Небо закрыло нам путь в землю обетованную
с той целью, чтобы отдать нам весь мир
Игнатий де Лойола.
Российская Империя. Крепость Динабург. Август 1775 г. Р. Х.
Редукция — город на территории государства иезуитов в Парагвае.
Гуарани — индейское племя Южной Америки.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Я приехал в крепость Динабург после того, как испанцы разгромили мою редукцию (1). Я прибыл в эту северную страну — единственное пристанище проклятого Ордена, любезно предоставленное нам русской императрицей. Сюда стекались все те, кого уже начали гнать по всей Европе, как бешеных собак. Где же твои множественные миры, Ноланец, ради которых ты однажды взошел на костер? Найдется ли хоть в одном из них местечко для некогда могучего Общества Иисуса.
— Брат Франциск мне необходимо с тобой поговорить.
Бросаю взгляд на неясный прямоугольник двери и вижу там последнего магистра Ордена — брата Павла.
Приказы не обсуждаются, но, выслушивая его указания, я вдруг ловлю себя на мысли, что меня не радует предстоящее путешествие. Хотя, должно было. Ведь я еду домой: в солнечную Италию, к графу д`Орсинио — нашему давнему осведомителю. Я повезу свиток с записями тайных переговоров Папы Климента с испанцами и португалами. Результатом переговоров стало предательство Ватикана.
Однако, приказы магистров не обсуждаются, и, переодетый в мирскую одежду, я трясусь в карете по размытым польским дорогам. Слушая, как мой кучер — Ян понукает лошадей, раскрываю страницы своего дневника и возвращаюсь в прошлое. В то злосчастное апрельское утро, когда я увидел какого цвета глаза у смерти. Они были черные, непроницаемые, холодные и принадлежали испанскому генералу. И если бы не мой верный гуарани (2), которого я подобрал на берегу реки, жестоко израненного когтями ягуара...
Он отвлек на себя мою смерть, она потеряла ко мне интерес, собирая богатую жатву среди индейцев.
Ян запел песню на польском и под незамысловатый деревенский мотив я закрываю глаза и откидываюсь головой к стенке кареты. Из некрепкого сна выводит голос возницы:
— Стало быть, пан монах, дальше ехать никак не можно.
— В чем дело, Ян? — не до конца проснувшись, пытаюсь понять, о чем он мне толкует.
— Дык, ступица сломалась, пан. Колесо вот-вот отвалится. Не можно дальше ехать. К кузнецу бы надо.
— А что делать? — спрашиваю его.
— Верстах в двадцати постоялый двор. Скачите верхами, пан монах. Оттуда и помощь пришлете.
Кучер расседлывает гнедого красавца, подводит его ко мне. Благородное животное косит фиолетовыми глазами, взволнованно фыркает и нетерпеливо бьет копытом.
— Я постараюсь быстро, Ян, — кричу, пуская жеребца в галоп.
Хозяин постоялого двора обладает завидным чувством юмора, если решил назвать свою халупу «Королевский приют». Молчаливый подросток с несчастными глазами принимает у меня поводья, отводит коня в стойло. Слышу, как трактирщик отдает приказания помощникам, и они выезжают на телеге со двора.
— Пан монах, — лебезит хозяин, — откушать извольте. Вкуснейшее жаркое приготовила моя Марта. Как специально для вас.
Вопросительно поднимаю брови. Откуда узнал, прохвост, что монах? Я в дорожном камзоле, тонзура не выбрита. Хитро прищуривается и кивает на Орденскую печатку с камнем в форме Священного Сердца.
Что-то в последнее время все больше мелочей ускользают от меня.
Усаживаюсь за самый дальний стол, не хочу излишнего внимания к своей персоне. Вижу, как девушка ставит передо мной тарелку с дымящимся мясом и моего плеча касается налитая девичья грудь. Хлеб она подает, наклонившись так низко, что я чувствую дерзкий запах молодого пота от ее подмышек. Деревенская красотка выпрямляется, глядя мне в глаза томным взглядом.
— Златка, — зовет ее хозяин, — комнату гостю приготовила?
— Приготовила, папенька, — отзывается молодка.
— А коли пану белье не понравится, или еще что-то, — говорит она уже шепотом и специально для меня, — то я поменяю, только кликните.
Усмехаюсь в ответ: эх, красотка, не того выбрала.
— Златка, — зовет отец еще строже.
Ко мне она возвращается уже с другим выражением лица. Глаза смотрят в пол, пальчики теребят фартук.
— ПрОшу прощения, пан иезуит. Благословите, падре.
Привычно поднимаю руку:
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. (3) Иди, дочь моя.
Напротив присаживается Ян. Карету загнали в кузню, к утру обещали починить. Пряча улыбку в пивной пене, наблюдаю, как Златка обхаживает кучера. Молодая грудь едва не выпрыгивает из корсажа прямо перед восхищенными глазами возницы. Он не давал обет целомудрия, ему проще, чем мне. Встречаюсь взглядом с ее отцом, тот виновато пожимает плечами. Розгами не пробовал, папенька?
Я не люблю Польшу. Сам не знаю, почему. Ничего в этой стране мне не нравится. Даже заснеженная Россия ближе. Стою в темной комнате и смотрю в окно на польскую ночь. Даже ночь мне неприятна. Слышу, как в соседней комнате постанывает Златка и вскрикивает Ян. Искушение плоти нет-нет, да и дает о себе знать. Опускаюсь на колени и бормочу, пытаясь заглушить греховные звуки.:
— Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum...
Покидаю эту страну с громадным облегчением. Пересекая границу Италии, понимаю, что я дома.
Граф д`Орсинио высок и очень хорошо сложен. Его жена — невысокая изящная брюнетка подходит ко мне.
— Благословите, падре.
Осеняю крестным знамением, протягиваю ей руку для поцелуя.
— Отец Франциск, — слышу голос графа, — позвольте представить вам мою дочь Франческу.
То, что он говорит мне потом, тонет в вязком густом тумане. Ни одно слово не может пробиться в мой одурманенный мозг, потому что я увидел ее. Она стоит на ступенях, ведущих в оранжерею. Матовые щеки заливает румянец, тонкие пальцы нервно теребят край белого шелкового шарфа. Франческа? Теперь я знаю, как зовут ангела. Мне доводилось видеть смерть. Благодарю тебя, Господи, за то, что ты позволил мне увидеть жизнь.
Ангел идет к нам, едва касаясь земли. Приближается ко мне, склоняет дивную головку:
— Благословите, падре.
Протягиваю ей руку для поцелуя, чувствую, как к моим пальцам прижимаются ее горячие губы. Все-таки я провинился перед тобой, Господи, иначе ты дал бы мне умереть там, во влажных парагвайских джунглях, вместе с сыном Ягуара. Для того, чтобы сейчас не чувствовать, как разрывается грудь и пытается выскочить сердце.
— Правильно ли я понял, отец Франциск, — спрашивает меня граф, — что необходимо передать этот свиток кардиналам?
— Вы поняли верно, синьор, — отвечаю, с трудом оторвав взгляд от донны Франчески.
В свитке-наша единственная надежда сохранить фактически обреченное Общество. Там записи тайны переговоров Папы Бенедикта с испанцами и поргугалами. Результатом которых стало предательство нашей полуторавековой работы на индейских землях.
— Понтифик пользуется невероятным авторитетом, — граф рассуждает уже про себя, — одно упоминание Ордена грозит ipso facto.
О чем вы, граф?
— Мне нужно время, отец Франциск, — граф склоняет седую голову, — прошу воспользоваться моим гостеприимством.
Мне сорок лет, я давал обет целомудрия. Сталкиваюсь с донной во время обедов, вижу, как заливается краской ее лицо. Она дарит мне несколько прикосновений трепещущей девичьей руки. Неужели ангел ко мне неравнодушен. Ночными молитвами пытаюсь усмирить свою плоть, бушующую днем, но старания мои тщетны. Все чаще ловлю себя на мысли, что желал бы видеть ее обнаженной. Уловить ее вздох, вызвать своим прикосновением тихий стон, тронуть пальцами нежную смуглую кожу. Дьявол, проникающий в мое сознание рисует мне картины одна прекраснее другой. Вот она лежит на спине, бесстыдно раскинув стройные бедра, открывая моему взору себя полностью.
Ее волосы, разметавшиеся по шелку простыней черными змеями...
Грудь, вздымающаяся в судорожном вздохе...
Океаны глаз, в которых я готов утонуть...
Тонкие пальца, комкающие покрывало...
Я, опускающийся на это дьявольски красивое тело...
Мотаю головой, отгоняя грешные мысли. Прочь, прочь из моего разума. Но все напрасно. Я не знаю, куда деваться от снов, куда деваться от своих желаний, что обуревают мою душу, подобно адским демонам. Все чаще по ночам вместо молитвы у меня с губ срывается ее имя. Словно читая мои мысли, молодая донна смотрит мне прямо в душу, обжигая ее пронзительным взглядом черных глаз. Все сердце мое исколото острыми стрелами ее ресниц.
И отказать я не могу, когда она подходит ко мне в очередной раз.
— Благословите, падре...
Я разворачиваю руку ладонью кверху, чувствую горячие губы, она задерживается поцелуем, я чуть сжимаю пальцы. И ловлю в ладонь ее взволнованный вздох. Резко разворачиваюсь и скрываюсь от искусительницы в оранжерее.
— Франциск...
Тонкая рука касается моего камзола. Я закрываю глаза и понимаю, что это конец. Сопротивляться более у меня нет сил. Господь отвернулся от меня, лишив Своего Слова.
Она разворачивает меня за плечо, руки врываются мне в волосы, наклоняют мою голову. Ее губы пахнут медом и грехом. Запахом греха пропитана она вся, он проникает мне под кожу и оставляет на мне свои метки. Аромат порока заставляет бурлить кровь, я не могу больше сдерживаться. Не умею сдерживаться. Я принял обеты в семнадцать лет и был верен им.
Внутри меня бушует адское пламя, я должен дать ему выход, иначе сойду с ума. Подхватываю Франческу на руки, укладываю ее на кушетку. Поднимаю юбки, слышу, как она стонет. Кому мне молиться сейчас я не знаю. Ее руки теребят шнуровку моих штанов. Прижимаюсь губами к груди в вырезе корсажа. Пахнет грехом, пороком, блудом и сводящим с ума желанием. Итальянским солнцем и черной пропастью ада. Свежим бризом и пламенем чистилища. Я хочу поклоняться ей и... убить ее.
— Франциск...
Она шепчет мое имя так, что у меня звенит в ушах. А может, это умирает моя бессмертная душа? Сжимаю ладонью ее грудь почти до боли, до короткого вскрика и безотчетного страха в глазах. Обезумев от похоти, погружаюсь в ее влажную, манящую темноту. Я знаю, как зовут дьявола. Его зовут Франческа. Вбиваюсь в женскую плоть, хочу, чтобы ей было больно. Вижу, как расширяются зрачки, как зреет в черных глазах животный испуг. Вскрикиваю сам, когда словно разряд молнии проходит по моему телу. Падаю лбом в хрупкие ключицы, слушая в голове звенящую пустоту.
.
— Падре...Ее ладонь гладит мое лицо. Тонкие нервные пальцы касаются ресниц, ощупывают губы. Вздрагивают, когда я пробую подушечки на вкус языком. Задерживаются, и я беру их в рот. Упоительное чувство плавит сознание. В ответ она покусывает мои пальцы. Я знаю, как зовут дьявола. Своей рукой направляет мою. (Порно истории) Туда, где живет грех, где рождается порок. Ощущаю под ладонью шелк подвязки, нежную кожу над ним. Дьявол может рядиться в любые обличья. Ее глаза заволакивает похотливая пелена, когда моя рука погружается в нее, терзая изнутри этот источник искушения.
Чувствую, как она дергает завязки моей рубашки, снимает с меня камзол. Откидываюсь на спину, слышу шелестящий звук — скидывает верхние юбки, остается в тонком шелке, облегающем ноги. Я не хочу смотреть в лицо демона.
— Падре, взгляните на меня...
Невесомые ладони легли мне на грудь, прошлись по животу, опускаясь ниже. Я обезумел, потерял рассудок, когда руки дьявола сжали мою горячую плоть.
Ласкают сильнее, быстрее, открывают передо мной вход в черную бездну. Откуда на меня смотрят ее пылающие бесовским светом глаза. Перекидывает ногу через меня, опускается сверху. Теряя остатки души, вхожу в это тело.
— Франциск...
Открываю глаза. Мой взгляд — в ее взгляд. Зрачок в зрачок. Огонь в огонь. Я должен взглянуть в лицо греха.
Откидывает голову назад, черные волосы ласкают спину. Шнуровка корсажа развязана и из-под белой блузы выглядывает вишневая точка. Одна моя рука на ее бедре, вторая рвет ткань на смуглой груди. Она убыстряется, вскрикивает коротко и пронзительно, ноготками царапает мне плечи.
— Падре...
Я не слышу собственных криков, когда моя прошлая жизнь по капле уходит в нее.
Собираюсь быстро, ухожу не глядя. В комнате опускаюсь на колени, шепчу молитвы, зная, что меня уже не услышат:
— Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum...
Мне закрыт путь к Небесам, этот грех не отмолить никогда.
Через два дня, которые я провел в своей комнате, отказавшись от еды, граф приносит ответ кардиналов. Решение, которое я принял во время своего поста, мне придется отложить до возвращения в Россию. Послание Ватикана необходимо передать брату Павлу.
Опять проезжаем Польшу, останавливаемся под знакомой вывеской. Лебезящий трактирщик хвастается жирным гусем, приготовленным его Мартой. Садимся за знакомый стол. Златка приносит кружки с пивом. Окидываю ее крепкую фигуру, она опускает вниз взгляд. Вижу, что хочет сказать:
— Благословите...
Проси благословления у своего ксендза, детка. Мое тебе не поможет. Обхватываю рукой ее за талию, усаживаю себе на колени. Вижу, как удивленно расширяются серые глаза. Медленно развязываю шнуровку на груди.
— Постель приготовила?
Молодка кивает.
— Кувшин с водой принесешь?
Я чувствую пьянящий терпкий запах пота от ее молодого деревенского тела. Красотка скидывает с себя платье и остается в тонкой льняной рубашке, которая топорщится на налитой груди. К черту, сдираю с нее кусок раздражающей ткани. Под тусклым светом польской луны ее кожа отсвечивает белым золотом. Она вся, как густое парное молоко. Белая кобылица. Прижимается ко мне горячим телом, голову заполняет алый туман. Проворные пальчики освобождают меня от одежды, толкают на кровать: «Ложись».
Крепкими ладошками проводит по телу и последние остатки рассудка тают, когда ее губы смыкаются вокруг моей жаждущей плоти. Нет ни одной мысли, я впиваюсь руками в ее плечи, кажется оставляя синяки. Но как же сладок вкус падения.
Что-то шепчет мне по-польски. Что? С трудом открываю глаза — она сидит на коленях рядом со мной. Чуть выгибается, подает тело ближе. С тихим стоном зарываюсь лицом в белый молочный живот, раздвигаю ее бедра. Стремлюсь туда, где жарко; туда, где клокочет страсть. Окунуться в море греха, постаравшись забыть о том, что я собираюсь сделать.
Резко переворачиваю на спину.
«Ты этого хотела, дочь моя?»
Она лежит, разметав по постели волны золотых волос. Все, я больше не могу. Врываюсь в мягкое, податливое тело, прогоняя из головы все мысли. Стонет то ли от боли, то ли от страсти, я не знаю. И не хочу узнавать, мне просто упоителен стон безумия.
Что-то кричит, вслушиваюсь сквозь марево, заполнившее голову.
— Падре...
Острыми коготками раздирает кожу на спине, оставляя свои дьявольские следы.
— Падре, не так сильно. ПрОшу, пан, мне больно.
Больно? Обезумев от желания, ускоряюсь еще больше, вижу, как слезы текут по ее щекам. Из-под белых зубов, прокусивших губу, показывается струйка крови. Слизываю языком, чувствуя соленый вкус.
Я не слышу своих криков сквозь пелену алого тумана в голове.
Уезжаем ранним утром даже без завтрака. Я не хочу смотреть в лицо ее отца. Стою, завернувшись в плащ — зябко. Не люблю Польшу.
Кучер хитро поглядывает на меня. Не завидуй, я проклят. Отмечен смертью еще в Парагвае, обменявшись ею с индейцем.
— Хороша ли Златка, пан иезуит? — задорно спрашивает меня Ян.
— Седлай коней, — отвечаю сквозь зубы.
Она смотрит на меня из грязного кухонного окна. Ненавидит? Тем лучше. Я уже ступил на тропу, устланную благими намерениями и прошел по ней бОльшую часть. В крепости Динабург осталось поставить последнюю точку.
Российская Империя. Крепость Динабург. Октябрь 1775 г. Р. Х.
Я привез ответ Ватикана. Переговоры с кардиналами не помогли, Орден иезуитов официально запрещен.
Abyssus Abyssum Invocat (Бездна взывает к бездне).
Решаю сделать последний шаг, отделяющий меня от адского пламени. Я не имею права даже на исповедь, ибо первый предал Того, Которому молился.
— Брат Франциск...
Это Павел. Досадливо морщусь, не вовремя ты, брат, зашел ко мне.
Он смотрит на меня, обводит глазами темную комнату, видит веревку, свисающую с потолка.
— Без исповеди решил? Согрешив однажды, хочешь окончательно погубить себя грехом еще большим?
— Не имею права, брат.
Впервые вижу, как он усмехается.
— Франческа ждет ребенка.
Оглушенный ударом этих слов, поворачиваюсь к нему. Чего я хотел? Господь всегда укажет истину. Скрыть грех от Него невозможно.
— Я сказал графу, — продолжает Павел, — что лично освободил тебя от обетов на время выполнения задания. А чете д`Орсинио следовало получше воспитывать свою дочь.
Кусаю губы — как все просто. Шел бы ты отсюда, брат. Это мое решение, и мне судить самого себя, обрекая на вечные муки.
— Я не за тем к тебе пришел, Франциск, чтобы сейчас стоять и утешать. Ордену требуется твоя сила, а не слабость. У меня времени нет, я умираю.
Санкт-Петербург. Зимний Дворец. Декабрь 1775 г. Р. Х.
— Отец Франциск?
Поднимаю взгляд на придворного гофмаршала Екатерины II. Аудиенция у Великой княгини закончилась более трех часов назад. Все это время я ждал в коридоре результата своего визита.
— Высочайшим повелением Ее Величества — Императрицы Екатерины II, — гофмаршал зачитывает решение августейшей особы, — указ Папы Римского Климента о запрете Общества Иисуса приказано считать недействительным на территории Российской Империи. Иезуитам, прибывшим на землю России отдать в полное владение крепость Динабург с условием того, что они продолжат свою просветительскую миссию. Вам, святой отец, присваивается звание генерала Ордена. Подчиняться вы будете только Императрице.
Российская Империя. Полоцк. 1812-й г.
Я диктую эти строки своему писцу, потому что глаза мои уже не видят. Примет ли меня Господь после того, что я сотворил в этой жизни, я не знаю. Но даже если меня ждет бездна ада, ухожу спокойно, зная, что смог сохранить наше Общество.
***
Молодой послушник отложил перо, вслушался в тяжелое дыхание Франциска. Закрыл дневник, переплетенный в буйволиную кожу и вышел из комнаты последнего генерала Ордена.
Per aspera ad astra — через тернии к звездам.

Поделиться в: