Сначала три года профучилища, потом работа по контракту в Украине — одним словом, взрослой я увидела ее уже в 1995 году, когда приехала домой из Германии на отпуск. Правда, жила она к тому времени уже отдельно, снимала, как мне сказали, дачку в Юрмале.
Имея ориентиром дзинтарскую «шашлычку», я довольно быстро нашла двухэтажный деревянный домишко. Открыла калитку. Весь дворик был завален крупными желтыми листьями.
Она увидела меня в окно и выбежала встречать. Мы очень обрадовались друг другу.
Ленка сильно изменилась: раздалась в бедрах, обзавелась волнующе-высокой грудью, я бы даже сказала — заматерела, если такое уместно сказать о двадцатилетней девушке. Но вот большие темно-карие глаза остались те же самые, из детства.
 — Видала, как я устроилась? Настоящая помещица! — радостно говорила она. — Дачники уже съехали, хозяева тоже убрались в город, а я договорилась и буду жить тут до весны — бесплатно, за то, что присматриваю за этой халупой.
Мы прошли через большую комнату, в которой стоял только огромный белый диван.
 — Идеальное площадка для неслабого групповичка, — заметила я.
 — Еще бы! — хмыкнула она в ответ. — Дар благодарного клиента. А вот, собственно, моя берложка.
Мы нырнули в маленькую комнатку. Стол, два стула, кушетка, на которой мы возились еще детьми. В углу — примитивно сколоченная полка. На столе — ворох бумаг, чайник, пара искусственных фаллов, сахарница. Занавесочки на окнах.
 — Правда, неплохо?
 — Неплохо, — сказала я.
 — А это видела? — она с гордостью указала на полку. — Сама сколотила!
Полка была старательно обклеена полосками ламинированной бумаги.
 — Мне ее очень не хватало. Теперь диски можно поставить, книги. Ну, и стаканы иногда... Наши знают, что ты поехала ко мне?
 — Нет. Вы что тут, крепко поцапались без меня? Мать говорит...
 — А, пусть говорит! — Ленка махнула рукой. — Она все время что-нибудь говорит. То она говорит, что ей стыдно со мной на люди показаться, потому что у меня, видишь ли, такая юбка короткая, что анус виден. То они с отцом стесняются, что за мной заезжают на крутых тачках. То находят презер в сумочке, то еще что-нибудь... Ну так и не копались бы! Одним словом, не укладываюсь я в их представления о приличном образе жизни. Стало невмоготу, я и ушла.
 — Как же ты зимой-то будешь?
 — А что зимой? Печка у меня есть. Дрова найдутся — вон, старых ящиков сколько!
 — Но ведь домик-то летний?
 — Ничего, как-нибудь натоплю! Да и мужички помогут. Это они платить не любят, жмутся. А там подвезти уголька или подбросить бельишка — это пожалуйста!
В общем, видно было, что решение о переселении сюда для нее окончательное. Но зачем, во имя чего так болезненно и резко нарушать привычный ток жизни? Тогда я понять этого была не в состоянии.
 — Видишь ли, — она задумчиво посмотрела в окно, туда, где стоял высокий раскидистый клен. — Ебаться, жить и расти надо просто. Просто и естественно как дерево.
В детстве мы были не особенно близки — сказывалась почти пятилетняя разница в возрасте. И ссорились часто, и ревновали друг друга к отцу, а все же она мне доверяла. Однажды ночью, помню, она пришла ко мне на кровать и, ласкаясь, рассказала таинственным шепотом, что дружит с деревьями, которые растут в нашем дворе.
«Они радуются, когда я прихожу, — говорила она, нежно и страстно целуя мою письку, и глаза ее восторженно блестели в темноте. — А иногда я прошу у них совета и они говорят...»
«Как же они говорят?» — сквозь стиснутые зубы спрашивала я, извиваясь.
Она вонзала свой язычок на всю длину и некоторое время крутила «мельничку», размышляя. Потом подняла лицо:
«Не знаю... Они шумят, а я слушаю и знаю, что они хотят сказать мне...»
 — Слушай, дерево, у тебя колготки поползли.
 — А, знаю! — она равнодушно посмотрела на свои длинные ноги. — Понимаешь, в последнее время я немного болела, ну и отменила несколько свиданок. В результате — дохлый гонорар.
 — Сколько?
 — На круг — 58.
 — Пятьдесят восемь! Слушай...
 — Нет, Галыч, не обижайся, но я не возьму. Я знаю, как тебе достаются марки в этой гребаной Германии. Небось, всю попку разворотили проклятые боши?
 — Ну... потрахивают, конечно. Только не боши, а чаще всякие там турки. Я же в дешевеньком, хоть и с душем.
 — Хозяйка...
 — Крутая лесбо, приходится ублажать. Без этого никак.
 — Часто?
 — Да нет... И больше демонстрации. Две девочки, коврик, само собой — секс-причиндалы.
«Глубже, девочки, глубже! На всю длину! Быстрее, айн-цвай, айн-цвай!» — это, да? — Ленка хохотнула.
 — Ну... приходится вонзать. А что?
 — Да чего ты краснеешь? Думаешь, для меня тут что-то новое? Может, ты воображаешь, что я не знала, чем ты с папаней занималась в сарайчике?
 — В каком еще сарайчике?
 — В таком... «Тачка с членом», — передразнила она голосом отца. «Ножки пошире! Поехали!»
 — Ты что — подсматривала? Да?!
 — Да брось ты, Галь. Полдвора подсматривало, как родной папаша мою старшую сестрицу отоваривает.
 — О, Боже!
 — Ты правда не знала?
 — Конечно, нет! Постой-ка... Так это ты мамаше наябедничала?! Из-за тебя они чуть не разошлись, а меня из дому выпихнули? Ну ты и су-ука!
 — Пдожди, Галыч, не психуй! Пойми и меня! Мне же обидно было, что он только на тебя внимание обращает, только с тобой в связывание играет!
 — Да знаешь ли ты, что из-за тебя, идиотки, мать меня теперь смертным боем ненавидит?
 — Зато он тебя любит, души не чает. До сих пор вспоминает.
 — Тебе-то отуда знать?
 — Он это в дневнике пишет.
 — В каком еще дневнике?
 — Который он под обшивку дивана в спальне прячет. Там все про его любовниц, про разные случаи с матерью, про тебя.
 — Про любовниц?
 — Помнишь Людмилу Александровну?
 — Врачиху?
 — Да. Натянул... дважды. Также Зинаиду из гастронома, Паньку-девственницу барал, Королеву с третьего этажа — в зад. Там все подробно описано.
 — И про меня?
 — Про тебя каждая мелочь, вплоть до щеточек и крема для клитора.
 — Какой кошмар!
 — Ты совсем как наша мамаша: сосать — пожалуйста, но говорить об этом — фуй, какая гадость! Почему не принять собственные желания? Сколько можно осуждать саму себя за эту давнюю связь? Ты думаешь, я не понимаю, почему ты покуриваешь?
Я не знала, что ответить.
 — Не бойсь, не заложу! — снова хохотнула Ленка. — Я и сама того, не без греха... А про отроческие забавы — я тут с одним психологом свела знакомство. У него на все один ответ — отреагировать немедленно! Знаешь, что это значит? Проделать теперь, и осознанно. Думаешь, я не знаю, как тебе хочется повторить кое-что из прошлого? Видела ремни в диване? Сделано вполне профессионально. Получше, чем дурацкая бельевая веревка, которой вы забавлялись!
 — Ну и что ты предлагаешь? — спросила я почти против своей воли.
 — Во-первых, пропустить по стакашке за встречу, — ответила она, наполняя стаканы тягучей жидкостью из витиеватой бутыли. — Во-вторых, лечь на дивашку, привязаться ремнями и расслабиться.
 — И что потом?
 — Потом придет Он — как бы тот, самый первый и самый обожаемый.
 — Откуда он возьмется?
 — Подъедет тут к семи один старикан, у нас стрелка.
Что-то подмывало меня рискнуть:
 — Черт с тобой, я согласна! Реагируем!
Ремни оказались гораздо более качественными, чем сам диван. Почему-то мне подумалось, что изготовлены они не иначе как из шкуры молодых важенок. Они нежно, но непреклонно охватили мои лодыжки, кисти рук, широкой петлей обжали талию, сделав — я в этом была абсолютно уверена — куда более соблазнительной широкую чашу моих бедер с аккуратно постриженым кустиком волос.
Ленка с удовлетворением подергала путы:
 — Полежи тут, послушай поезда.
 — Он что, на электричке ездит?
 — Этот — да.
 — Ну у тебя и клиенты! А он не удивится?
 — Да какая ему разница? Ко мне он уже привык, начинает скучать. А тут свежак. Лицо, однако, я тебе прикрою — незачем светиться. И трусики в рот набью.
Я слегка обеспокоилась:
 — А это-то зачем?
 — Ну, голос...
 — Он что, может голос узнать? Так мы знакомы?!
 — Ох, заткнись, Галыч! — проворчала Ленка, аккуратно вталкивая мои же собственные трусики в мой рот, а затем заклеивая губы широким пластырем. — Ты слишком много говоришь, сестра.
В этот момент я расслышала шуршание гравия под чьими-то отдаленными шагами, потом стук входной двери.
Ленка поспешно накинула на мое лицо капюшон, потом вышла встречать.
 — Подготовила кого-нибудь?
Я дернулась всем телом, но ремни держали крепко: это был голос отца!
 — Да, заехала тут одна телка.
 — Ничего?
 — Сейчас увидишь. Только стесняется лицо показывать.
 — Да на кой мне ее лицо? Надеюсь, цена ее устроила?
 — Ну а как бы я ее иначе привязала? Давай, приступай. А я пока листья во дворе посгребаю.
Я почувствовала знакомые руки, тщательно обследующие мой живот, внутреннюю сторону ляжек, груди. Ах, сука, что придумала! Во мне боролись злость и восхищение собственной младшей сестрицей. Примешивалось и что-то еще. Оно росло, становилось все сильнее, и, наконец, я поняла: во мне нарастало бешеное возбуждение. Ведь все было совсем как когда-то, может быть, даже лучше. Сейчас будет долго исследовать мое тело, изучать его. Я знала даже последовательность его движений: шея, уголки губ, уши. Несколько нежных поцелуев, покусывание мочки. Правая рука вслепую бродит в зарослях. Груди, соски — Боже, как мгновенно они набухли! Вот и упругое колечко его губ, палец, прорывающийся в скользкие недра. Сосет, посасывает, постанывает, трется лицом, щекой. Длинные музыкальные пальцы с аккуратно обстриженными ногтями широко растягивают вход там, внизу. Резковато, со мной он бывал осторожнее. Со мной! А сейчас перед ним просто очередное тело, теляк, телка. Наверное, я крепко изменилась за эти семь с половиной лет. Естественно. Повзрослела, сформировалась. Чего ж церемониться с такой крупной и растраханной пиздой?
Попеременно посасывая то один, то другой сосок, он ввел во влагалище почти всю ладонь и медленно проворачивал ее там. Было приятно, очень приятно. Знакомая рука. Потом подошла очередь крема. Кремчик тоже выбран неслабый — я сразу ощутила доводящее до безумия жжение. Сейчас только бешеный трах мог бы утихомирить пожар между ног.
К счастью, он тоже уже дышал тяжко, с трудом. Все-таки, возраст. Стал неловко взгромождаться на меня, грузно навалился, развел губы и несколько раз безуспешно попытался вправить восставший член.
Я безумствовала под ним, жаждала, стонала.
Наконец, он ворвался и началась гонка. Он накачивал меня напористо, мощно, думая только о своем наслаждении — такое женщина всегда чувствует. Если бы он знал, кто под ним, было бы по-другому, но я не уверена, что было бы лучше. Мне почему-то нравилось, что он просто использует меня для своих нужд. Я почувствовала первую волну и стала кончать — обильно, остро, отчаянно. Трусы не давали кричать.
Он не обращал внимание на мои корчи. Сосредоточенно трудился. Он всегда подолгу не кончал.
Ноги мои были широко разведены и закреплены ремнями, поэтому он смог подвести руку снизу и вонзить палец мне в зад. Нет, не для того, чтобы доставить мне дополнительное удовольствие — просто ему так нравилось. Ускоряло наступление оргазма.
Меня опять захлестнула волна. На самом ее излете он стал мощно, обильно кончать. Изливаться. Извергать. Потом расслабился, затих и некоторое время лежал на мне мешком, успокаивая дыхание.
Я тоже старалась не дышать, наслаждаясь весом его тела, прижимаясь к нему, впитывая его запах. Как уютно, какое чувство безопасности, покоя!
Наконец, он сполз, покряхтывая, довольный. Зашелестел одеждой, прошлепал к дверям.
 — Ле-е-на-а! — голос казался благодушно-веселым. — Я го-ото-ов!
Послышался ответ Ленки, затем оба вернулись в комнату.
 — Ну как?
 — Ништяк. Вполне стоит своих баксов. Где ты ее выкопала?
 — Через знакомых. Экс-профи, пару лет оттрубила в Германии, в дешевом бордельчике для чурок. Хозяйка поставила на анал.
 — Что значит «поставила»?
 — Эти, с Ближнего Востока, любят ебать белых девочек в попку. Поэтому в таких бордельчиках всегда есть парочка жопниц. Нравится им это или нет — никто особенно не спрашивает. Просто хозяйка подбирает зад покрасивше и дает распоряжение охране его разработать. Сначала используются просто пальцы, потом в ход идут искусственные и просто собственные члены. Это занимает две-три недели — и готова попница. Хочешь посмотреть?
 — Конечно!
Ленка ловко отстегнула один из ремней и, резко закинув мою ногу вверх, оттянула половинку: — Видал?
Я ощутила длинные музыкальные пальцы, ощупывающие, изучающие, растягивающие мой вход.
 — Н-да, впечатляет! Куда положить деньги?
 — Да скрути их трубочкой и засунь ей туда, — равнодушным тоном посоветовала эта змея.
Я услышала шуршание бумажек, потом тугой жгут вошел в мой задний проход и несколько раз подвигался там словно член.
 — Надеюсь, ей приятно! — засмеялся отец.
 — Спросим у нее самой? — отозвалась Ленка.
Она просунула руки под капюшон, аккуратно отклеила пластырь и извлекла из моего рта трусы.
 — Тебе понравилось, подстилка? — спросила она меня.
От ярости у меня буквально потемнело в глазах. Она отлично знала, что после того, как отец увидел мою разъебанную попу, я не посмею признаться, кто я. Ведь для него я была примерной дочерью, отличницей, поступившей в Мюнхенский университет!
Я молчала.
 — Снять с тебя капюшон, блядюшка? — снова спросила Ленка.
Я в испуге замотала головой.
 — Видишь, она не хочет! — повернулась Ленка к отцу. — Стесняется. А хорошо ты ее отоварил! — я почувствовала ее пальцы, нащупывающие вход и мои малые губки. Наконец, она ухватилась за них и принялась безжалостно подергивать. Потом настала очередь клитора.
Я сцепила зубы и молчала — отец мгновенно узнал бы меня по голосу.
 — Ну, мне, пожалуй, пора, — поднялся он. — Мать будет волноваться. Нет, не провожай. Созвонимся!
Хлопнула дверь, и Ленка разразилась громким хохотом, попутно отстегивая мои ремни.
 — Ну что, классно я вас обоих разыграла, а?
Я села, не зная, что сказать. Это было действительно классно, тем более, что несколько минут острого страха теперь лишь усиливали наслаждение от пережитого. Очень медленно я остывала, успокаивалась.
 — Деньги-то достань! — хмыкнула Ленка. — Ты их заслужила.
Я извлекла трубочку, развернула. Там оказалось 200 баксов. Некоторое время мы молчали. Теперь, когда возбуждение от игры спало, сестра снова казалась тихой и умиротворенной.
 — Послушай, что же ты будешь делать тут одна, зимними вечерами? — спросила я.
 — Видишь ли, я немного пишу — стишата. Пока это не совсем то, что хотелось бы, но со временем...
Да, со временем.
 — Ну, и конечно минеты, минеты, минетики, — добавила Лена..
Она была признанной вафлисткой, моя младшая сестра. Немного иная специализация, чем у меня.
Пока мы беседовали, пили чай, высыпали звезды. Мы вышли из дому. Было тихо. Только деревья слегка гудели свое в вышине.
Путь до электрички недлинный. Полумертвый курортный город, погруженный в темноту.
 — Приезжай еще, — говорила она, прощаясь на перроне. — А то просто не с кем словом перемолвиться. Можешь приехать и с мужиком — отоварим по первому сорту... Конечно, привет маме-папе... — Она хмыкнула. — Не забывай!
Электричка дернулась, поплыли назад дачи, деревья, стройная фигурка в длинной хламиде на перроне.
Я не знала, плакать мне или смеяться. Больше всего мне хотелось сейчас же вернуться в Германию, к туркам, в бордель.

Поделиться в: