Была свадьба. Женихом был явный монголоид (Анатолий Тен-Пак); у невесты же (Людмила Кировская) были синие глаза и белые кудри. Сначала был интернационализм. Впоследствии дифференцировались: по левую руку, в основном, шумно и бедово отдыхали русские, по правую — культурно и смирно уселись корейцы, напевая хором что-то свое, родное, ничего не говорящее русскому уху.
Средь ночи молодые взялись разбирать подарки, оставляя по сторонам горы оберточной бумаги. Средь подарков оказался некий черный волосяной комок, перемещающийся шатко и бестолково, оставляющий за собой вполне символические лужицы на полу, одетый в золотое не по размеру ожерелье, состоящее из тонких пластинок, на одной из которых выгравировано было: «Я — Марсель. Желаю счастья», и текущая дата. В небольшой инкрустированной шкатулке прилагалась ко всему прочему родословная, где значилось полное имя животного: Марсель-Хабиб-Мормон — Манюэль-Микадо — Менелай. Это было начало. Кому дано было знать дальнейшее?..
Анатолий Тен-Пак являлся удачливым предпринимателем локального значения. Он тесно был связан с мафиозными структурами, отдавая некоторую часть своего дохода на цели гуманные: содержание законоослушников, людей оступившихся, подневольных, томящихся в местах лишения свободы. Русская девушка с вопиюще басурманской фамилией, — а именно, Людмила Тен-Пак, — пыталась организовать собственный фитнес. Но что-то там у нее не сложилось, и связанные с этим колоссальные идеи порушились, как злосчастные города, преданные лютой стихии. Пес Марсель вырастал в черно-вороного с фиолетовым отливом мохнатого великана, наделенного томным отечным взглядом морфиниста, слюнявой пастью и отдышкой.
И здесь появился еще один, четвертый участник описываемых событий, который впоследствии принужден будет сыграть свою зловещую роль, сказать некое веское слово. Однажды Анатолий Тен-Пак принес в дом «маузер» с прилагаемой к нему деревянной кобурой, покрытой ветхим лаком. Некогда, возможно, оружие сие принадлежало некому безвестному начпроду или начфину, имевшему в лице данного оружия себе славного товарища. Анатолий приобрел его, маузер, в качестве антиквариата, не более того. Он пристегнул пистолет к своей пояснице, — а так, как был он истым азиатом, и ростом был невелик — если не сказать большего, — то выглядело это достаточно смехотворно: можно было гадать, кто к кому пристегнулся — то ли человек к пистолету, то ли наоборот. Именно так подумала Люда Тен-Пак, покатываясь, как говорится, со смеху, вслух ничего не высказывая.
Душевное состояние Анатолия в тот период порой оставляло желать лучшего. Его посещали приступы тупой депрессии, во мрачности утопало его лицо.
Сам того не осознавая, он стал ощущать жизнь, как непомерное, долгое состязание с Высшим Разумом, который был коварен по существу, где или Он — тебя, или ты... но все было предрешено. По эмоциональному накалу все это очень напоминало ночную зимнюю чехарду на кладбище, участников которой, в основном, давно покинул рассудок. Надо ли еще говорить о том, какой силы конфликт рос внутри Анатолия, грозя его поглотить, разорвать пополам. Вдобавок обнаружился жесточайший метеоризм кишечника. Он входил в дом и тут же натыкался на работающий во всю мощь телевизор, с экрана которого порой неслась сущая мерзость, где вполне как будто благообразного вида девицы делились своими наблюдениями за собственными же овуляциями, посвящая порой случайного зрителя в совсем никчемные, отвратительно мелкие детали сего процесса... Анатолий гасил телевизор, садился и молчал иногда до двух часов подряд.
Теперь о собаке. Анатолий невзлюбил его с того самого момента, когда, очнувшись от сна, по пути в ванную, обнаженной ногой раздавил на полу нечто прохладное и скользкое, которое оказалось собачьим дерьмом. Подрастая, пес на вполне заслуженном основании стал требовать для себя статуса полноправного члена семьи. Однако, Анатолий с этим не мог согласиться. Он третировал пса время от времени, в остальное же время попросту его игнорировал. Он добился своего: Марсель в свою очередь игнорировал его. Они вели себя внутри квартиры так, словно одного из них не существовало: они, казалось, могли пройти сквозь друг друга, нисколько этим себя не потревожив. Естественно, все это с долей напряженности. Людмила же, напротив, всячески баловала животное. Она имела привычку, низко наклонясь, подставлять псу губы, которые тот с чавканьем лобызал. Однажды пес исчез. Людмила была сама не своя, не спала, бегала по городу и клеила многочисленные объявления, отороченные бахромой. Покушаясь на вознаграждение, однажды в сумерки зазвонил телефон, объявив, что пес нашелся, запросив при этом кругленькую сумму, причем в долларах.
Внимание, близка кульминация.
С наступлением весны, первого серьезного солнца, когда земля начинала исходить легким парком и свежел воздух, не обжигая, как прежде холодом носоглотку, Анатолий расцветал совместно с природой. Он чувствовал в себе некое дионисийство, вакханалию крови, когда жизнь, казалось, имела одно лишь бесконечное будущее, прошлое начисто исключалось: голова без хвоста. В этом умонастроении шел он домой. Он открыл своими ключами, не названивая (так, впрочем, он поступал всегда). Не подымая в прихожей шума, одевая плюшевые тапки, он направился к комнатам. Он стал перед комнатой супруги; дверь была заперта, из-за двери неслись некие подозрительные звуки, напоминающие занятие спортом в домашних условиях. Не обнаруживая себя, Анатолий приблизил ухо. Людмила, — слышно было, — легонько постанывала; другая посторонняя, по всей видимости телесная возня; шумная собачья одышка. Одним движением, широко Анатолий открыл двери.
Он лицезрел ужасную срамоту: уперев вытянутые руки в подоконник, стояла Людмила, откинув сзади полы халата настолько далеко, что обнаженной казалась она до самой поясницы; позади нее пристроился в позе вечно спешащего любовника пес Марсель, открывший пасть, свесивший на сторону лоскут языка. Дальнейшие действия Анатолия были как бы продиктованы свыше (впоследствии он подчеркивал это на суде). Он подошел к комоду, выдвинул несколько ящиков подряд (забыл где), прежде чем нашел искомое. С маузером в руке он отправился к блудствующим, которые уже сидели порознь, ожидая всего, но не этого. Людмила подняла виноватое, красное лицо, которое вдруг исказилось немым, застрявшим вопросом, когда в нее выстрелили. Марсель с недоброжелательным рычанием попытался было укусить Анатолия, но тот его сразил. После всего, бросив тяжелый, нагретый маузер в пустую постель, Анатолий отправился зачем-то умыть руки, но водопровод лишь сделал шумный и сиплый выдох.
Он сидел на кухне и пил коньяк прямо из бутылки, отирая по-босяцки горящие губы ладонью. Правильно ли он поступил? Если бы здесь был чужой мужчина, то сомнений не было бы. Но то, что произошло — это... стыдно, это дико! Что скажут люди? Ведь они все и всегда знают. Может быть не стоило поступать столь крайне? Возможно, надо было убить одну лишь собаку? Ведь не исключено, что он, — а не она, — пытался насильно овладеть ею. Хотя мог ли он своими лапами предусмотрительно поднять ей халат, поставить ее выгодно?... неужели ей было мало меня? Или было мало того, что у меня?... можно до бесконечности искать виноватых, — так размышлял Анатолий, пьянея своеобразно, тяжело и хмуро, не так, как ему хотелось бы.
Он появился на улице, вооруженный и пьяный, о колени его билась деревянная кобура, путаясь в ногах, мешая шагу. Он пристрелил по пути внимательного ротвейлера с кряжистою статью, — причем, сцену эту подавлено и неподвижно наблюдал хозяин собаки, прогуливающийся неподалеку. Затем ему попалась на глаза некая совокупляющаяся собачья пара, сцепленная меж собою сугубо плотно, растерянная и плачевная. Не исключено, что такой вот собачий конфуз наблюдал некогда один детский писатель, после чего, вдохновленный, придумал фантасмагорическое существо Тяни-Толкая, ходящего на четырех ногах, с телом, оканчивающимся по обеим сторонам двумя головами, действующими несогласованно, врозь. Анатолий зараз уложил эту несчастную влюбленную пару, потрясая в воздухе своим несуразным пистолетом, громогласно хохоча, — так, словно удалось ему поразить мировое зло в самом его корне. Он шел в милицию, сдаваться.
Он совершенно упустил из виду находящийся при нем пистолет, — поэтому автоматически добавлялась еще одна уголовная статья. Суд, конечно, учел состояние аффекта, в котором находился он в момент расстрела своих домочадцев. В целом с ним обошлись мягко, с пониманием. В тюрьме он поверил в Бога Иегову, после того, как по камерам прошелся некий проповедник, одаривая всех красивыми книжицами с картинками.
Я посетил тюрьму ранним утром, охрана еще зевала. Меня усадили в комнате свиданий. Через какое-то время ввели его. Это был подчеркнуто любезный, предупредительный азиат с маленькой бритой головой. Он напомнил мне буддийского монаха. Он сразу поведал мне свою историю, его не приходилось упрашивать. Он очень сокрушался по поводу того, что похоронил убиенных им ненадлежащим образом, сделав это как-то слишком расхоже, не так, как это можно было сделать. Он с каким-то упоением обрисовал мне широкий двухместный гроб (сущая невидаль) из дорогих пород дерева с латунными ручками по краям, дно его устлано белыми перинами, полевыми цветами, и тут же, бок о бок лежат двое: человек и собака. «Пусть бы они лежали вместе. Ведь они любили друг друга. Я не имею в виду пошлость. Сами понимаете», — сказал он и заплакал. Но тут же его лицо прояснилось. Он стал рассказывать мне сказку о том, что в некотором будущем Земля обновится, станет девственной, и все мертвые — люди и звери — воскреснут, возрадуются, а Иегова будет на все это сверху смотреть и умиляться. Его фантазия — включая сюда двухместный гроб с собакой — показались мне излишне бурными. Но я не стал ему перечить, внушать ему собственное кредо: в конце концов, кто из нас был по-настоящему прав?..
Вот такие шекспировские страсти. Специально как будто для скотоложцев. Собака, как говорится, друг человека. И даже немного более того, как оказывается. Но отнюдь не для того, чтобы вывести здесь похабный момент, был взят мною этот сравнительно недавний случай. Случай этот достаточно своеобразный, спорный, с подтекстом. Кто и как поступил бы на месте злосчастного Толика, окажись он сам в этой щекотливой ситуации?..
На днях мой знакомый нахваливал мне свою верную жену, из дому не выходящую, исправно ведущую хозяйство. Я спросил машинально: «Извини... А вы не держите, случайно, собаку?...» он меня не понял и продолжал.

Поделиться в: