Иосиф Серебряный проснулся оттого, что у него окоченели ноги. Он проснулся, включилось сознание, но подыматься он не спешил. « Во-первых, почему так темно? Ночь?... Нет, не совсем, чтобы ночь. Что-то иное. Но что?... И почему приглушены посторонние звуки?» — рассуждал он долго, лениво и привычно оперируя словами. Характерное чувство гадливости, обременяющее душу и тело, напомнило ему о том, что вчера он был пьян, как свинья — и это было все, что он мог вспомнить о вчерашнем. Оказалось, что лежит он совершенно голый, с накрытой одеялом головой (вот откуда тьма и приглушенные звуки), окошко открыто настежь, утренний ветерок гоняет по подоконнику пепел с окурков, упавших из переполненной пепельницы, на голой стене репродукция с Айвазовского (так и есть, гостиничный номер), на узкой кровати у противоположной стены, прижавшись спинами, спят двое, укутанные одним одеялом: та, что ближе к краю от стены, высунув часть лица из-под одеяла, спала с открытым ртом, вторую можно было угадать лишь по спутанной пряди волос, разбросанной вверх по подушке. Вчера он « стрелял дуплетом» (так он называл это явление). Не удержался-таки, позвонил. По ковру был разбросан стандартный сексшоповский набор садомазохиста: плеть о нескольких хвостах (неужто вчера он изображал мученика? Интересно, как это у него получалось?), кожаная маска « жертвы» с зиппером на рту (похожая в данном случае на отрезанную голову человека, умершего страшной смертью); женские ботфорты, брошенные по разным углам и бутылки, много пустых бутылок, располагающихся на полу во всех вариациях. « Если, однажды проснувшись, я увижу нечто подобное и узнаю, что я в аду — я не удивлюсь», — подумал Серебряный. Он неслышно накрыл одеялом ноги, продолжая лежать с открытыми глазами.
Прямо за окном повисло яркое солнце. Оно било в глаза Серебряному, тот пытался увернуться, но безуспешно. « Я люблю солнце, — думал он, — но не в таком, простите, виде». Он укрыл голову одеялом и вновь забылся бредовым полусном.
Его разбудили осторожные шаги и сдерживаемый девичий смех. По комнате, дымя сигаретой, шагала полуголая блондинка, то и дело подходя к запертому окошку, сбрасывая пепел на гору окурков, переполнявших пепельницу. К ней присоединилась вторая, войдя в комнату с широким полотенцем в руках, куда она окунала лицо, мелко вздрагивая и постукивая зубами. Это была брюнетка с более укороченными формами тела, с монголоидным разрезом глаз. Блондинка была выше своей напарницы примерно на десяток сантиметров, ляжки ее были худы и продолговаты, отмечалась некоторая сутулость; на ней была узкая лента трусов с матерчатым треугольником в паху, попросту говоря, — « напиздник», — груди ее были малоразмерны, с твердыми на вид, узкими коричневыми сосками. Метиска стояла спиной. Мускулатура спины ее была развита на загляденье гармонично, почти по-мужски, была ровной и гладкой; только где-то вблизи шеи краснели два-три свежих прыща, которые, впрочем, впечатления не портили. Цвет тела ее был отнюдь не смуглым, даже бледным. Из белья на ней так же были одни трусы, белые, ажурные, врезавшиеся чрезмерно своей левой стороной в ягодицы, открыв одно из полушарий, содрогающееся при движениях студнем. Девушки стояли и курили, глядя в окно, о чем-то невнятно разговаривая, явно и часто употребляя мат. Все это Серебряный наблюдал сквозь мелкую амбразуру, сделанную им в одеяле.
Наконец, они по очереди затушили окурки. Блондинка медленно подняла с полу ботфорты, кожаную маску и, усевшись на пустую кровать, принялась это на себя натягивать. Брюнетка подошла к накрытому с головою Иосифу. Совсем близко замаячил ее с плотной жировой складкой живот, несколько блестящих черных волосков у пупка, уходящих дорожкой в сторону паха. « Э-эй. Вставайте. Вставайте. Слышите», — не совсем уверенно тронула она голову Иосифа, думая, наверно, что это плечо. Еще недавно была совершенно обыденная обстановка, где две полуобнаженные мирно беседовали, — а сейчас опять какой-то спектакль. « Что ж, будем играть по принятым правилам», — подумал Иосиф, делая вид, что только-только пришел в себя и ничего не понимает. Он откинул далеко одеяло, сел в кровати, симулируя восстанавливающееся зрение, зябко потирая ногой об ногу.
Он попросил блондинку освободиться от ботфортов, убрать подальше плеть, так как это уже становилось пошлым, безвкусным. Он категорически отказался от предложенного презерватива, нарушая этим инструкции.
Суховатыми, твердыми губами был приведен в рабочее состояние орган литератора, толстый, но краткий, опоясанный сетью венозных хитросплетений, с укрытой под крайней плотью массивной головкой (так еще недавно спал сам Иосиф), эрегирующий строго горизонтально куда-то в сторону северо-запада. Он вошел в блондинку с заду, смочив ее промежность вязким, пахучим плевком. Он бился своим телом о ее тело, и по бокам и ягодицам пробегали краткие волны. Стоя в кровати на четвереньках, свою голову она безучастно упокоила на локтях рук, меж собою сплетенных; казалось, она размышляет. Пенис Иосифа сновал и скользил в какой-то теплой беспредметности; приходилось давить с силой и углубляться, чтобы ощутить некое кольцевидное препятствие — по всей видимости устье матки, — которое, впрочем, было слишком податливо (уж слишком!). От нечего делать, — как это ни дико звучит, — он стал рассматривать выпуклости девичьего хребта, полагая, что некоторые позвонки было бы желательно выправить (периодически сам онпользовалсяуслугами умелого костоправа). Монголоидная девушка делала свое дело, возясь где-то сзади, щекоча концами ниспадающих волос пятки Иосифа, покрывая его лопатки и шею поцелуями, оставляющими за собой влагу и холод.
Кстати, у девушек были имена: блондинку звали Барби, метиску — Марго. «Вот ведь, тоже скрываются за псевдонимами, — размышлял Иосиф. — Интересная ситуация: все трое под чужими именами!... У них тоже псевдонимы, так как у них тоже, в своем роде, искусство, они тоже работают на публику и имена их должны быть звучны. В этой сфере искусства так же есть свои посредственности, свои гении — участь которых жалка, так как гений их подвержен скромному забытью и не выносится на широкую публику. Раз так, давайте говорить об искусстве и гении доярок! У них, правда, нет псевдонимов, но тем не менее. Весомый аргумент. Ой, пожалуйста, хватит!... Хватит! Довольно бреда!» — взмолился он к самому себе, изо всех сил призывая эякуляцию, напрягаясь в бедрах, покрываясь испариной, с закрытыми глазами моделируя воображаемые ситуации, где имеет он акты со своей мамой, предполагаемой двенадцатилетней дочкой, учительницей начальных классов, нечаянно уснувшей в актовом зале...
Потом была раскосая Марго. Он оставил ее при трусах, оттопырив их таким образом, чтобы можно было наблюдать развернутый чистый анус, сжатый до морщин, отороченный мелкой черной щетинкой, промежность с нежною гусиною кожей — здесь же точка родимого пятна, — и, наконец, бледно-розовую расщелину, дальше которой уже была наглядная анатомия, где все было в развернутом виде, свисал, похожий на морепродукт, исключительно большой клитор.
Он сношался с нею прямо так — сквозь оттопыренные на одну сторону трусы, удерживаемые крюком большого пальца. Марго, в отличие от флегматичной Барби, постанывала, мотала головой и, стоя на четвереньках, царапала простыни, собирая их в складки. Серебряному очень хотелось кончить одновременно с этим экзотическим существом; даже что-то такое несколько раз дивно и сладостно стучалось у самого корня его ствола, но, посмеявшись, тут же убегало. Одновременно с членом он погрузил в горячее, скользящее отверстие Марго сразу два пальца — указательный и срамной. Он ощупывал движения своего члена — бугристые и напряженные, осязал его тайную работу. Ему пришла мысль отмастурбировать непосредственно во влагалище. Это было ново. Предвкушая дикое удовольствие, долгожданную эякуляцию, он стал погружать один за другим — безымянный палец, мизинец. Как ни странно все четыре пальца с легкостью уместились, покрывшись слизью. С большим пальцем получалось сложнее. Он был как фольклорный медведь в перенаселенном теремке. Тем не менее, и он оказался там. Сузившему ладонь, Иосифу удалось-таки еще немного продвинуться, охватив член щепотью. Воистину, женское влагалище, как и общественное мнение, способно тянуться во все стороны. Большой палец другой руки, удерживающий трусы в приподнятом положении, окунулся в задний проход. По странной прихоти организма все там уже было мокро. Палец вошел почти до основания, когда вдруг наткнулся, — буквально накололся, — на твердое препятствие: это были плотно сформированные каловые массы. « Говно, — констатировал Иосиф, — несомненно, говно. С утра надобно испражняться, уважаемая Марго. Ну, не удалось ей испражниться. Ну не получилось. Ну, не посрала! Так что из того?! — защищал он ее. — И бог с ней; и с этим ее твердым стулом». Это его не отвращало. Он был не новичок. Не одна прямая кишка была им исследована. Это было малоприятно, но. Мотивировал он это свое прохладное отношение к данному факту просто: все мы человеки. Меж тем, сперма уже вот-вот приготовилась бежать по всем семенным протокам; оргазм был близок. В вожделенном помутнении рассудка Иосифу захотелось по локоть окунуть обе руки в женское нутро, достать там до самого сердца, сжать его в кулаке, доставляя и себе и ей неизъяснимый, тотальный экстаз. Он давно уже не замечал того, как Марго бьется лбом о постель, пытается вырваться и вновь подается назад. Но он явно услыхал ее полустон-полурычанье, которого она про себя застеснялась, и слова, сказанные взахлеб: « П-п-пожжалуйсста!!...» Это резко переключило сознание Иосифа: до всего этого он думал, что доставляет партнерше неимоверное наслаждение; но после — он вдруг ужаснулся, растерялся, нашел подходящие случаю доводы: « Молчи. И терпи боль. Я за все плачу, — мысленно обращался он к проститутке. — А раз плачу, то имею право. Покупатель всегда прав!... В кого это я превращаюсь?! — тут же спрашивал он себя. — Ты становишься примитивом, животным! Хуже! Намного хуже!... Мама, моя мама! До чего я себя довел?!» — он уже готов был зарыдать, — не прекращая меж тем автоматических фрикций, — как вдруг понял, что это похмелье водит его темными лабиринтами, низвергая в бред. Позывы тошноты подошли к самому горлу. А Марго уже кричала: « А-а-а!... А-а!» — при этом истерически похихикивая: это было ее оргазмом. Оказывается, все это время она действительно получала огромное удовольствие, которое внешне проявлялось у ней в форме мучений. « Что за сука! Что за лицемерная блядь!» — остался недоволен ею — до зверства — Иосиф, которому она вспугнула эякуляцию. Барби лежала на следующей кровати спиной к совокупляющимся и плохо изображала то, что она спит. По всей вероятности душила ее зависть, так как она тоже осталась без оргазма.
Туалет и ванна были совмещены. Иосиф Серебряный глядел на себя в эллипс зеркала и видел, что тело его похоже на муравьиное, состоящее как бы из отдельных шариков: самый большой шарик — таз и живот, средний — грудь и плечи и совсем маленький — голова, а к ним — тощие, редковласые лапки. Воистину, приходилось славить нынешние традиции, современные костюмы, позволяющие занятым людямпренебрегать физической формой. Лицо Серебряного было смуглым; но не под солнцем он принимал этот загар, — это был результат частых и неумеренных оргий. Волосы его были обесцвечены до цвета молока. Где-то даже это неплохо сочеталось — смуглость лица и белизна волос (хотя и было искусственно). Он осторожно, чтобы не делать резких движений головою, оседлал унитаз. Он принципиально не похмелялся, боясь сделаться алкоголиком, поэтому сносил неизбежные муки.
« Давить из себя раба по капле. Ничего не оставляя, — приговаривал он, испражняясь с натугой, — интересная взаимосвязь. Что дальше? До каких еще извращений мне нужно дойти, чтобы возбудиться надлежащим образом? Чтобы божественно (повторяю: « божественно») эякулировать?... Но самым большим извращением было бы, по-моему, предложить ей руку и сердце. Ха-ха!... В самом деле! Вот оно как происходит: она (эта самая пресловутая Марго) вся в белом, за белой вуалью, и я — похожий на Дракулу — смокинг и трость. А после: невинные поцелуи при закрытых губах, романтические отношения — и любовь, любовь до слез и соплей, черт возьми!... А после — коитус. Умопомрачительный коитус! И все сначала (несомненно, что так называемое целомудрие есть одна из многочисленных форм страсти, более тонкая, изощренная, не лишенная некого прагматизма)... Вот он выход! Вот они, новые пути человечества! Умница! На — тебе, Нобелевскую премию, получай. Спасибо. Да, да. Надобно подлечиться: воздержание, диета, покой».
По привычке, поднявшись, он заглянул в унитаз и смыл все шумным каскадом. « Так безжалостное время рушит все, как потоки воды из сливного бачка унитаза», — подумалось ему. Ему вдруг стало ужасно грустно и жалко всех и вся вместе с собою. Его нервная система была больна, а сам он чувствовал себя как трехсотлетний ворон, уставший жить...

Поделиться в: