Кровотечение продолжалось вторую неделю, но Марина из всех сил убеждала себя, что это такие месячные, пока не пошли комья — темно-красные сгустки и что-то белое, пузырем. По скорой отвезли в больницу. В некотором смысле ей повезло — в эту ночь дежурили университетские клиники. Огромный вестибюль старого Меда был наполнен тем, что обычно наполняет ночную больницу: несчастные, острые, бомжи — все пьяные — и молодые веселые санитары.
Марину поставили в очередь к геникологу. Перед ней стояла девочка с мамой, они обе плакали. В кабинете Марину встретил сальный, как будто тоже пьяный и нехорошо возбужденный врач. Он был окружен несколькими молоденькими практиканткам, которые после него по очереди неумело осмотрели Марину. Наконец, ее отправили в больничные палаты. В огромной высокой комнате заставленной железными кроватями все уже спали. Марина вышла в коридор с карточкой в руках и стала ждать. Ее немного развлек анестезиолог, который объяснил, что бесплатно больным ставится калипсол — галюциноген, а наркоз без побочных эффектов следует покупать.
— Вот еще, — удивилась Марина, — так хоть заторчу.
Это заявление, как ни странно, вызвало улыбку понимания у пожилого анестезиолога, а проходящая мимо медсестра со смехом стала рассказывать, как вчера под калипсолом девочка признавалась хирургу в любви.
И опять напряженное ожидание — бесконечное — хотя прошло совсем немного времени. Но вот — ее зовут, ее ведут. Побледнев от стаха, с сильно бьющимся сердцем Марина вступает в операционную. На гинекологическом кресле, с иглою в вене, уносясь в вихре калипсола, она ловит на себе пристальный взгляд молодого хирурга.
Очнулась Марина в палате. В огромные окна бил ослепительный солнечный свет. Она лежала на древней железной кровати, укрытая донельзя старыми, дырявыми, но безупречно чистыми простынями, а под боком у нее примостилась похожая на мертвого монстра грелка. Лежать было хорошо. Боли не было. Нежные как феи сестрички постоянно подходили, поправляли одеяло, ставили какие-то уколы. Может быть, благодаря им Марину все время окутывал спасительный сон. Когда ее тронули, пробуждая, заходящее солнце окрасило всю палату розовым золотом. Сестричка шепнула, что пришел врач. К ней на кровать присел молодой человек в белом и, коснувшись ее руки, проговорил:
— Здравствуйте, Марина Евгеньевна, как вы себя чувствуете?
В тот же момент она узнала его, хотя он и сидел против света. Пять лет назад она проходила педагогическую практику в медицинском университете на третьем курсе лечфака. Она вела семинары по этике. Он был один из ее лучших студентов. Она запомнила этого мальчика с отстраненным взглядом, холодным ясным умом, задающего вопросы, которые могли бы поставить в тупик и профессора, не то что зеленую практикантку. Она не могла его понять: иногда он смотрел на нее так странно... ей казалось, что он хочет сближения, но из гордости ждет. Чего? Неужели того, чтоб она подошла к нему первой?!
Сейчас ее поразило в нем не то, как он вырос и повзрослел, а та спокойная уверенность, с которой он смотрел на нее — смотрел как хозяин.
— Здравствуйте... Слава?
— Вячеслав Сергеевич.
— Вячеслав... Вы — мой лечащий врач?
— Да.
— Но вы же хирург?
— Да, я вас оперировал. Но я настоял, чтобы ваше лечение проходило под моим контролем.
В растерянности Марина не сразу нашлась, что сказать.
— Странно... Ну... И как... ?
— Что — как?
— Как прошла операция?
— Хорошо прошла. — Он смотрел на нее с откровенной усмешкой. — Воспалительный процесс удалось купировать. Погибший плод извлечен. Хотя он уже две недели был мертвенький. Поздно вы к нам решили обратиться, еще бы немного потерпели — с того света бы вас доставали. А от чего у вас выкидыш? Неужели вы, Марина Евгеньевна, постинор принимали на втором месяце беременности?
— Да я и не знала, что беременна.
— Не знали? На втором месяце-то?
Ах, как ужасно оправдываться перед бывшим студентом! Дура, сама знаю. Ну как ему объяснишь — развод, депрессия, запой? А он выжидательно смотрит с своей холодной усмешечкой.
— Ну, что ж, пойдемте, Марина Евгеньевна.
— Куда?
— Как куда? На осмотр.
Он встал и направился к выходу. Только сейчас Марина поняла, что все это время его рука покоилась на ее животе. Сестричка помогла Марине встать, накинула на нее больничный халат. В смотровой Марину ждали холодное гинекологическое кресло и ее бывший студент в перчатках и маске. С нее сняли халат и нагую распластали для осмотра. Врач ввел в нее зеркало, не очень церемонясь, так, что Марина еле смогла сдержать стон. Довольно долго он поворачивал инструмент в разные стороны, что-то в полголоса говоря медсестре. Затем зеркало было так же грубо извлечено из нее, и его место заняла рука. Даже сквозь пелену жгучего стыда, от которого мутилась голова и текли слезы, Марина поняла, что что-то здесь не так. Врач не ощупывал рукою внутренности, он просто положил руку на влагалище, введя палец, и слегка массировал клитор. И смотрел он совсем не туда, а прямо ей в лицо. В его глазах светилась радость.
— Я доволен. Все хорошо. Не плачь. — Сняв одну перчатку, он пальцами вытер ей слезы.
Кажется, он и вправду радовался за нее. В этот момент Марина простила ему все издевательства и даже преисполнилась благодарностью, как к своему спасителю. Но это этот светлый миг длился не долго. Ее положили на кушетку, а Вячеслав Сергеевич подсел с карточкой и стал обстоятельно, с изощренной жестокостью выпытывать мельчайшие подробности ее интимной жизни. Во сколько лет началась половая жизнь? Сколько было партнеров? Примерно? А точно? Ах, не помните... Заболевания. Так. Так. Между прочим, у вас еще гарданеллу высеяли. Каким образом произошло внеплановое оплодотворение? А то, что предохраняться нужно, вы знаете? Как это так — «все время предохранялась, а тогда не предохранялась»? А каким местом вы думали? Ну и что, что поссорились? Так. А во второй раз, после которого вы постинор пили? Что? Пили? Вы не знаете? Во все тяжкие, да?
Во время этого унизительного допроса Марина краснела, бледнела, мучилась чрезвычайно. Он отчитывал ее как девчонку. Он заставлял ее стыдиться. Она с ужасом следила, как в нем нарастает холодная ярость. В каждом его вопросе с издевкой звучало: «И это, блядь, ты, которую я так боготворил?!»
Она и не заметила, что весь персонал уже ушел, кроме двух дежурных медсестер. Они тихо переговаривались в дальнем конце коридора.
— Простите, мне очень нужно в туалет. — В конце концов вынуждена была признаться Марина.
— Очень хорошо. Надо взять мочу на анализ. Не ходите никуда — вот судно. Но сначала нужно вставить тампон... Лежи.
Он свернул марлевый тампон и наклонился к Марине.
— Это чтоб не попала старая кровь. Позволь, я сам.
И опять его руки легли на ее влагалище. С отрешенным видом он стал массировать ей клитор. Теперь Марине стало совершенно ясно, что таким образом он сознательно унижает ее. Дикость и нелепость ситуации повергли ее в ступор. Не имея сил ни говорить, ни сопротивляться, она решила покориться врачебному произволу. Ей было и стыдно, и приятно. Под его пальцами вспыхнуло острое, смешанное с болью возбуждение.
— Пожалуйста, не надо, я сейчас описаюсь.
— Давай! — он ловко ввел тампон в увлажненную вагину и подставил судно.
— Я так не могу!
— Псс-псс-псс-псс-псссс!
Из нее полилось. Это было ужасно. Он с издевательской усмешкой наслаждался ее растерянным видом.
— Ну, а теперь пора баиньки. Пойдем, я тебя уложу. Но сначала — сладкий трамадольчик, чтоб сладкая девочка сладко спала. Сейчас. Ложись попой кверху, — воткнув иглу, он пояснил, — это детский опиум — специально для тебя — наслаждайся. — Затем, поддерживая, довел ее до палаты, помог лечь, укрыл одеялом и прошептал: «До завтра, любовь моя». Даже сквозь трамадоловую завесу Марина почувствовала страх.
На следующий день Марине стало намного лучше.... Читать дальше →

Поделиться в: