Я пришел домой лишь к вечеру. Сильно устав от работы, я присел на стул и с трудом снял свои запыленные серые сапоги. С зала лился электрический свет и слышался говор телевизора. Едва я скинул с себя синюю куртку, на мне с радостными криками, повисла Катарина. Моя 19-летняя дочка.
— Папа, ну наконец ты вернулся! — радостно прощебетала она своим нежным голосом, прижимаясь теплым лицом к моему усталому лику. — А то я уже начала волноваться.
— Да, вернулся. А ты что соскучилась?! — игриво проговорил я, и легонько дернул её за носик.
— Конечно! — сверкнула улыбкой она.
— Ах ты моя сладенькая красотка! — обнял я Катарину. — Я так сегодня устал... Ты не приготовила что-нибудь поесть?
— Яичницу с луком... — тихо пробурчала Катарина, сразу виновато потупив глазки.
Девушка боялась, что я стану критиковать её за то, что она каждый вечер только и делает, что готовит яичницу — иного моя дочь ещё не умеет. Я загляделся на свою виноватую девчонку и, в душе у меня всё ахнуло — как же она была похожа на свою мать Джоди!
Высокая, с пухлым бледным личиком, с большими сапфирными глазами (наивно сверкающими из-под крыльев дугообразных бровей), невеликим прямым носиком и тонкими алыми губками — всё в моей красавице напоминало её мать! О, как, блестят радостным светом её эти выразительные глаза, словно глаза Джоди! Как же обаятельна её улыбка, с ровным рядом белоснежных зубов! Но особенно волосы, эти длинные темно-русые волосы Катарины, которые спадали ей на плечи, грудь и спину, напоминали мне о трагически погибшей супруге.
— Моя умница, — лишь сказал я и, запустив ладонь в её волосы, поцеловал дочь в лоб.
Она продолжала виновато улыбаться.
— Ну, я пойду, помою руки, а ты накладывай на стол! — шутливо проговорил я, весело косясь на неё.
Девчонка с радостью побежала на кухню.
Я же, вошел в ванную комнату, запер дверь и встал над унитазом. Расстегнув ширинку синих джинсов, я, расслабившись, стал посылать в него мощные горячие струи мочи. Вскоре, сполна облегчившись, я смыл её, закатал рукава и, открыв кран начал мыть руки — лишь после этой обязательной процедуры я снова вернулся в зал.
Катарина уже поставила на круглый стол большую тарелку с желто-зеленым омлетом.
— О, как вкусно, — облизнулся я. — Спасибо тебе, зайка...
Катарина, сияя светлой улыбкой, с искренней нежностью смотрела на меня. Её бледные щёки слегка впали в краску — она всегда краснела от моих комплиментов.
Сегодня она была в темно-синей футболке с длинными рукавами и в серых коротеньких шортах. Её длинные стройные ноги были соблазнительно зачехлены в прозрачные темные гольфы.
«Все же какая она у меня красавица!" — с искренним восхищением подумал я и уселся за стол.
— Пап, тебе больше ничего не нужно? — заботливо спросила Катарина, когда я, отпив теплый, горячий чай, заваренный ею, уже взял хлеб и вилку, готовый приступить к омлету, ибо ничего для меня в этот момент не было столь желанно, как он.
— Нет, больше ничего не надо, милая... — ласково проговорил я и набросился на омлет.
Он оказался как всегда вкусным — мягкий и теплый он словно таял во рту!
«Ах, Кати, если бы ты умела и ещё что-нибудь готовить столь же хорошо!" — только подумал я.
Катарина же уставилась пытливым взглядом. Заметив это, я удовлетворено кивнул, показывая, что она опять его хорошо сделала.
— Ты во сколько сегодня пришла с работы домой? — привычно спросил я дочь, которая по будням подрабатывала в магазине тёти Лины.
— В пять часов... — весело пробубнила она, польщенная моим одобрением.
— Бедная девочка... — игриво проговорил я, понимая, что дочь проработала на целый час больше.
— Мне ещё нужно дописать курсовую...
— Ну, пиши. Ты же у меня умная девчонка.
Она уселась за небольшой столик в зале и уткнулась «в науку». Я же, жуя омлет, взглянул на телевизор — там шли новости, которые вела весьма симпатичная грудастая дикторша.
Временами я заглядывался и на Катарину, умиляясь серьезным задумчивым видом девушки, коя видимо, решала какую-то задачу. Её взгляд был сосредоточен, а приоткрытые алые маковки губ непринужденно ласкали кончик простого карандаша.
Я смотрел, как этот карандашик медленно ходит туда-сюда в ротике задумавшейся Катарины, и почувствовал, что у меня встал — я возбудился! Мне невольно вспомнился божественный рот Джоди, которая, дико и умело часто отсасывала мне, принося этим райское блаженство! Теперь Катарина, сама не замечая того, как бы сосала свой карандаш!
Головка потвердевшего члена мигом уперлась в тугие джинсы — мне стало немного больно, отчего я даже слегка сконфузился за столом.
«У меня так долго не было секса, что я уже начинаю возбуждаться на свою дочь!" — вспыхнула в голове мысль.
Мне стало стыдно, но я подумал, что всё же моя дочь это словно юная Джоди, которой я не изменял со шлюхами даже сейчас, спустя два года после её смерти, а значит иметь влечение к Катарине, не так уж грешно.
«Да, ещё она так невинна и прелестна, — думал я, глядя на девчонку, жадно проглатывая остатки омлета. — Что наоборот грех не любить её... Не желать её...»
Однако, я боялся мыслить о том, что бы подумала Джоди, если бы увидела, как я со стоячим членом смотрю на нашу красотку?!
«Тебя нет, Джоди, но я люблю тебя и сейчас... — всё размышлял я. — Но я хочу и секса... Как долго же я не занимался сексом!»
Я, с неким мучением перевел взгляд от Катарины на телевизор, но, уже в следующий миг представил, как между ног мне отсасывает сексапильная дикторша!
«Конечно, я бы наверно мог бы свести к близости тётю Лину, — подумал я о пухлой темноволосой владелице магазина. — Но, боюсь, если я намекну ей об этом, она обидеться, да и уволит Кати... Ах, какие же у неё большие сиськи и широченный зад! Не смотря на сорокалетний возраст, она ещё лакомая женщина!»
Я томно вздохнул.
— Пап, ты сегодня очень устал? — видимо услышав мой вздох, оторвавшись от своей курсовой, спросила Катарина. — Хочешь прилечь на диван?
Слегка вздрогнув от неожиданности, я, умиленно взглянув на неё, промолвил:
— Да, я хотел бы чуть-чуть отдохнуть...
— Я уже почти всё решила, сейчас только быстренько запишу, и постелю тебе...
— Спасибо, милая Кати...
Действительно, она, в один миг всё закончила, сложила в сумку и принялась обустраивать мне диван, который стоял тоже здесь в зале, перед телевизором. Она накрыла его мягким светло-коричневым покрывалом (с едва различимыми белесыми контурами свастических узоров) и положила большие белые подушки.
Я, поднявшись из-за стола, с благодарностью погладил её не менее мягкую голову и распластался на диване. Вскоре, дочь уже по привычке прижималась к моему боку.
Мы любили вместе лежать на диване и молча смотреть телевизор. Очень часто её теплое тело и мерное дыхание меня убаюкивало, и я незаметно впадал в безмятежную власть сна. После этого, дочь, обычно выключала телевизор, накрывала меня сверху покрывалом и тихо пристраивалась рядом. Мы с Джоди, почти всегда допускали её в нашу постель. Ныне же, она спит только со мной.
Однако сейчас, смотря в ТВ, в котором, после вечерних новостей пошла обычная криминальная муть, я, чувствуя горячее дыхание своей девчонки, впервые не умиротворялся, а ощущал в себе всё прибывающие приливы возбуждения! Чувствуя дыхание её теплого красивого рта, да прекрасно помня, как он ненавязчиво сосал карандаш, я видел, как мой член уже вызывающе выгнулся в джинсах!
В тот же миг я испуганно покосился на дочь — нет, Катарина положив мне голову на плечо, с приоткрытыми устами, но полузакрытыми глазками, ничего не заметив, смотрела в телик. По ней было видно, что и она была довольно притомлена уходящим днем.
Стараясь излишне не шуметь, я прикрыл свой выступивший холм новостной газетой, но, и спустя некоторое время, все равно чувствовал, что возбуждение не проходило.
Прибывая в неловком смущении, я уже хотел впервые оттеснить от себя полусонную дочь, но тут же ощутил, что не хочу этого! Более того, я не хотел, чтобы она вот так просто сейчас уснула!
— Кати, — ласково произнес я её имя, легонько толкнув девушку в бок. — Не расскажешь папе, как у тебя дела в институте?
Синие глаза Катарины, уже было почти закрывшиеся, вновь блеснули искорками и радостно взглянули на меня.
— Всё хорошо пап, — пропела она мягким голосом, который казался ещё обворожительнее из-за сонливости. — Только вот Тоби так и пристает...
— Ну, раз пристает, значит, ты нравишься этому юноше, — улыбнулся я и ободряюще погладил её по волосам, приятным на ощупь как шелк.
— Но он то мне нет! — надув цветочные губы, недовольно буркнула Катарина, снова уставившись в экран телевизора.
Весь начинавшийся сон, казалось, покинул теперь её навсегда.
— Ну ничего, ничего, — утешающим тоном произнес я, довольно улыбнувшись сему. — Всё будет хорошо, Кати...
Я гладил её по голове так мягко, нежно и продолжительно, что любая бы собачка на её месте давно описалась бы от удовольствия, но Катарина лишь слегка стала успокаиваться от не слишком приятных воспоминаний о сокурснике. Я же, возбуждался всё сильнее — мне вдруг захотелось гладить не только голову, но и всё её нежное тело с уже хорошо заметными холмиками молоденьких сисек!
От этого желания, газета на моих брюках так выпучилась, что стала своеобразной пирамидой Хеопса! И, вместе с этим, как специально, по криминальному фильму по ТВ началась сцена насилия: какой-то маньяк, догнав в пустынной подворотне одинокую сексапильную дамочку, во всю прыть бешено трахал её «по-собачьи»! Он рычал как зверь, а девка, так отчаянно стонала, что мой член возбудился уже до такого предела, что если бы я лежал на животе, то наверняка бы обделался в собственные штаны! А так, я испытывал довольно странную пытку — словно член подвесили на какой-то невиданный крюк, и не давали кончать!
От захлестывающего возбуждения, я даже не сразу сообразил, что и
Катарина тоже ведь видит это насилие! А когда сообразил, то уже
передумал переключать канал.
«Как будто без меня она не видит такие фильмы... — подумал я. — По ТВ практически каждый час кто-то кого-то имеет, хоть с насилием, хоть без... Это только я вот уже никого не имею два года, после смерти Джоди...»
При мысли о погибшей жене мне немного взгрустнулось, а тип на экране продолжал вовсю дрючить девку, которой, казалось, только и нравилось это совершаемое им «насилие».
Я отвел взгляд от экрана и взглянул на Катарину что бы понять по её лицу, с какими эмоциями дочь следит за этим соитием взрослых в эфире. И, был удивлен — она была спокойна — может только её большие, красивые глаза немного ярче заблистали от огоньков электрического света.
— Пап, — тихо проговорила Катарина, вдруг посмотрев на меня (я аж вздрогнул, словно был тем типом с экрана, коего застали врасплох!) — Тебе не кажется, что этой женщине довольно приятно?
— Кажется, Кати, кажется, — честно признался я, с замершим сердцем глядя в её вопрошающий взгляд ярко-синих глаз с красивыми стрелками ресничек.
Катарина озорно улыбнулась, и, оглянувшись на ТВ, (где те, двое уже глухо охали во взаимном оргиастическом экстазе!) вновь спросила:
— Неужели прям до самого оргазма?
— Наверно, — смущенно пробурчал я, всё же беря пульт и отключая ТВ. — И ему приятно и ей... Да, она вначале вроде бы вырывалась, но в конце отдалась ему...
Катарина приподняла голову и, задумчиво уставившись на меня, положила свою светлую ладонь на мою грудь — грудь, в которой уже давно гулко стучало сердце. Её улыбка, вызванная моим мнением сексуального насилия, ещё не сходила с её уст.
— Папа, — лукаво блеснув прекрасными глазами, обратилась она ко мне. — А почему ты никогда не делал мне такое приятное?
Я снова вздрогнул от неожиданности! От её вопроса моя «пирамида Хеопса», уже вроде начавшая оседать, опять моментально вытянулась в высь!
— Ну... Катарина... — сразу замялся я, стесняясь смотреть дочери в глаза, словно не я был старше, а она. — Потому, что это между родственниками противоестественно...
Тогда, моя девчонка, продолжая хитро улыбаться, тихонько спросила:
— Разве для такой красотки как я, бывает что-то противоестественно?
От сего вопроса в моем горле уже всплыл грубый ком, а тело оросилось росою пота! Моя «клубника» полового члена грозно взбухла и, мне стало казаться, что она сейчас вот-вот рассечет ширинку на джинсах, пробьет газету, и во всей красе появится перед столь хитрой девушкой!
— Думаю, нет, Кати... — выдавил я из себя.
— Тогда, папа, — уже необычайно ласково проговорила Катарина, ложась на мою грудь и томно «стреляя» мне прямо в глаза. — Я бы хотела, что бы ты пощекотал меня своей пиписькой...
Тяжело вдохнув ноздрями воздух, я повел головой в сторону, ибо возбуждение уже просто душило меня! Чувствуя, на себе трепещущее тело дочери (в особенности сдавленные на моей широкой груди бугорки её сисек!), я чуть было кончил: бедро девчонки, задев газету, лишь чудом не зацепило моего взбудораженного «вулкана»!
Однако, не смотря на обрушивающийся шквал сексуального возбуждения (вызванного почти двухлетним половым голодом!), я всё же нашел в себе мужество побороть в себе некоторую растерянность.
«Что это ты, отец?! — мысленно спросил я себя, смотря в нежно мерцающие синие «озера» дочери, безмолвно просящей интима. — Ты же сам говорил себе о том, что о сексе лично уведомишь дочь, пока её не «уведомили» из подворотни ублюдки?! Ведь говорил?! Говорил. Ну, так, что тогда робеешь — действуй, ведь она просит тебя об этом! Неужели, ты сможешь отказать этим прелестным глазам, с такой преданностью смотрящим на тебя?! Неужели ты откажешь этой юной наяде?! Неужели не сделаешь ей ТО ПРИЯТНОЕ?!»
И, в ответ этим, бешено несущимся в голове вопросам, я, (стараясь не думать о том, что бы сказала Джоди) с любовью глядя в глаза дочери, ответил ей:
— Хорошо, Кати. Я пощекочу тебя пиписькой...
Услышав положительный ответ, девушка тут же, нетерпеливо сверкнув глазками, ярко расплылась в счастливой улыбке.
Я же, наконец, перешел к действию: мягко отстранив от себя Катарину, я приподнял спину и отбросил с джинсов газету. Дочь, увидев мою добротную горку, сразу широко вспучила «лупы», обалдев
оттого, что писька УЖЕ готова к «приятному»!
— Кати, дочка, — обратился я к замершей в восхищении девчонке. — Сейчас ты будешь медленно выполнять то, что я буду тебе говорить. Таковы правила игры. Так вот, прошу тебя, сначала расстегни пуговицу на джинсах и ширинке, а затем спусти трусики, что бы открыть мою пи-пи... Давай, девочка, давай, моя хорошая...
Смущенно улыбаясь, она послушно подползла к моим брюкам, и, ловкими умелыми пальчиками расстегнула пуговицу джинсов, после чего сразу потянула за бронзовый замочек ширинки.
Я, закрыв на мгновенье глаза, тихонько охнул — мне вновь показалось, что своими костяшками Катарина, расстегивая джинсы, задела неистовую плоть разбухшей головки! Однако, уже через минуту, высвободившись от верхней одежды, мой орган хоть и натянул трусики, но почувствовал себя гораздо свободнее!
«Моя избавительница... — подумал я с облегчением, благодарно взирая на дочь, коя, сильно смутилась, не ожидав, что у меня довольно крупный «калибр»!
— Теперь, моя красавица, сними с меня трусики, — проговорил я, и приободрил её любимым прозвищем. — Моя хорошая зайка, лапушка...
Катарина, уже заметно волнуясь, схватила у основания моих бедер трусики и стала тянуть их вниз. Я, помогая ей в этом, ловко приподнял свой таз, и... едва моя девчонка стянула их до нижней части аппетитно розовых яиц, как гибкий ствол моего толстого члена обнажился перед нею во всей своей кривоватой красе!
Девушка, впервые так близко увидев его, неловко улыбнулась, вспыхнула розовым румянцем и, бросив на меня несмелый кроткий взгляд, стыдливо отвела его в сторону.
— Не бойся, моя хорошая, — с улыбкой проговорил я, вдруг почувствовав себя настоящим мужчиной. — Мой членик не змейка — тебя не укусит. Давай сними-ка уже до конца джинсы и трусики.
Дочь, пылая пухлыми щеками, (не говоря ни слова, но и опасаясь смотреть мне между ног!) снова, будто юная служанка повиновалась мне, став дальше стягивать джинсы. Движениями своих ног я помог ей в этом и, вскоре, они уже лежали перед кроватью на полу. Спустя минуту, она также присоединила к ним и светлые трусики, стойко выдержавшие натиск сильной эрекции моего члена, на головке которого поблескивала давно выделившаяся росинка желания.
— Теперь, Катарина, — обратился я к дочери уже властным, уверенным тоном. — Возьми своей левой рукой мою письку и медленно-медленно води по ней пальчиками вверх-вниз, вверх-вниз.
Девчонка, превозмогая ужасное стеснение, повиновалась и сему приказу, впервые в жизни зажав ствол настоящего мужицкого органа!
— Ах... — невольно ахнул я, с приливом наслажденья ощущая все её нежные тонкие пальчики сизо-венозной плотью, будто это были пальцы не девушки, а шаловливой нимфы-дриады.
Сие наслаждение сразу разлилось по всему телу, успокаивая ревущий жар страсти томным штилем теплоты — впервые, за два с лишним года бесполезного простоя, мой член вновь оказался в женских руках! Да еще в каких руках — в нежных руках моей ангелоподобной дочери!
Краснощёкая Катарина, (прикрыв глаза, и раскрыв ротик) не спуская своего взгляда со схваченного члена, стала неторопливо массировать его горячую плоть, чувствуя на ней каждую вену с ритмично пульсирующей кровью!
— Ах-ах... — опять непроизвольно выдохнул я, с каждым движением её руки инстинктивно «вспоминая» былые сексуальные удовольствия.
И, как раньше, я отдавал свой жезл любви Джоди, так и сейчас я отдавал его такой же красивой дочери. Я отдавал его ей, полностью расслабившись на диване — прикрывая веки в сладкой истоме, да ахая от волн наслаждения.
Я чувствовал, как Катарина нежно дрочит мой член, и сквозь пелену ресниц видел, что и она нелегко дышит от возбуждения, о чем свидетельствовал не только ещё шире обнажившийся ротик, но и вздымающиеся ноздри на её прямом носике. Я быстро осознал, что моя дочь впервые испытывает такое сексуальное возбуждение, кое было уже давно естественно для её возраста и нормально для развития. И, вскоре, сие осознание того, что она — массируя мой толстый член, инстинктивно испытывает желание как настоящая взрослая женщина — меня прямо таки ещё сильнее, безумно возбудило!
Это возбуждение неистово требовало большее!
— Катарина, — обратился я к дочурке-дрочурке. — Ты умница... Теперь обхвати уже обеими руками мою письку, и делай тоже самое, но быстрее...
Бросив всё ещё стыдливый взгляд, Катарина, однако, улыбнувшись моей похвале (ведь впервые она сделала папе ещё что-то приятное кроме банального омлета!) сразу же схватила мой неистовый и второю рукой!
— Ах... ах... а-ааах! — уже откровенно застонал я, почувствовав целую палитру новых приятных ощущений.
Дочь, не умело, в разнобой дрочила член, и, сама того не зная, сим только разжигала мне удовольствие. Её верхняя рука доила его от середины до мокрой головки, а нижняя от середины до основания, невольно стукаясь об мои небольшие яички.
Слыша, что мне хорошо, она, помня наказ, увеличила темп, и, тоже слегка пыхтя от усердия, вскоре начала потеть как от возбуждения, так и труда, постепенно переходящего в азарт!
— А-а-ах! А-а-ах! — стонал я всё сильнее, просто купаясь в захлестывающих волнах блаженства, а Катарина, продолжала и продолжала ритмично надраивать мой половой орган.
Ахая во всю прыть, я, быстро ощутив под головкой тот раскаленный огонь, когда эрекция уже находится на грани с эякуляцией, невольно поднял глаза на свою лихую мастурбаторщицу! Её лицо уже полыхало во всю, а длинные волосы растрепались и даже кое-где взмокли у шеи. (Специально для sexytales.org — секситейлз.орг) С моей стороны эти шелковистые, светло-русые волосы дочери спадали больше на спину, а с другой, красиво свисали перед её лицом вниз, покачиваясь от каждого её движения.
Это вновь напомнило мне о Джоди, которая всегда занималась со мною сексом с распущенными длинными волосами, будто обезумевшая от страсти дикарка! И сие так возбуждающе ударило в мою голову, что я, будто разом потеряв разум, потянувшись к усердной доительнице... крепко заключил в свои объятия!
— Кати, ты божественна! — глядя на неё, в сердцах выкрикнул я, чувствуя, что её рука тоже обхватила мою спину. — Ты не знаешь, как ты божественна!
И, смотря в её круглое веснушчатое лицо с огромными глазами-озерами, я окунул одну руку в поток её мягких льющихся волос, и, бережно притянув к себе за затылок... поцеловал в томно раскрытые губки!
Я целовал Катарину со всей своей любовью, со всей своей страстью, которая накопилась во мне за эти годы! Целовал: трепетно сося её нижний пухленький лепесточек, играя горячим языком с её сладостным язычком, облизывая её зубы, десна, и жадно всасывая в себя божественный нектар её слюнок, смешивая их с обильно льющимися моими.
Я целовал девчонку и чувствовал её ответные неумелые действия, кои только подчинялись моими. Она подчинялась моему языку, а я дико лизал её божественную полость, вкушал язычок и, с головой растворялся в тумане безумной нежности, отравляющей приторной сладостью запретного плода, разрушенным табу, ибо я целовал всем желанием свою родную любимую дочку!
Катарина обдавала моё лицо горячим дыханием вздымающихся ноздрей курносого носика. Ощущая все мои соки во рту, она, видимо тоже дурманясь волнами удовольствия, отпустила палку моего члена, и уже полностью обняла меня за спину.
Я, чувствуя, как от поцелуя (первого поцелуя дочери с настоящим мужчиной, и не просто мужчиной, а отцом!) она просто тает в моих руках, ещё крепче обнял её и... не отрываясь от райских пухленьких губ, в страстном порыве повалил её под себя! Повалил так, что член мгновенно проехался по её бедру, ещё скрытому гладкой поверхностью шортиков!
Как безумный я продолжал страстно целовать Катарину, но уже инстинктивно трясь членом о её бедро. Я тонул в ротике своей девчонки, возбужденная кровь бешено носилась по всему моему телу и, ударяя по мозгам, всё сильнее одурманивала сознание.
В моих объятиях дочь казалась трепещущей лесной нимфой, в коей был источник бесконечного наслаждения — нимфой, чей сок я с жадностью пил с её нежных маковых уст и никак не мог им насытиться. С каждым мгновеньем поцелуя мне чудилось, что её губки тают в моих всё более наполняясь теплотой страсти. От их все время ускользающего воздушного вкуса, мне быстро стало казаться, что я будто нахожусь не на кровати, а где-то парю под потолком — парю от безудержного кайфа, несясь даже куда-то повыше!
И, через минуту, сознание полностью изменило мне, ибо член уже дико стенался на гладких шортах моей нимфы, моментально став её жалким рабом, просящим ласк такой юной замечательной плоти!
— Джоди... — еле оторвавшись от сладко-влажных чуть вспухших губ Катарины, тяжело прошептал я имя своей супруги. — Джоди...
Вдыхая раскаленный меж нами воздух, я просто обезумел от страсти, и в накатившей хмельной пелене мне уже казалось, что я целую не дочь, а вновь, как прежде, свою любимую женщину!
— Джоди... — как в бреду всё шептал я, чуть ли не плача от мук раскаленного члена. — Джоди... Моя любимая, Джоди...
И вновь сомкнулся с теплыми нежно тающими устами Катарины, снова взрывая мощную волну чувств, будоражившую плоть, и стремительным потоком уносящую сознание куда-то в летящую неизвестность!
Находясь в сих головокружительных вспышках фонтанирующего удовольствия, я, дабы не впасть в обморок, все-таки оторвался от маковок девчонки и как безумный припал губами уже к её тонкой фарфоровой шее: словно вампир, я, стал впиваться в её нежную бархатистую гладь, ощущая все прилипшие к ней в поту травинки
вольно спадающих волос.
Катарина лежала подомной и покорно принимала мои ласки: её лицо вовсю полыхало в красном зареве взбудораженной крови; влажные губы припухли будто при простуде; а прикрытые веки глаз взволнованно трепетали, едва высекая из-под ресниц мерцающие искорки впервые ведомой ею истомы. Оглушенная первыми в жизни долгими обжигающими поцелуями, она, широко раскрыв горячий рот, жадно вдыхала комнатный воздух, словно беспомощная юная русалка, выкинутая на берег к утехам зрелого похотливого сатира.
Любовно расцеловывая тонкую шею тяжело дышащей дочери, во мне вновь помутился рассудок. Мне вновь стало казаться, что я ласкаю губами Джоди — именно супругу я всегда целовал в шею — целовал перед тем... как войти в её неповторимое лоно!
От сего, резко ударившего жаром в лицо, почти инстинктивного
воспоминания, я сразу почувствовал как член (который наверно за все это время прогнал по своим сизым венам всю кровь моего организма!) сейчас просто разверзнется неудержимыми струями накопившегося эякулята! Чтобы не допустить этого так быстро, я сильнее налег на Катарину и сильно прижал его к её бедру — член сразу ощутил облегчение, но я вдруг осознал, что не будь на дочери шортов, его накаленная головка точно бы оросила её бедро моей жирненькой половою сметанкой.
Стиснув член, я, почти распластавшись на Катарине, с тихим чмоканьем продолжал смачно целовать её в шею, иногда тихонько касаясь её кончиком своего похотливого языка. Катарина, выпустив меня из объятий, лежала почти без движенья, но всё так же продолжала глубоко вдыхать воздух.
Так, в блаженной самозабвенности лаская губами её шею, я вдруг опять ощутил под собою какие-то выступившие бугорки, и, в следующее мгновенье с трепетом осознал, что это была грудь моей девчонки! Тогда, всё ещё не убирая левую ладонь с её затылка, я, прижав губы почти у самого её уха (чувствуя прохладные ласки шелка её волос), другою рукой медленно проник под материю футболки. И, нежно пройдясь ладонью по приятной глади её теплого живота, вскоре достиг небольших расплывчатых шариков её сисек.
— А... — наконец выпорхнуло томное гласное из алых губ Катарины, коя хоть так и лежала с открытым ртом, окончательно закрыла свои мерцающие глаза.
Я же, чувствуя рукой то одно, то другое желе её пробуждающейся груди, нежно замял её в легком эротическом массаже.
— А... а... а... — откровенней заохала моя юная прелестница, вновь, на мгновенье, раскрыв лучезарные очи.
Я быстро ощутил, как от ласк моих пальцев её сиси резко уплотнились, гордо выставив свои крошечные жемчужины сосков! И, сие половое возбуждение Катарины, её едва слышные бархатные стоны, снова взвели во мне дикое звериное желанье — ведь сама плоть — эта юная плоть моей девятнадцатилетней богини, просто взывала к тому, чтобы ею сейчас овладели и утолились сполна!
Патокой стонов и встопыренной грудью Катарина «звала» меня уже не как отца, а как мужчину, своего крепкого взрослого самца, которому она уже была готова инстинктивно отдаться!
Я, с емким содроганьем прочувствовав это всеми фибрами души, наконец отлип от её шеи, и, продолжая мять её левый холмик, отлег от неё. Она открыла глаза и, мягким лучистым взором любви (коей казалось стало ещё больше) взглянула на меня с всё той же робкой улыбкою, стесняясь собственного удовольствия.
Я же, мято улыбнувшись ей в ответ, на волне страшного желания принялся снимать с неё футболку — Катарина покорно подняла руки, и вскоре, она была отброшена на пол, присоединившись к моим брюкам и трусикам.
Прелестное обнаженное фарфоровое тело дочери открылось моему взору, возбуждающе вздув небольшие лимонки сисек, на коих бордовыми вишенками (в окружении такого же ореола) пошло топырились её мелкие сосочки. Ещё несколько лет назад, я без всякого вожделения много раз видел её голой, когда намыливал её в ванной или переодевал в чистые одежды. Видел и сейчас то, что она ещё была довольно неопытна. Однако, моя пробужденная плоть, имея двухлетний стаж сексуального голода, была явно готова удовлетвориться и сим плодом. Плодом расцветающей женщины.
Жадно глядя на мелкие бордовые соски Катарины, я уже обеими руками стал ласкать её грудь, сим, причиняя себе и ей новые волны пряного удовольствия. Нежась в ласках моих пальцев, она снова прикрыла глаза и тихонько, будто кошечка замурлыкала в наслаждении. Массируя её бледненькие зефиры, я, внимательно смотрел в её красное личико (с умножившейся россыпью веснушек, умиленно подергивающимися пушистыми ресничками, да эротично приоткрытыми маковками-губками) и, с каждым мгновеньем наполнялся двойной дозой любви. Любви к ней как к дочери, и как к красивой молодой особи женского пола.
Животная любовь пересиливала меня, и, вскоре, склонившись над Катариной, я принялся медленно целовать её подрагивающую грудь.
— А-ах... а-ах... — вновь еле слышно застонала она, невольно разворачивая свою голову на большой белоснежной подушке, коя была обильно усеяна её растрепавшимися волосами.
Я же, всё с большим замираньем в груди, вкушал едва набухшие сосочки и, увлажняя их горячими слюнями, снова вдруг подумал о том, что точно так же, я когда-то ласкал упругие крупные сиськи её матери Джоди. Стремительно погружаясь в разверзнувшуюся пучину страстных воспоминаний, я стал ещё бойче лизать, теребить и сосать бледную «мелочь» Катарины.
— А-а-а-ах... а-а-ах! — звонче стала постанывать дочь и, обхватав мою склоненную к ней голову руками, томно заерзала на постели.
Я же, словно желая вызывать у неё грудное молоко, всё всасывался и всасывался в её «ягодки» и... воспаленное возбуждение, смешавшись с грогом жарких воспоминаний, в очередной раз «опустило» мой разум!
Словно безумный, находясь в каком-то дурмане, я впивался то в одну, то в иную сисичку Катарины, судорожно поглощал ртом затвердевшие сосочки и облизывал-облизывал-облизывал их горячо текущим языком!
— А-а-а-аа-ах! Па-па! — глубоко охнула дочь, сильнее сжав мою голову, будто пытаясь найти в ней опору от захлестывающих вихрей сексуального возбуждения.
— Джоди... — глухо отозвался я, и, ещё раз смачно чмокнув одну из её обслюнявленных сисек, вновь потянулся к её губам.
Едва оторвавшись от гуди Катарины, мой горячий рот снова почувствовал слюнявое таянье её пухлых маковок, твердые стенки зубок, волнистую гряду десен и горячую пастилу её язычка! Меня вновь словно унесло в бездну наслаждения! Я будто стал воздушным! Я полностью растворился в поцелуе с Катариной, впитывая всю сладость её рта, нежность прикосновений её носика, и всю теплоту её тяжелого дыхания!
И в сей момент, вновь оказавшись на вершине головокружительной эйфории, я как никогда четко почувствовал всю тяжесть накопившейся страсти — страсти, которая всё же ударила мне в голову ошеломительной силой выстрелившего шампанского!
— Джоди! — еле оторвавшись от губ Катарины, истошно выпалил я, находясь в каком-то безумстве. — Джоди! Моя Джоди!
И, будто одержимый бесом, повинуясь лишь сильному неистовому желанию полового члена (адски истосковавшемуся по женской плоти!), я отпрянул от дочери и... лихорадочно стал стягивать с неё серые шорты!
Катарина обомлела, со страхом в глазах следя за моими действиями, однако, я, уже полностью захваченный страстью, быстро избавив её от шортиков, также стянул с неё и белые трусики, оставив её лишь в темных гольфах! На мгновенье я остановился — мой дикий взор упал на пах Катарины, который был покрыт не столь густой, но более светлой волосяной порослью. Но, сие было лишь мгновеньем! Уже в следующий миг я резко раздвинул ей ноги и полностью лег на неё, инстинктивно ища кипящей головкой члена её нижние половые губки!
— Джоди! — уже с хрипом выкрикнул я, глядя в испуганное лицо Катарины.
И, крепко сжимая рукой давно накаленный ствол полового члена, вонзил его меж её ног!
— Ай! — вскрикнула моя бедная девчонка, исказившись от неожиданно резкой боли, и — с ужасом стиснув мое тело руками — взмолилась, чуть ли не готовясь разрыдаться навзрыд. — Нет! Папа! Не надо! Пожалуйста, нет!
Впервые, за прошедшие пару лет, почувствовав головкой лепестки юных женских половых губ я (ничего не видя и нечего не слыша кроме зова своего любовного жезла, да сильной пульсации в висках!), уже обеими руками прижал дочь за плечи к дивану и, совершил первый толчок.
— Ай! — ещё громче вскрикнула Катарина, безуспешно пытаясь оттеснить меня от себя.
Я, ощутив то, что жгущий кончик головки уперся меж её губ обо что-то гибкое и эластичное, подался чуть назад и сделал второй более сильный толчок, от коего — мой член всё же прорвал девственную плеву и сразу вошел в такое приятное влажное влагалище!
— Аааай! — ощутив меж ног новую острую боль, уже отчаянно взвизгнула Катарина и, в следующий миг захлебнулась в слезах.
— Дж-ооо-диии! — протяжно протянул я в ответ, окончательно теряя голову от возвратившегося чувства необычайно приятной среды — уютной среды теплого женского лона.
И, словно весь намагниченный ею, в ту же секунду энергично заработал половым «орудием» меж ног дочери, с каждый движеньем стремительно наращивая темп!
Выпуская капли слез из глаз небесного цвета, Катарина, словно пойманный лесной зверек, бессильно стеналась под моим телом — она кричала, визжала, судорожно впивалась пальцами в бока и отчаянно царапала спину. Однако, я, будто ослепленный любовным безумием кролик, (сношающийся с молоденькой симпатичной крольчихой!) продолжал ритмично бороздить её юное лоно.
Мой разгоряченный кривой член, покрытый буйными лозами выпирающих вен, лишь наполовину входил в её пещерку вагины. Его разбухшая словно шар горячая головка тесно упиралась в её влажные теплые стенки и, с каждым толчком доставляла юной прелестнице болезненные ощущения. Я хорошо чувствовал, как по ней течет горячая кровь разорванной девственной плевы, и мне даже слышалось, как она емко хлюпает под моими наскоками. Но, вместо того, чтобы остановить сношение с дочерью и этим прекратить причинять ей болезненные ощущения, я лишь сильнее принялся тискать её между ног, невероятно возбужденный сим ощущеньем её крови на своем орудии любви!
— А-а-а-ай! — визжала подомной Катарина, продолжая рыдать и бессильно стенатся.
Утопив своё лицо в её раскиданных на подушке взмокших волосах, я
отчетливо слышал её стоны и плачь, однако, ничего уже не мог сделать со своей вырвавшейся страстью! Тяжело дыша от возбуждения, я продолжал всаживать крупный член в её влагалище, и с каждым толчком высекал из юных губ моей девчонки новые стоны и всхлипывания, кои причудливо сливались со скрипеньем дивана.
Ритмично тиская под собою дочь вместе с ложем, я чувствовал пряный запах её пота, и ощущал, что и моя рубаха от такого усердия
тоже насквозь промокла!
Мокрые волосы Катарины... Запах её кожи... Её звонкие стоны, нежный плачь, да окровавленное жаркое лоно... Всё это, в конце концов, смешалось в моей кипящей возбужденной крови, закружилось в какой-то безумной вакханалии, ещё раз стукнуло в голову, тут же отдалось в моих небольших вспотевших яичках и, неудержимой лавиной понеслось в моё неистовое орудие!
— Джоди!!! — самовольно вырвался из моей груди последний, но самый сладострастный вопль.
И, больше не в силах терпеть любовную муку вечера, я, резко выгнувшись, разрядился буйными потоками спермы в небольшое, но божественное лоно Катарины! Насквозь пронзенный высшим оргиастическим наслаждением, я с каждой выпрыснутой порцией жидкости (коя смешивалась с кровью и соками дочери!), наконец то ощутил сладостные наплывы огромного удовлетворения, незримой негой окатившей меня всего с головы до ног.
Сполна отдаваясь ей, я (ещё рефлекторно выплескивая остатки дорогой спермы) опьяневшим от оргазма взором посмотрел в лицо трахнутой девчонки. Катарина, с невероятно бордовым опухшим личиком и глазами полными слез, ещё со страхом смотрела на меня и продолжала всхлипывать. Её цветочные губы были сжаты и нервно поддергивались. Я заметил, что и её тело тоже дрожит, но не понимал то ли от пережитого стресса, то ли от боли.
Через минуту, чувствуя потрясающую опустошенность, я бессильно опустил голову и стал переводить свой дух. Моё лицо вновь погрузилось в мокрые густые волосы дочери, и я, нежась в их ласковых щекотаньях, постепенно унимал в себе не на шутку разгулявшуюся кровь. Я слышал лишь свое тяжелое дыхание и продолжающиеся всхлипывания Катарины.
Так, пролежав на тихо подрагивающей дочери какое-то время, я, по мере того, как тело остывало от совершенного соития, вдруг начал чувствовать подступающий к горлу ужас!
«Господи! —

Поделиться в: