь заставило ее забыть про покой. Ведь сегодня должен был прийти Миша. Да еще и литература в его классе вторым уроком!
Она сразу поняла, что вести сегодня не сможет. Позвонила завучу, извинилась и сказалась нездоровой. Через час выдержала телефонный допрос Тани. Той пришлось сказать «правду», что причина ее отсутствия на работе — жестокое похмелье.
— Да ты чего? Мы ж не так много выпили!
— Это ты немного. А мне чего-то в охотку пошло. Пришла домой, а там полбутылки водки с 8 марта осталось.
— Ну ты, Машка, жгешь!
— Ой-ой, Тань, прости! Не могу говорить!, — и Маша изобразила в трубку рвотный позыв.
— Все, все! Не задерживаю. Беги.
А еще через пару часов позвонил Смирнов.
— Мария Андреевна, нас сказали, что Вы заболели...
— Нет, Миш. Мне уже лучше. Завтра выйду.
— А... сегодня?
— К вечеру точно полностью оклемаюсь. Так что приходи. И, кстати, новый очерк можешь не приносить. У меня для тебя другое задание.
Эти два часа до Мишиного звонка не пропали для Маши даром. Она, наконец, нашла решение, которое в той или иной степени удовлетворяли и ее совесть, и ее низменные желания.
* * *
Когда ближе к вечеру Миша спешил к Марии Андреевне, он проклинал себя на чем свет. Считал, что в своем последнем творении он явно перегнул палку. Попросить надеть платье покороче или новую блузку — это еще куда ни шло. Ведь таким образом он просто пытался подсказать учительнице, что не стоит скрывать свою природную красоту под скучными одеждами. И она шла ему навстречу, потому что сама понимала, что он прав. Но лапать?! Нет, она не такая и никогда не позволит ему прикоснуться к себе, только смотреть.
Женщина встретила ученика в уже знакомом зеленом платье. Только колготок под ним сегодня не было. Сердце юноши радостно забилось. Неужели это знак?
И села она вновь не напротив, а рядом с ним. Но гораздо ближе. Он даже чувствовал тепло, исходящее от нее. Они начали заниматься. Мария Андреевна вела себя, как обычно. Она была спокойна и деловита, но главное — умиротворенна, что ли. Возможно из-за этого, она казалась Мишке как-то по-особенному красивой и привлекательной сегодня. Или потому, что она каждый раз очень искренне радовалась, когда он все делал правильно. Она даже ласково потрепала его по голове, когда он справился с особо трудным заданием. Такой фамильярности раньше она себе не позволяла. И это стало для Смирнова сигналом к действию. Сделав вид, что сосредоточенно изучает указанный параграф в учебнике, он робко положил свою руку на голую коленку учительницы. Она не вздрогнула, как он описывал в очерке. Она не сделала вообще ничего. Это придало Смирнову смелости, и он медленно двинул свою руку вверх. Ноги женщины были немного раздвинуты. Ровно настолько, чтобы между ними пролезла его ладонь, и Миша воспользовался этим. Коснулся края платья, но не остановился, а пошел еще выше. Он уже ощущал жаркую близость ее самого сокровенного места. Его ладонь сделалась влажной от волнения и уже не так легко скользила по коже бедра. Но цель была так близка! Еще не много — и он прикоснется к ней. Но едва слышное «Миша, не надо» заставило его испуганно одернуть руку. Он поднял голову и пристально посмотрел учительнице в глаза. Она не отвела взор. В ее взгляде читалось столько эмоций, что Миша на какое-то время растерялся. Тревога, нежность, настороженное ожидание и что-то еще такое, что он чувствовал, но выразить в словах был не в силах. И тут им овладела отчаянная решимость.
— Я люблю Вас, Мария Андреевна!
— Я знаю, Миш. И мне приятно. Но...
— Да знаю я все, что Вы скажете! Вы учительница, я ученик. И отношения между нами невозможны! Но почему?! Мне уже 18, я скоро заканчиваю школу. И мне плевать, что Вам — 26...
— 27, — тихо поправила Маша
— Какая разница, если я люблю Вас?! Разве это препятствие? Все препятствия — у нас в голове!
— Может быть. Но они все же есть. Ты должен понять.
— Я понимаю. Я все понимаю. Я не понимаю только, почему Вы делали все это?!
— Это была ошибка, Миша. Люди ошибаются.
— А если не ошибка? Если Вы все дали правильно, а сейчас — неправильно?! Откуда Вы можете знать?
— Я и не знаю. Но, может, ты найдешь ответ?
— Нашел уже.
— Правильный ответ, Миша. Я не знаю, как ты это сделаешь, но я знаю, как помочь тебе найти его.
— Вы о чем?
— Я не зря просила тебя перестать писать. И не потому, что мне не нравилась игра, которую мы затеяли. Я не имею права этого говорить, но признаюсь, что эта игра мне нравилась.
— Тогда... ?
— Дослушай меня, пожалуйста. Ты хорошо пишешь, но ты стоишь на месте. Не обижайся, но у тебя очень узкий творческий диапазон. Поэтому тебе сейчас нужно не писать, а читать. Вот... , — она подала ему лист бумаги, — Я подготовила для тебя небольшой список классической литературы. Здесь «Мастер и Маргарита», «Отец Сергий» Толстого, «Жерминаль» Эмиля Золя, «На Западном фронте без перемен» Ремарка, «Олеся» Куприна, ну и так далее. Всего 8 произведений. Может показаться, что подборка бессистемная, но, поверь, отобрано все со смыслом. Надеюсь, ты его поймешь... , — сказала она и почему-то покраснела.
Он взял листок и дочитал его до конца: «Воскресенье», «Старик и море», «Египетские ночи». Кое с чем он уже был поверхностно знаком. Достаточно, чтобы понять, что список на первый взгляд действительно довольно странный.
— Изучи это список внимательно. И ты поймешь, что я на самом деле думаю о наших отношениях.
— Но тут много... Мне к экзаменам нужно готовиться. Я не успею.
— Не нужно торопиться. Может даже к лучшему, что это займет у тебя много времени. Возможно, за это время ты изменишься сам, и...
— Я не изменюсь!
— Все течет, все изменяется.
— Хорошо, я прочитаю... , — сказал он после паузы, но Маша уловила в его словах недосказанность.
— Что ты хотел спросить?
— Мы... мы больше не будем заниматься?
— Будем. Но если ты пообещаешь мне кое что.
— Что угодно. Я каждый раз жду, лишь бы снова увидеть Вас!
— Вот этого самого моя просьба и касается. Мы продолжим занятия, если ты пообещаешь больше ни слова не говорить о любви. И не будешь пытаться, скажем так, сблизиться со мной больше, чем подобает учителю и ученику. Только в этом случае...
Дослушивать Смирнов не стал. Он вскочил и выбежал из квартиры.
Но уже на следующий день сам подошел к Марии Андреевне после уроков и сообщил о своем согласии. До экзамена оставался ровно месяц. Занимались они уже ежедневно, но больше не было ни коротких юбок, ни расстегнутых блузок, ни прочего баловства. На голове Марии Андреевны теперь по-прежнему «красовалась» букля, и даже чудовищные очки прочно заняли свое место на переносице. Все что осталось — это полные тоски и любви глаза, которыми Миша смотрел на учительницу.
После ЕГЭ по русскому и до того момента, как стали известны результаты, они вообще практически не виделись. Зато, когда Смирнов с изумлением узнал, что набрал 88 баллов, он уже не мог бездействовать. Юноша купил букет из роз и сам пришел к учительнице домой. Она встретила его тепло, приняла цветы, порадовалась вместе с ним высокой оценке и даже напоила ученика чаем. Но все время держала ... между собой и им непреодолимую дистанцию.
Все свободное время Миша читал книги из списка. И никак не мог понять, что имела в виду учительница, когда говорила, что в этих произведениях он найдет какой-то ответ. Он не находил ничего. И тогда, отчаявшись окончательно, он решил прекратить поиски и просто начать действовать.
На выпускном балу, когда после официальной части началась дискотека, он пригласил Марию Андреевну на первый же медленный танец.
— Зачем?, — спросила она его, когда они уже медленно двигались в танце в окружении других пар, — Я не хочу, чтобы нас неправильно поняли.
— Нас правильно поняли. Все знают, что Вы со мной занимались. Я получил отличную отметку. Почему я не могу Вас пригласить?
Одной рукой он держал Машу за талию, а другой — за руку, бережно сжимая ее хрупкую кисть. Они молчали, оба испытывая большое волнение от близости, от того, что кто-то может разгадать их тайну и от взаимного влечения, которое от себя они скрыть не могли. А после танца Маша решила уйти. Он догнал ее уже на улице, на подходе к трамвайной остановке.
— Я провожу Вас.
— А как же бал?
— Ничего интересного. Скучно.
— Но там твои друзья. Ты должен быть с ними! Это неправильно — уходить так рано, — слабо уговаривала она его.
— Куда они денутся? У нас все равно на послезавтра неофициальный выпускной намечен. Там увидимся.
— Как знаешь.
Добравшись до дома, Маша не пригласила его к себе. Но Миша все равно пошел вслед за ней. Она не возражала. Вошла в темную квартиру, слыша за спиной его шаги и дыхание, а затем звук закрывающейся двери. Прошла в комнату и встала у окна, опершись на подоконник. На улице уже почти стемнело, и стройный темный силуэт женщины отчетливо выделялся на фоне вечерних сумерек. Миша подошел к ней сзади и встал почти вплотную, едва касаясь.
— Хороший сегодня вечер, — тихо сказала Маша.
— Да.
Юноша двумя пальцами ухватился за ворот ее платья, а другой рукой нашел собачку молнии на спине и медленно потянул ее вниз, до самого конца. Зеленое платье казалось в полумраке черным. И тем разительнее на нем выделялся образовавшийся светлый узкий треугольник голой спины, направленный вершиной вниз и перечеркнутый посередине черной лямкой лифчика. Маша молчала и не двигалась, сосредоточенно рассматривая качающиеся перед окном пышные кроны деревьев. Миша положил руки ей на плечи, и начала медленно стягивать с них верх платья. Через несколько секунд оно сползло бесформенным комком к ногам женщины. Белая кожа ошеломляюще сексуально контрастировала с ее черным бельем.
— Спасибо, что помог. Я бы не смогла. Очень устала сегодня. Думаю, нам лучше лечь в постель?
— Вместе?, — с опаской спросил Миша, радуясь, что мрак скрывает выступившую на его лице краску.
Он обернулся и заметил, что постель уже оправлена. И что подушки там две. А Маша вдруг развернулась и ласково прошептала:
— Глупый ты мой мальчишка, — после чего легко коснулась губами его губ.
Поцелуй был совсем мимолетным, но у юноши от него пошла кругом голова, а тело вмиг стало ватным и словно чужим. Он отступил назад и, словно завороженный, смотрел, как женщина медленно снимала последнее, что на ней было...
Той ночью она позволила ему все. Даже то, чего она не позволяла даже в самых смелых своих фантазиях. Она с радостной готовностью отдавалась его по-юношески пылким, хоть порой и неловким, ласкам. Маша догадалась, что стала для Миши первой в его жизни женщиной. Но этой ночью она и сама лишилась невинности. Не физической, а душевной и эмоциональной.
Утром она разбудила его, нежно лаская ртом его мужское естество. И не остановилась, пока не испила его соков. А затем встала и, совершенно не стесняясь своей наготы, пошла варить кофе.
Потом ей пришлось приложить немало усилий, чтобы отправить его домой. Было уже 7, и Мишины родители могли поднять тревогу. Он нехотя подчинился и, уже в дверях, несмело спросил:
— Маш, а можно я сегодня приду?
— Ты спрашиваешь?, — отчего-то удивилась она, — Я думала... Так, значит ты не разгадал мой акростих?
— Какой акростих?, — недоуменно переспросил Миша
— Список литературы, который я тебе дала... Ох, ведь, дура!
И женщина задорно рассмеялась.
— Иди домой и изучи его еще раз. Тогда и узнаешь...
* * *
Он вернулся домой и первым делом прогуглил акростих. А затем схватил список, всмотрелся и даже вскрикнул от радости. Первые буквы литературных произведений образовывали фразу «Можно все»...

Поделиться в: