Глава первая Когда Светка пришла есть, то ее лицо было все заплакано. Слез не было, но набухшие красные веки говорили сами за себя. Она шмыгнула носом и уселась на табуретку.
 — Ты чего? — спросила ее мама.
 — Ничего... — хмуро буркнула Светка и схватилась за ложку.
 — Света, — решительно начала мама. — Ты уже не в первый раз являешься из школы в слезах... В чем дело? Ты мне можешь рассказать — ведь я твоя мама... Ты же никогда от меня ничего не скрывала, я тебе и про месячные рассказала, и про отношения между мальчиками и девочками... Между нами ж не было секретов...
Светка молча ела суп, глядя прямо перед собой.
 — Или... — тут мама даже задохнулась от собственного предположения. — Или тебя... изнасиловали, да? Нет?
Светка сердито посмотрела на мать и скривила губы.
 — Нет, — глухо пробормотала она, — не изнасиловали...
 — Тогда... — начала было мама, но дочь ее прервала:
 — Меня дразнят, мама, почти каждый день, если не забывают... Знаешь, как они меня называют?... Доска — два соска! Вот как!... У всех девчонок в классе уже есть хотя бы маленькие сиськи...
 — Груди, — машинально поправила ее мама.
 — Г-груди... А у меня все осталось, как в детском саду...
 — Ну, это неправда! — решительно возразила мама. — Уж что-что, а... грудь твоя совсем не такая... И потом, ты ведь все-таки еще не совсем взрослая, у тебя еще вырастут... эти...
 — Ага! — агрессивно ощерилась Светка. — Вон у Таньки Каманиной они в лифчик не помещаются... И на уроках физкультуры я стою в самом конце не потому, что маленькая по росту, а потому...
 — Знаю, знаю, — перебила ее мама. — Но у тебя еще есть время, и потом — ты разве видела груди Каманиной?
Светка удивленно воззрилась на мать.
 — Конечно, нет!... У нас не принято показывать друг другу сиськи!..
 — Ну вот видишь! Напихай туда ваты и тоже говори, что у тебя сис... груди, как у дойной коровы, а сама никому их не показывай!... Ведь у вас так не принято... — ехидно закончила мама.
 — Ну, не знаю... — задумчиво протянула Светка, и снова принялась за свой суп.
 — А что тут знать? — пожала плечами мама. — Я бы на твоем месте так бы и сделала...
Она встала из-за стола и потянулась к холодильнику.
 — Мама... — тихо сказала Светка. — А это правда, что у меня тоже такие же будут... как у тебя?
Женщина посмотрела на свой халат и слегка покраснела.
 — Ну... конечно, — неуверенно ответила она, наливая в стакан молоко. — Правда, может быть, не такой же формы, соски там...
 — А покажи свою грудь, — все так же тихо попросила дочь.
Мама совсем смутилась, ее глаза растерянно забегали по сторонам, а руки невольно прикрыли воротник халата. Необычная просьба дочери застала ее врасплох, хотя она давно уже готовилась к подобного рода разговорам.
 — Конечно, почему нет, — решилась наконец мама. — Ведь когда-нибудь ты все равно увидишь... их...
С наигранным равнодушием женщина распахнула верхнюю часть халата, обнажив прекрасные плечи и, перетягивающий их, белоснежный лифчик. Отогнув одну из чашек бюстгальтера, мама вытащила довольно увесистую грудь. Женщина выглядела так, словно собиралась накормить молоком свое неразумное дитя.
Светка, тоже слегка смущенная, внимательно осмотрела показанную ей часть женского тела, а потом осторожно пальчиком дотронулась до выпуклого соска в центре огромного темно-коричневого кружка неправильной формы.
 — Большая... — проговорила Светка, исследуя грудь матери.
 — А у тебя? — негромко спросила женщина, внезапно возбужденная этой сценой.
Светка погрустнела и недовольным жестом расстегнула блузку и задрала майку. Взору мамы открылись два безупречно круглых холмика с острыми розовыми окончаниями на месте сосков. Груди дочери и в самом деле оказались небольшими, особенно по сравнению с ее собственными, которые муж иногда ласково называл «вымечко»...
 — Ваты напихай, — повторила мама свой совет и запахнула халат.
 — Угу, — ответствовала Светка, тоже опуская майку. — Попробую...
После обеда Светка сделала уроки, пропуская трудные задания и оставляя на вечер нудную географию, а потом побежала гулять с девчонками. Ольга Григорьевна, Светкина мама, услышав, как хлопнула входная дверь, наскоро вытерла руки кухонным полотенцем, подмела пол и села рядом с телефоном. Поговорив минуту в трубку, Ольга Григорьевна криво улыбнулась и отправилась в комнату переодеться.
Рваный на спине лифчик женщина заменила на тугой кружевной нежно-розового цвета. Он был немного неудобен, зато красив до безумия. Светкина мама мечтала найти для него пару — такие же шикарные трусики; в каталоге они выглядели умопомрачительно, но, правда, стоили... Поэтому Ольга Григорьевна ограничилась белыми, с тоненькими лямочками на бедрах. «Проститутскими тряпками» обозвал как-то ее трусики муж, но тем не менее очень любил, когда на ночь жена одевала именно эту одежду. Ибо она его очень возбуждала...
Ольга Григорьевна подумала, стоит ли одевать колготки, ведь идти всего-навсего в соседний подъезд, и решила не одевать. Небрежно подмазавшись косметикой, она написала короткую записку домашним и выпорхнула из квартиры в предвкушении новой встречи.
Глава вторая... В тот день дул сильный ветер.
Взяв на работе отгул, Ольга Григорьевна как следует занялась делами домашними, уборкой и проч., и проч. Когда неожиданно пришла Наташка Трефилова со своим Джеком, то Светкина мама была в самой что ни на есть «запарке».
 — Разувайся! — требовательно сказала Ольга Григорьевна подруге, указывая на тапочки. — И зверюге своей лапы вымой...
Трефилова недовольно было скривила губы, но хозяйка квартиры деловито проговорила «быстренько, быстренько!» и выпроводила их в ванную. Прислушиваясь к звукам льющейся воды, Ольга Григорьевна тщательно перетирала хрустальную посуду в шкафу. Ей почему-то особенно нравился именно этот процесс. Она глубоко дышала на тонкое стекло и с легким писком стирала со стенок посуды все радужные разводы специальной тряпочкой.
Толстый нос ротвейлера неожиданно ткнулся Ольге Григорьевне в правое бедро, и она едва не выронила бокал.
 — Тьфу на тебя, псина! — вполголоса выругалась женщина и поставила бокал на полку. — Пошел отсюда!... Тебе лапы вымыли?..
Джек не обратил на ее возглас никакого внимания и снова уткнулся своим мокрым носом в другое бедро. Его большие глаза скользили то вверх, то вниз. Собака словно оценивала женщину.
 — Чего тебе? — нетерпеливо спросила Светкина мама и сделала шаг в сторону кухни.
Ротвейлер как по ниточке последовал вслед за ней, и, когда Ольга Григорьевна наклонилась, чтобы подобрать веник с пола, собака с аккуратным напором всунула свою морду точно между ног женщины.
 — Ай!... — непроизвольно взвизгнула хозяйка квартиры, выпрямляясь. — Ты что — сдурел, что ли?!... Наташа! Наташка!..
На ее крик из ванной выскочила подруга с мокрыми волосами и в ее банном халате.
 — Я у тебя тут голову вымыла, ничего?! А то у нас воды... Ты чего кричала?
С трудом переводя дух, Ольга Григорьевна посмотрела на Джека. Кобель лукаво глядел своими черными, словно спелые вишни, глазами на обеих женщин по очереди.
 — Тебя Джек что ли напугал? — спросила Наташка, яростно растирая волосы большим полотенцем. — Джек! У, сука такая, я тебя!!..
 — Да нет, — торопливо сказала Ольга Григорьевна. — Он ничего... Я просто от неожиданности... тут...
 — А, это он может, — заметила Трефилова и рывком убрала волосы назад. — Дай фен, ладно!
Светкина мама указала на ящик в шкафу, где хранились фен, специальная расческа и электрощипцы. Наташка взяла все ей необходимое и опять ушла в ванную, оставив свою собаку наедине с хозяйкой квартиры. Они поглядели друг на друга, и Ольга Григорьевна строго сказала:
 — Чтобы больше никаких... А то я твоей хозяйке скажу!
Пес глубоко зевнул, обнажая большие клыки, как бы говоря, что чихать он хотел на свою хозяйку. И почему-то Светкиной маме стало неуютно от этого собачьего жеста, поэтому она с наигранным равнодушием пробормотала «нувотпоразауборку» и снова наклонилась — на этот раз за совком. Она снова ожидала внезапных тычков грубого животного, но Джек за ее спиной хранил молчание, словно бы его там и не было. Всем сердцем желая, чтобы так оно и было, чтобы эта псина провалилась поскорее вместе с Наташкой из ее, Ольги Григорьевны, квартиры, женщина выпрямилась и беспрепятственно дошла до кухни. И только уже у дверей она обернулась, чтобы удостовериться в том, что Джек не грызет что-либо неположенного и не гадит на только что свежеубранном ковре.
Джек не гадил и ничего не грыз. Он лежал на свежеубранном ковре на спине и, вывалив свой длинный розовый язык, коротко и часто дышал. Его могучий черный бок ритмично поднимался и опадал, мускулистые задние ноги были раздвинуты, а между ними аккуратно лежал увесистой сосиской красный собачий член. Член слегка подергивался, как морской червяк, вытащенный на сушу и уже почти задохшийся без воды. Джек поднял голову и снова лукаво посмотрел на Ольгу Григорьевну.
Женщине на миг показалось, что собака всем своим видом говорила, мол, подойди, я тебя не съем. Подойди и потрогай эту упругую плоть. Попробуй какая она на ощупь, какая она увесистая, какая... вкусная. Ольга Григорьевна очумело тряхнула головой и посмотрела в сторону ванной. Там вовсю заливался высокий Наташкин голос, поющей новую песню Пугачевой, и весело жужжал фен, как бы подыгрывая в такт.
 — Чушь какая-то... — растерянно пробормотала Светкина мама. — Я вовсе не такая... Я и не собираюсь...
Она сделала шаг в кухню, а собака театрально уронила голову на ковер с глухим стуком, комично дернув лапами, как от предсмертного вздоха. Конечно, всем своим видом говорил пес, конечно, ты не такая... Ты другая, но все-таки... Где ты еще встретишься с таким симпатичным, породистым, чистоплотным псом!... А тут такой шанс...
Ольга Григорьевна поставила веник с совком в угол к холодильнику и, со словами: «Это просто так — ради эксперимента!», нерешительно приблизилась к Джеку и присела перед ним на корточки. Пес ласково лизнул ей руку и демонстративно повернул голову, как бы не смотря на. Дотронувшись до гладкого бока ротвейлера, женщина все так же боязливо погладила теплую шерсть. Собака никак на это не отреагировала, и только член зашевелился чуть более активно. Ольга Григорьевна протянула руку к этому лысому сгустку кожи с тонкой сеткой красных и синих сосудиков и указательным пальцем провела по его краешку. Член Джека оказался очень теплым и бархатистым на ощупь, и буквально просился в руки.
 — Да что я, дура что ли! — вдруг возмущенно произнесла женщина и резко поднялась. Джек быстро взглянул на нее, и в его глазах блеснули недобрые огоньки. Ольга Григорьевна немного брезгливо вытерла руку и... встретилась взглядом с Наташкой. Трефилова стояла, облокотившись на дверной косяк, и молча наблюдала за этой сценой. В ванной все так же заливался фен.
 — Собачкой моей интересуешься? — бархатным голоском произнесла Наташка, покачивая проводом электрощипцов.
 — Нужна мне была твоя собачка... — выдохнула Светкина мама. — Такая же больная, как и...
Она запнулась на полслове и направилась в кухню.
 — Да нет, — мягко оветила Трефилова, ничуть не обидевшись. — Просто ты не умеешь с ней обращаться.
 — Что? — Ольга Григорьевна выглянула из-за холодильника.
 — Джека мой ласку любит, — протянула Наташка, подойдя к собаке. — Вот так он любит у нас, вот так... да, Джека?
С этими словами она ласково гладила собачий член, который прямо на глазах увеличивался в размере. Джек задышал чаще и его задние лапы начали подрагивать. Судя по тому, как уверенно женщина управлялась с интимной частью ротвейлера, Светкина мама с некоторым стыдом и внутренним «ах!» предположила, что Трефилова давно уже... занимается любовью со своей псиной?! Она снова отбросила веник и вышла в комнату.
 — Ты что же это... — растерянно начала Ольга Григорьевна. — Это же так...
 — Приятно, Оля, приятно, — наставительным тоном произнесла подруга. — Только ханжи и старики, кто никогда не пробовали и не знают, что это такое, могут утверждать подобные вещи!... И, пожалуйста, Оля, не говори так о моей собаке — она вовсе не больная...
Светкина мама пожевала губами, издавая невнятные звуки, которые должны были быть словами, но так и не родились. А потом этот аборт монолога и вовсе иссяк, а мысли Ольги Григорьевны понеслись со все нарастающей скоростью. Ибо Наташка, эта тридцатилетняя с хвостиком женщина улеглась на ковер и осторожно принялась облизывать гениталии своей собаки. Джек пробормотал что-то довольное, и Наташка аккуратно взяла кончик его члена в рот. Ольга Григорьевна сначала встала на цыпочки, а потом тихо подошла поближе, чтобы видеть все происходящее, так сказать, из первого ряда.
Ее школьная подруга, такая милая в прошлом девочка, примерная жена хорошего мужа, богатого и неглупого; эта самая Наташка Трефилова, которая в пятом классе до крови расквасила коленку и ей пришлось накладывать швы — вон они виднеются синим рубцом из-под коротких шорт, эта милая и добрая женщина сидела сейчас на коленях рядом с Ольгой Григорьевной, подружкой Олькой, и увлеченно делала минет своей мускулистой собаке. Тихие хлюпы изредка доносились изо рта Трефиловой, и тогда тонкая ниточка слюны оставалась на толстом стволе собачьего члена. Ярко накрашенные губки плотно обнимали эти переплетения сосудиков, чуть пачкая их помадой, которая тут же стиралась новым движением. Двумя пальчиками с тупо подстриженными ноготочками женщина держала гениталии Джека у самого корня и легонько массировала тугую плоть. Всем своим видом Наташка напоминала невесту с мужем в первую брачную ночь. «А я, выходит, свечку над ними держу!», мысленно нервно рассмеялась Ольга Григорьевна и, не удержавшись, прыснула вслух.
Джек и Наташка вместе посмотрели на нее, а потом подруга слегка отстранилась и, облизнувшись, негромко предложила:
 — Ты попробуй, Оля, попробуй!..
И тут воля Светкиной мамы дала трещину. Потому что, если бы ей это все было глубоко противно, то она давным-давно бы уже выгнала непрошенных гостей, предварительно с ними поссорившись. И поскольку, она этого не сделала, значит, ей было не все равно?... Значит, в этом неожиданном визите оказался любопытный сюрприз?... И разве не умело Джек тыкался в ноги и между ними, да причем так, что женщина вскрикнула не от испуга за свою жизнь, а от испуга быть замеченной в том, что ей это... приятно? Приятно, черт возьми!?
Руки Ольги Григорьевны мелко-мелко затряслись, а ладони вспотели. Женщина оглянулась невидящим взором на часы в серванте, потом на дверь в прихожую и снова на гостей. Те терпеливо ждали, хотя Джек уже опустил заднюю ногу, по-видимому, от усталости.
Наташка со снисходительным видом поднялась и настойчиво повлекла подругу на ковер. Светкина мама безропотно подчинилась, а потом, сказав слабым голосом: «Дурдом какой-то!», высунула язык и, зажмурившись, лизнула горячую собачью плоть. В первое мгновение она ничего не почувствовала кроме приятного запаха наташкиных духов, которым пропиталась шерсть в паху у Джека. С бьющимся сердцем она лизнула второй раз, потом третий, и вдруг вкус животной плоти, одуряющий и возбуждающий, обрушился на девственные сенсоры домохозяйки. Она, мать почти взрослой дочери, занималась сексом с кобелем...
Как настоящая сучка!
Будучи весьма опытной по части орального секса со своим мужем, водителем-дальнобойщиком, Ольга Григорьевна начала было активно ласкать языком собачий член, но Джек внезапно коротко заворчал.
 — Потише, Олька, поаккуратней! — инструкторским тоном сказала Наташка. Она сидела рядом и внимательно наблюдала за сценой. Светкина мама сказала «угу» и снова принялась лизать гениталии Джека, но уже в другом ритме.
 — Вот... Вот так... — время от времени вставляла Трефилова, поглаживая собаку по боку и поправляя прядки длинных волос на лбу подруги. — Джек у нас так любит... Любит...
Когда рот Ольги Григорьевны немного устал, а член ротвейлера весь покрылся скользкой смазкой, Наташка снова удивила подругу.
 — А теперь Джек пусть немного поработает!
С этими словами она отошла к дивану и, сняв свои шорты вместе с трусами, широко развела ноги в стороны. Взору Ольги Григорьевны открылась чрезвычайно волосатая женская половая щель, с выглядывающими бугорками розовых губок. Эта щель уже слегка блестела, потому что Наташка определенно возбудилась. Мысленно кинувшись взором к своей промежности, Ольга Григорьевна с легким стыдом поняла, что ее широкие бабские трусы намокли в самой интимной их части. Ничто человеческое ей оказалось не чуждо.
Джек довольно рыкнул, глухо гавкнул и бросился к хозяйке, уже одним взглядом определив, чего она хочет. Однако, они слегка не поняли друг друга, ибо собака было взгромоздилась на женщину сверху, хищно подрагивая ляжками, а Трефилова быстро спихнула кобеля и торопливо сказала:
 — Нет, Джек, не это... Лизать! Лизать!..
Она похлопала себя по лобку, и Джек мгновенно сменил позу. Своим длинным языком он начал ласкать промежность своей хозяйки, а Наташка помогала ему, двигая бедрами в такт. Диван заскрипел под их тяжестью, и подруга скрылась из виду Ольги Григорьевны, закрытая широкой собачьей спиной. Чувствуя неловкость от того что на ней в данный момент оказалось такое некрасивое нижнее белье, да еще с дыркой на заднице, да еще и без бюстгальтера, Светкина мама быстренько стянула трусы под халатом и бросила их в угол так, чтобы гости этого не заметили.
Но гостям было и не до этого. Наташка уже вовсю разошлась, так что скрип дивана сменился на более высокую ноту, а ротвейлер собрал ковер под своими лапами в крупные волны. Прерывистые, восторженные вздохи и ахи женщины разбавлялись довольным глухим собачьим ворчанием. Куцый хвостик псины трясся, словно под током, и Ольга Григорьевна, уже совсем ничего более не стесняясь, подошла к дивану и от души добавила скрипу, повалившись на него. Она распахнула халат, и в это время Наташка взвизгнула.
 — Джжееек!... — Ее голос захлебнулся в потоке сладострастных возгласов. — Джееек, сука ты такая, кобель неисправимый, хрен ты собачий...
Она оттолкнула пса и рукой принялась массировать свой лобок, пальчиками залезая внутрь, в мокрую от собачьей слюны и собственных выделений дырку.
Ольга Григорьевна с робкой радостью обратилась к ротвейлеру:
 — Джек! Лизать!
И похлопала себя по лобку.
Собаку не надо было долго упрашивать. Прямо перед ним маячили две волосатые мокрые женские промежности, от которых исходил такой чарующий и возбуждающий аромат, что Джек скульнул от нетерпения и уткнулся мордой во влагалище Светкиной мамы...
Глава третья — Та-ак! — довольно протянула Танька Каманина, оглянувшись на остальных. — Чудненько...
С этими словами она нарочито медленно вытащила пушистый клок ваты из тряпочного лифчика Светки. Тонкие волокна остались на пластмассовых квадратиках белья, и одна грудь тут же стала почти на номер меньше.
 — А то-то я смотрю — за месяц такие сиськи отрастила, что прямо хоть на ферму посылай! — добавила Ленка Хохлова, вытаскивая вторую порцию ваты.
Если бы не внезапно вошедшая учительница по физкультуре, Александра Петровна, то неизвестно чем бы кончилось это «расследование», которое учинили девчонки Светке в школьной раздевалке в спортзале.
 — Девочки! — резким голосом произнесла физручка. — Почему вы не в зале? Вам что, отдельное приглашение надо?!
 — Да нет, — на удивление мягким голосом ответствовала Каманина. — Мы уже почти все...
Она подтянула спортивные штаны и вышла из раздевалки, бросив клок ваты на пол. За ней потянулись и остальные девчонки, стараясь не смотреть в Светкину сторону.
 — Комарова! — окликнула Александра Петровна. — Ты что, глухая?
Светка опустила голову и сделала было шаг к двери, но потом резко остановилась и дрожащим голосом сказала:
 — Я не пойду!
 — Что? — злые черные глаза учительницы округлились от удивления.
За семь с половиной лет работы в этой школе ей отваживались грубить всего трижды, да и те были отъявленными отбросами. А эта тихая, робкая на вид ученица, которая всегда чуть втягивала голову в плечи, когда слышала резкий оклик физручки, оказалась неожиданной занозой в самое неподходящее время.
Скривив тонкие губы, Александра Петровна отчеканила приказным тоном:
 — Если ты сейчас же не выйдешь на занятия, то твой дневник станет предметом тщательного изучения сначала директора, а потом родителей!... Ну-ка, быстро в зал!
 — Я не пойду... — упрямо пробормотала Светка и отвернулась к стене. — Делайте, что хотите.
За дверями послышался гомон и многоголосый шум шаркающихи и топающих ног — класс отправился на улицу, на школьный стадион, к своим занятиям. Громкий голос физрука, жирного и усатого Гоги, лениво подгонял нерадивых и отстающих. Потом голоса переместились в коридор, и удаляющееся эхо вскоре стихло.
 — Ладно, — пожала плечами Александра Петровна, — ты сама напросилась... Давай дневник!
Светка безропотно протянула толстую тетрадь в протянутую руку.
 — И пошли со мной в кабинет!
В зале была маленькая каморка, как у папы Карло, где хранился весь спортивный инвентарь для школьных занятий. И там же помещался стол, где физруки хранили свои тетради с записями, пакетик с сухарями и чашки для чая. Одуряющий запах резины и лыжной мази витал в воздухе, отчего Светке стало совсем тоскливо, но отступать ей было некуда — пойти на занятия вместе с классом было для нее смерти подобно. Конечно, ей рано или поздно придется пойти, но это будет потом, не сейчас... Что-то, возможно, забудется, сотрется острота ощущений... Но сейчас!..
 — Комарова! — голос Александры Петровны вернул Светку в реальность. — Я ничего не понимаю, ты же отличница!..
 — Хорошистка... — робким голосом поправила она женщину. — Там... «четверки» тоже есть...
 — Ну хорошистка, — согласилась физручка, листая дневник. — И по поведению у тебя «отлично»... Зачем тебе неприятности?
Внутренне Светка вся содрогнулась, ибо рассказать о своем ужасном разоблачении этой строгой учительнице... Лучше сразу повеситься! Поэтому Комарова сжала губы и наклонила голову, рассматривая кроссовки на ногах и исподлобья сравнивая их с кроссовками на ногах женщины. Уж скорее бы она поставила этот чертов «неуд» и на сегодня занятия для Светки оказались бы окончены. Даже несмотря на то, что впереди тяжелая математика — дом, милый дом звал и манил ее...
 — Света, — неожиданно мягким голосом сказала Александра Петровна. — Посмотри на меня...
Ученица подняла глаза и обнаружила, что взор физручки был вовсе на таким уж злым. Так, слегка прищуренные веки и нахмуренный лоб... А глаза-то не злые.
 — Света, я не хочу для тебя никаких неприятностей. Но я должна сделать эту запись и отнести дневник директору!... Я понимаю, что в раздевалке что-то произошло и ты не хочешь идти из-за этого на урок. В принципе, для меня это не должно иметь никакого значения. Но двойка в конце четверти окажет весьма сильное влияние на финальные отметки... И это будет твоя первая четверка по физкультуре за все эти годы! Разве тебе это надо?
Светка проглотила ком в горле и молча помотала головой. Близкие слезы уже были на подходе. Вконец измотанная сегодняшним днем, она закрыла лицо руками и тихонько заплакала.
 — Ну-ну-ну... — недовольно произнесла Александра Петровна, вставая со стула и подойдя к ученице. — Ну, ты совсем уже...
С этими словами, она прижала Светку к свое груди, и Комарова, не в силах больше сдерживаться, обняла женщину и горько зарыдала. Сквозь потоки льющихся слез, к которым девчонка уже, в общем-то, привыкла, она неожиданно ощутила упругую полноту грудей физручки. Для Светки чужие груди стали предметом наблюдения номер один за последние несколько месяцев. И если была возможность, она втискивалась в любые толчеи в школьных дверях или в буфете, и старалась почувствовать чьи-нибудь сиськи всем, чем прикасалась к ним — плечом, спиной, своими грудками... А тут, сдобренная изрядной порцией нервов, чувствительность Светки переросла все границы. Открыв один глаз и хныча уже больше по инерции, она пыталась рассмотреть сквозь мокрые ресницы границы лифчика на спортивной безрукавке женщины. Лямочки оказались тонкими, как и у нее самой, а больше ничего видно не было.
Глубоко вздохнув, Светка выпрямилась и стала вытирать глаза руками. Александра Петровна, видимо, ждала каких-нибудь откровений отчаявшейся девочки, и была несколько разочарована, когда Комарова всего лишь тихо, со всхлипываниями пробормотала «извините, Александра Петровна!».
 — Да ладно... Да, конечно... — раздражение потихоньку закипало в физручке. — Но с директором мы... как?
Светка, вытирая остатки слез, взглянула на женщину, не понимая, что ей нужно, ибо даже четверка в четверти — всего лишь неприятный, но не фатальный результат. Александра Петровна дробно постукивала пальцами по столу и, закусив уголок губы, изучала дневник. И для Светки стало неожиданно ясно, что дневник она изучает так, для виду, а на самом деле, она ждет чего-то другого... Но чего?
 — Александра Петровна, — решительно начала Комарова еще слегка дрожащим голосом. — У меня с собой есть двадцать рублей...
Физручка перевела мрачный взгляд с дневника на ученицу, и снова принялась читать линованные страницы как какой-то роман. Светка замолчала, чувствуя, что попытка откупиться деньгами не прошла.
 — Света, — со вздохом сказала Александра Петровна. — Я человек, слава Богу, не бедный и твои гроши для меня ничего не значат. Мой муж зарабатывает достаточно. Мне твои взятки не нужны...
 — Тогда что вам нужно? — голос Светки приобрел твердость. Она шмыгнула носом и спрятала руки за спину.
 — Твои трусики...
Светка словно пробежала на полном ходу мимо нужной двери. Она мысленно вернулась к последним словам учительницы и почему-то не удивилась. Все социальное возмущение, навязанное половым воспитанием, буквально встало на дыбы, но оказалось не в силах справиться с мощным потоком возбуждения живой, не отягощенной моралью плоти, где чувственные сенсоры являются главными, где человеческое воображение необходимо всего лишь для разыгрывания разных сексуальных сцен, а тут такое же, но... в реальности.
Задохнувшись от лавины мурашек, скатившейся с затылка, Светка нерешительно потопталась на месте, незаметно пожала плечами и наклонилась, чтобы развязать кроссовки.
 — Нет, Света, — протестующе выбросила ладонь вперед физручка. — Я сама... Сама.
Голос женщины выдал в ней похотливое желание, чего Светка никогда в Александре Петровне не замечала, и даже не представляла. Взрослая женщина с трепетом развязывала и снимала кроссовки с ученицы, стоя перед не на коленях — такое могло разве что присниться. Но уже стоя босиком и наблюдая за тем, как медленно стаскиваются синие тренировочные штаны со своих ног, Светка все больше ощущала, что ей это начинает нравиться.
 — А зачем вам мои трусы? — немного язвительно спросила Светка, когда теплые руки физручки коснулись белой каемки ее нижнего белья.
 — Для коллекции... — пояснила учительница, замерев на секунду.
А потом белые трусики поползли вниз, открывая внимательному взору Александры Петровны порядком оволосившийся лобок Комаровой. Пахнуло легким амбре пота и женских гениталий, и Светка смущенно крякнула.
 — Ничего, ничего, ничего... — приговаривала учительница непонятно кому, то ли себе, то ли своей «жертве».
Еще через пару мгновений тонкая ткань Светкиного нижнего белья исчезла в кожаной сумочке физручке и была крепко застегнута «молнией». Судьба двойки по поведению была решена. Одевая Комарову, Александра Петровна рассказала, что Светка всегда ей нравилась и что даже если бы она заупрямилась, то директору эта запись все равно бы не попала. А теперь она не попадет даже ее родителям.
 — А кто твои папа и мама? — поинтересовалась физручка, пряча сумку в укромное место, а именно под свою куртку.
 — Мама у меня работает в библиотеке, а папа — дальнобойщик, — охотно ответила Светка, подтягивая штаны. — Ну, я пойду?
Александра Петровна неожиданно ласково улыбнулась и сказал «конечно!». И Светка пошла переодеваться, и там, в полутемной комнате, она с восхитительным стыдом и возбужденным любопытством натянула колготки на голые ноги и такую же голую задницу. Синтетическая ткань приятно обтянула волосатый низ живота девочки, легонько впиваясь между ягодиц. Одетое платье и мысль о том, что под ним практически ничего нет, а платье довольно коротковато, привело девчонку в радостное настроение, хотя в любой другой бы день вся эта история показалась бы полным Армагеддоном.
Глупо хихикнув, Светка закинула на плечо сумку с учебниками и тетрадями и вышла вон из споривного зала. Из зала, где в тишине своей затхлой каморки, заваленной баскетбольными мячами и лыжами, замерев за своим столом, как паук в паутине, строгая и даже злая Александра Петровна довольно рассматривала свой новый трофей, изучала и может быть даже его нюхала...
Глава четвертая Павел Иванович изо всех сил сжал толстый клык бампера на его «Камазе». Металл нагрелся на солнце, но не обжигал, потому что стоял октябрь на дворе, «бабье лето». Его увесистые руки с грубыми мозолями на ладонях слегка подрагивали, а голова качалась вперед и назад.
Комаров наслаждался болью в заднице...
Честно говоря, эта боль не была чем-то уж сверхстрашным, ибо анус мужчины был разработан прилично. В долгих поездках, наслушавшись страшных историй о «плечевых» — проститутках на дорогах, о том, какую гадость можно схватить от них (что для женатого Павла Ивановича было вообще неприемлемо), Комаров решился на шаг, давно им вынашиваемый, но пока ни разу не осуществленный. А именно: сорокалетний водитель предложил заняться сексом вместе со своим напарником — долговязым и нескладным Виталькой. Соломенные волосы Витальки очень нравились Павлу Ивановичу, его привычка рывком убирать их назад, глуховатый голос и отсутствие тяги к куреву. При всем при том, Комаров не считал себя гомосексуалистом и краситься там, носить бабские тряпки он не собирался. Но в далекой поездке, где нету выхода желанию, подчас очень сильному, так как хоть «плечевые» и опасны, но такие цыпочки... ; так вот в таких поездках хочешь — не хочешь, а «спускать» надо.
Павел Иванович был мужчина осторожный. Сделав несколько дальних рейсов вместе с Виталькой, убедившись, что тот парень хороший, наслушавшись от него разных баек и анекдотов о «голубых», под веселую руку шутливо предложил заняться сексом. Виталька тогда от души рассмеялся и так же весело согласился. Но когда рука Павла Ивановича оказалась вместо руля на бедре напарника, тот вдруг перестал смеяться, стал серьезным, хотя руку мужчины не скинул.
Комаров принял это как знак согласия.
Тут же на дороге, не сходя с трассы далеко, Павел Иванович умело сделал минет Витальке. Это был его первый минет в жизни. И поэтому, когда напарник прошептал, что сейчас он уже вот-вот все — мужчина отстранился и принял первый поток спермы себе на ладонь. Потом член Виталика выстрелил еще пару раз и все пальцы Павла Ивановича оказались в липкой белой жидкости, вязкой, издающий резкий рыбный запах. Она капала на пол грузовика, а они оба оторопело наблюдали за этим, пока наконец напарник не опомнился и не вытер ее грязной тряпкой. К запаху сперму тут же примешалась легкая бензиновая вонь. И этот аромат оказался чарующим для мужчин.
Наскоро сделав минет Павлу Ивановичу, Виталька пересел за руль и они отправились догонять время, ибо несколько выбились из графика. Комаров довольно развалился на сиденьи «Камаза» и замурлыкал под нос какую-то песенку, а потом решительно заявил, что как только они сдадут груз, то... Виталька не возражал.
И так началась бродячая жизнь с напарником.
Дома Павел Иванович с удовольствием трахал жену, исподволь хотел подрастающую дочь (даже сумел подглядеть за ней в ванной!), но особую изюминку он нашел именно с Виталькой. В каждом без исключении рейсе они сливались в экстазе на каком-нибудь пустынном участке дороги: довольно быстро освоили анальный секс, долгие мужские поцелуи и экспериментировали с разными позами совокупления. Павел Иванович предпочитал больше пассивную роль, отчего и разработал свой анус до приличных размеров. Первое время он мучился легким геморроем, но дома все быстро проходило, а потом вообще все вошло в норму.
И жизнь потекла веселой рекой, полной удовольствий.
Павел Иванович ходил на работу как на праздник, чем немало потешал жену. Но Ольга Григорьевна не возражала против частых командировок, потому что в доме появились деньги, и с контрактами Комарову везло прямо сказочно.
А потом Павел Иванович встретился с Лидией Васильевной, своей собственной тещей в подъезде в те минуты, когда отдавал прощальный затяжной поцелуй Витальке.
Сцена оказалась на редкость театральной.
Замершая в изумленном порыве Лидия Васильевна... Смущенный, с бегающим взглядом Виталька... И Павел Иванович с обреченным лицом идущего в атаку на танки...
 — Это... Как же это... — закудахтала было Лидия Васильевна.
 — Мама, я прошу Вас! — сурово проговорил Комаров.
 — Ну, я пожалуй, пойду... — это уже Виталька.
Когда за напарником хлопнула дверь в подъезде, теща недовольно скривила губы и демонстративно направилась к лифту.
 — Лидия Васильевна, — схватил ее за руку Павел Иванович. — Если вы хоть что-нибудь расскажете Ольке...
 — То что? — презрительно поинтересовалась женщина, стряхивая руку зятя. — Что ты можешь сделать? Зарежешь меня? Задушишь? Или отрежешь язык?..
Павел Иванович молчал, придавленный реализмом слов тещи, потому что она была права — не существовало той силы, котора могла заставить ее замолчать, даже ради счастья собственной дочери. Грузный и потный он растерянно слушал как спускается лифт — могильная для их брака с Олькой лодка. И этот Харон, толстый, невысокий, с большими грудями уж точно не остановится. Никогда в жизни Комаров не ссорился с тещей, но никогда и не разговаривал с ней по душам, за столом, сердечно, за бутылочкой водки... Потому что теща не пила, не терпела пустых разговоров с мужиками, на дух не переносила его командировки и вообще — была полной и настоящей сукой, к тому же еще и разведенной.
 — Лидия Васильевна... — Павел Иванович сбавил резкость своего тона, хотя внутреннее бешенство пропорционально возросло. — Я прошу вас...
 — Это уже лучше, — сурово отчеканила теща. — Такой тон мне нравится больше...
 — Как же мы, это?... — подыграл ей Комаров, глядя на открывающиеся двери лифта.
 — Машина у подъезда? — спросила Лидия Васильевна командным голосом.
 — Угу, — промычал мужчина, не совсем понимая при чем здесь машина.
 — Тогда поехали! — приказала теща и первая направилась на улицу.
Уже трясясь в тяжелом «Камазе» и автоматически выруливая на дорогу, ведущую к дачам, Павел Иванович не переставал злиться на эту плюгавую и жирную особу, которая сидела рядом и вертела им как хотела. Правда, мельком Комаров выхватил из этой поездки то, как подпрыгивала на ухабах большая грудь женщины. Почему-то эта грудь запала в душу мужчине, и даже тогда, когда они оказались вдвоем на даче, перед его глазами все маячили эти два арбуза, затянутые в широкий бюстгальтер. Назвать лифчиком такое сооружение у Комарова не хватило духу.
Лидия Васильевна довольно огляделась в пустой и холодной комнате и жестом указала на кровать:
 — Раздевай

Поделиться в: