Мы сидели на застекленной террасе небольшого кафе на набережной. Зимнее солнце ласково пригревало мою правую щеку, бросая причудливые блики на стоявшие на столике чашечки и блюдца, отражаясь от ложечек и салфетниц. Близнецы сидели справа от меня спиной к стеклу и как обычно дрались на вилках. Отец устроился слева с моей Колодой. Он выпросил ее у меня еще утром, а теперь нервно перебирал Карты и хмурился, кусая губы.
Наш первый полноценный выходной за последние три месяца.
Официантка — маленькая курносая брюнетка с огромными карими глазами — принесла нам очередную порцию кофе и обворожительно улыбнулась, адресуя свою улыбку лично мне. Я улыбнулся ей в ответ. Когда мы только пришли в это кафе два часа назад, она выглядела угрюмой и невыспавшейся. Ее форменная рубашка была наглухо застегнута на все пуговицы, а юбка была всего на два пальца выше колен. Когда она принесла нам первую порцию кофе, верхняя пуговка ее рубашки уже была легкомысленно расстегнута, а юбка стала короче минимум на сантиметр. Вторую порцию она принесла уже с двумя расстегнутыми пуговицами и юбкой вдруг укоротившейся на целую ладонь. Теперь вот ее рубашка была расстегнута чуть ли не до пупка, юбка с трудом прикрывала округлую попку, а раньше строго заколотые на макушке волосы рассыпались по почти голым плечам.
Близнецы переглянулись и синхронно подмигнули мне. Отец сурово взглянул на них и сложил Карты.
— Нашел там что-то новенькое? — ухмыльнулся я, пряча Колоду в карман.
Он мотнул головой:
— Просто хотел проверить одну мысль.
— А твоя Колода для этого не подходит?
Он снова мотнул головой и сделал большой глоток кофе:
— У тебя Карт больше...
— У нас с братьями Колоды одинаковые, — я передернул плечами.
— Одинаковые, да не совсем, — ответил он.
— Выкладывай, — улыбнулся я, — что ты такого интересного нашел.
— Не твоего ума дело, — резко проговорил он.
— Пап, что-то опять случилось? — я посмотрел на него с тревогой.
Когда отец начинает так разговаривать, это означает, что нас ждет задание. Они с дедом никогда не предупреждают нас заранее и никогда не дают всей информации, но я научился предугадывать саму возможность нового дела по вот таким вот косвенным признакам, как его раздражение или озабоченность деда.
Я вздохнул, так и не дождавшись ответа, и тоже поднес к губам свою чашечку, как вдруг...
— Фарит?
Я поднял испуганный взгляд на отца и инстинктивно вжал голову в плечи. Близнецы снова переглянулись и уставились на меня в недоумении.
Отец медленно повернул голову в направлении голоса. Выражение его лица в один миг из просто угрюмого превратилось в гневное.
— Как это понимать? — процедил он сквозь зубы.
— Пап, я... — начал было я и умолк.
Что я мог сказать? Что я нарушил приказ? Что я не выполнил возложенную на меня задачу? Что из каких-то даже мне не совсем понятных побуждений я просто не стал стирать ей память? Всем стер, а ей нет. Поймет ли он? Сомневаюсь. Он же идеальный, непогрешимый. Он всегда выполняет все в точности и требует того же от нас.
На моих глазах выступили слезы, и я отвел взгляд.
— Значит так, — проговорил он. Его голос оставался спокойным, но я чувствовал, как внутри у него все клокотало. Ему стоило немалых усилий не сорваться на крик, — у тебя есть десять минут. Если через десять минут она будет помнить о том, что произошло в школе, я буду вынужден ее убрать. Запомни, нам не нужны лишние свидетели.
— Пап, но... она же ничего не видела, — взмолился я. — Она даже не помнит, как она там оказалась! Они ж ее транквилизаторами накачали, а потом я и вовсе вырубил ее...
— Десять минут, — повторил отец и поднялся из-за столика. Братья как по команде последовали его примеру.
Я опустил голову.
Она села слева от меня на место отца:
— Привет, — она улыбалась, а в ее зеленоватых глазах отражалось солнце.
Я бросил на нее короткий полный злости взгляд и отвернулся:
— Я, кажется, предупреждал тебя, — проговорил я глухо. — Я просил, чтобы ты не искала встреч со мной. Я говорил, что если кто-то узнает о том, что ты все помнишь, тебя попросту убьют...
— Фарик, но... — она накрыла ладошкой мою руку. Я резко отдернул ее и спрятал под столиком, лишь мельком глянув на ее лицо. Она казалась расстроенной.
— Он дал мне десять минут. Если в течение этих десяти минут я не сотру твою память, он убьет тебя, — сказал я тихо и отвернулся к окну.
Ее стул скрипнул, а потом я ощутил ее ладони на моих щеках. Она повернула мое лицо к себе и заглянула в глаза. Я пытался отвести взгляд, но все было напрасно.
— Честно говоря, я думала, что ты меня дразнишь, — сказала она серьезно. — Но теперь я понимаю, ты надо мной просто издеваешься. Я уже три месяца не могу спать. Я закрываю глаза и вижу твое лицо. Слушаю музыку, а слышу твой голос. Хожу по магазинам и мысленно советуюсь с тобой. Фарик, я... — она вдруг отпустила мои щеки и расплакалась, закрыв лицо руками.
— Света, — мне захотелось успокоить ее, прижать ее к своей груди, обнять ее, поцеловать, но я удержался от этого, чувствуя на себе тяжелый взгляд отца.
Внезапно все звуки стихли, как будто кто-то поставил мир на паузу. Стало так тихо, что я даже слышал, как бешено стучало мое сердце. А потом на мое плечо легла мягкая крепкая ладонь. Я поднял глаза. Он стоял справа от меня, положив руку мне на плечо, и улыбался своей королевской улыбкой. Я невольно улыбнулся ему в ответ.
— Дед, — всхлипнул я, — что мне делать?
— Решай сам, — он смешно дернул плечами и сел на стул, на котором раньше сидел Шаул.
— Как это? — опешил я.
— А вот так, — он улыбнулся еще шире. — Видишь ли, я знал, точнее, я догадывался, что ты не станешь стирать ей память.
Я нахмурился.
— Она ведь такая милая, такая трогательная, и ты так о ней заботился. В кабинете завуча ты беспокоился именно о ней, а не о себе и не о близнецах, хотя они были в куда большей опасности. И застав ее в объятиях Ирины, ты подумал не о том, насколько эта сцена завораживающая и возбуждающая, а о том, что она совершенно не соображает, что происходит вокруг.
— Ты и об этом знаешь? — удивился я.
Он усмехнулся:
— А теперь решай сам. Ты можешь сейчас стереть ей память, отобрать у нее не месяц, а четыре месяца жизни — тебе ведь придется изымать свой образ из ее памяти полностью — или можешь жениться на ней. Любое твое решение будет правильным.
— Жениться... — повторил я задумчиво. — А что бы ты сделал на моем месте? — спросил я, когда он поднялся.
Он снова смешно передернул плечами:
— Я бы не был на твоем месте... Когда примешь решение, просто щелкни пальцами, я запущу время.
Я снова опустил голову.
Решай сам. Легко ему говорить. С одной стороны, мне было бы очень приятно, если бы она помнила меня, больше того, если бы она была рядом со мной. А с другой, я ведь прекрасно понимаю, что я ей не пара, что ей будет плохо, что она никогда не будет счастлива со мной.
Я обхватил голову руками. Это было странно — меня никогда раньше не заботило, что будет чувствовать рядом со мной женщина. Для меня всегда существовало только мое желание и мои потребности. Если я хотел ее, я просто соблазнял ее, не особо задумываясь о том, чего хотела она. Потому что a priori я всегда уверен, что меня хотят все. Я и сейчас уверен, что она меня хочет — в противном случае она бы не вошла сюда — но мне почему-то было очень неуютно даже просто сидеть рядом с ней, почему-то мне не нравилось видеть ее слезы и думать о ней просто, как о теле. Мне хотелось протянуть руки, обнять ее плечи, прижаться губами к ее губам, ласкать ее, но я не смел сделать этого без ее согласия.
Да, она сама должна сказать мне, чего она хочет — забыть меня, вычеркнуть из своей жизни, или остаться со мной и стать моей женой.
Я поднял на нее глаза. Она сидела, закрыв ладошками лицо и низко склонив голову.... Читать дальше →

Поделиться в: