Свет неровными бликами стелется по полу. Шумно, очень шумно. Меня радует шум. Значит, скоро я подкормлюсь немного. Энергетикой зрителей. Как вампир свежей кровью. В ночном клубе переодеваюсь в туалете. Не привыкать. Могу и в зрительном зале, превратив переодевание в часть представления. Стягиваю платье, из сумки достаю изрезанные легинсы, короткую развевающуюся юбку, обтягивающий топ, на шее застёгиваю колье из цепочек и булавок. Приглаживаю волосы. Почти чёрные от природы, подстриженные в декадентское каре с короткой чёлкой, едва доходящей до середины лба. Однажды мне сказали, что у меня внешность монашки и развратницы. Так и есть. Но есть во мне что-то французское. Даже не что-то, много чего. Сознательно дополненный деталями образ. Нечто — вроде и строгое, но есть в этом доля разврата, интриги, затаённой сексуальности. Сексуальность, не бьющая через край, а внутренняя, тихая. Как говорят, словно магнит внутри. Подвела брови, сделала подводку, накрасила ресницы. Сбрызнула лицо водой, присыпала белой пудрой. Точно также присыпала плечи. Оставшийся на лопатке след от плётки почти не заметен.
Неискушённый зритель оставит его без внимания. Понимающий... кто знает. Редко кто принимает меня за нижнюю. Слишком значительная разница. Всегда такая стервозная, жёсткая, циничная, порой разговаривающая матом, и только иногда — мягкая, нежная, прячущая взгляд, краснеющая. Да, да, краснеющая, даже при разговоре о сексе. Вот уж думала, что избавилась давно от этой дурацкой привычки. Школьной привычки, когда краснела, стоило кому-то похвалить меня. Сейчас меня хвалят редко. Сегодня снова хвалить будет не за что. Без подготовки, чистая импровизация. Значит, могла бы лучше. Хорошо, что тема известна. Да и зал знаком. Выхожу и присаживаюсь на ступеньку, подтянув ногу к груди. Вглядываюсь в лица зрителей. Будущих зрителей, ведь спектакль ещё не начался. Не разбегутся, редко, кто уходит. Я привыкла. Я могу позволить себе несовершенство, быть некрасивой, даже уродливой. Когда-то я перестала гнаться за эстетикой. Когда-то она стала мне безразлична. Куда ж она денется? Опыт многих лет. Будь у меня желание станцевать ужасающий, выворачивающий в своей неприглядности танец смерти, всё равно эстетика проскользнёт в каждой позе.
Это уже можно назвать мастерством. И мне хорошо от этого. Свободно, потому что застрахована от провала. На сцене уже танцуют. Минуты через две можно будет выйти. Почувствую, когда уже можно. Встаю и начинаю движение. До сцены метров 10, я меняю местами зрительный зал и сцену. Теперь у нас два действа разворачиваются одновременно. На сцене и там, где я. Ускоряюсь и внезапно замираю у одного из столиков. Впиваюсь взглядом в пару, сначала ей в глаза. Люблю женские глаза. Женщины очень трогательны, влюбляются не хуже мужчин. Мне иногда кажется, что женщины бисексуальны по своей природе. Мужчины более холодны, отстранённы и страстны лишь тогда, когда не боятся быть застигнуты врасплох. Женщины охотнее отвечают на сигналы, их проще обольстить. Хотя нет, с ними можно бесконечно долго играть в игру-обольщение. Флирт, лёгкий или затягивающий, как болотный ил. Им доступно больше полутонов и оттенков. Мужчины примитивны и действуют напролом. Женщины живут на нюансах, они мастера балансирования на нюансах. Женские глаза манят меня сильнее мужских. Их нужно обольщать. Если приходит пара, главной всё равно является женщина. Понравится ей — понравится паре. Мужчины скучны. Глянул — уже твой. Мне в какой-то момент надоело их коллекционировать. Как бабочек. Женщины утончённы. Их обольстить сложнее.
И это всё пронеслось в голове, пока я вглядывалась в глаза парочке? Удивительная всё-таки штука время. То летит, то тянется. Мне иногда кажется, что у него две шкалы. Одна словно свёрнута внутри другой. Время может нестись, но каждое мгновение помнишь настолько многогранно, что, вглядевшись, понимаешь, что оно не неслось. Оно тянулось с черепашьей скоростью. И было в нём столько, что, даже вспоминая, проживаешь дольше. Задержалась я здесь, хватит... перемещаюсь к другому столику.
Что же мы тут делаем без спутницы? Словно молнией пронизывает меня взгляд. Я чуть не теряю свою маску или истинное лицо. Я уже не помню, что из них моё, истинное. Несколько мгновений растерянности, он ставит бокал на стол и задумчиво смотрит на меня. Отступать поздно. Ищу его глаза и впиваюсь в них взглядом — и словно нет прошлых нескольких лет жизни. Нет, не узнал. Узнать меня невозможно. Изменилась. Внутри... снаружи. Сколько раз замечала, стоит измениться чему-то внутри, и человек становится неузнаваем. Меня перестали узнавать давно. Иногда что-то щёлкает, и снова меня перестают узнавать. Я уже привыкла к этому. Смотришь? Ничего, посмотри. Ты ещё не знаешь, что сейчас происходит. Привязываешься. Я настраиваюсь на тебя. Заинтересовался? Неплохо. Поиграем. Но играть будем по моим правилам. По чужим я не играю. Больше не играю. У меня уже давно другое имя. Вторая кожа, потому что первой уже нет. Потрескалась, истёрлась, сползла когда-то, обнажив душу, оставляя кровавые следы, пока не наросла новая, закрывая собой истерзанное нутро от посторонних взглядов. От близких взглядов, внезапно ставших чужими. Нехотя отрываюсь от твоих глаз, бегло вглядываюсь в сидящих за другими столиками, но ты словно выпил мою душу.
Мой выход, уже настоящий, на сцене. Танцую. Танец смерти. Буто. Свою интерпретацию. Когда-то стал он очень близок моей израненной душе. Каждый танцует свой танец. Кожей чувствую глаза зрителей. И отдельно — твой обжигающий взгляд. Мне тяжело танцевать перед значимыми людьми. Я легко танцую перед незнакомыми, и меня это заводит. Но перед значимыми — планка слишком высока. Заканчиваю танец. Вывернутая поза. Я умею держать паузы. Паузы притягивают внимание. Во время них я вглядываюсь в чьё-то лицо, и, словно все зрители смотрят на меня этими глазами напротив.
Переодеваюсь, скидываю одежду. Жаль, нет душа, чтобы смыть с себя чужие взгляды. Как могу, снимаю косметику, брызгаю ледяной водой в лицо. Прихожу в себя, натягиваю лицо стервы. Кто-то говорит маску. Я натягиваю лица. Они давно стали моими. Значит, лица. И пусть их много. Родные, живые, мои. Натягиваю на себя мисс отстранённость.
Выхожу в зал. Прячусь за бокалом кальвадоса, прошу принести пепельницу. Для таких случаев я ношу в сумочке сигару, чтобы спрятаться за пеленой дыма, за паузы, которые я могу брать, не боясь показаться застигнутой врасплох. В сумке всегда валяется гильотинка, отрезающая крайнюю плоть сигары. Романтично... до дрожи. Приносят пепельницу, раскуриваю сигару. Даю интервью. Громко сказано, на самом деле, видеоролик, банальный стёб, чтобы выложить в соцсетях и собирать лайки. В стиле звезды, которой всё надоело. Меня попросили. Мне всё равно, в каком стиле. Хоть в стиле жены миллионера, случайно забредшей на восточный базар. Кем я только не побывала в своей прежней жизни. Я часто говорю, что у меня много историй, но нет ни одной, которую я могу рассказать здесь.
Теперь я одна, хотя нет, нас трое — я, кальвадос и сигара. Никакой борьбы противоположностей. Тандем, всё окутано сигарным дымом и ароматом, заставляющим окружающих принюхиваться. Увидев возмутителя спокойствия в моём лице, улыбаются и возвращаются к прерванным разговорам.
Откуда-то появляешься ты. Думала, уже ушёл. Садишься ко мне за столик и смотришь. Нервничаю. Не люблю пристальные взгляды. Такое ощущение, что в этот момент я теряю нитку, превращаюсь из кукловода в ведомую куклу. Я отвыкла от этого чувства. Официанты не жалуют наш уголок. Смертельно хочется кофе, и ты уходишь, чтобы лично увидеть ускользающую фею с подносом. Нутром чувствую, как ты возвращаешься, останавливаешься за мной. Я всегда чувствовала тебя, даже на расстоянии. Не оборачиваюсь. И вдруг ты прикасаешься к тонким полоскам, пересекающим мою лопатку, проводишь по ним пальцами. В этот момент вся моя защита клоками сползает вниз, обнажая мою слабость и беззащитность. Ненавижу быть слабой. Ненавижу собственную беззащитность. В такие мгновения ... Читать дальше →

Поделиться в: