Пожав мне руку, Леха стал неторопливо раздеваться. На часах было всего пять, баня жужжала, словно улей; голые или слегка прикрытые полотенцами мужики всех возрастов и объемов сновали вокруг с вениками, пластиковыми стаканами с пивом, красные и разопревшие после парилки. От запаха распаренного дубового и березового листа, хотелось поскорее скидывать одежду и туда, в жар:
Я давно не видел Леху; за несколько лет он превратился в здорового крепкого мужика, пониже меня ростом, коренастого; годы занятий плаванием не прошли даром. Под рубашкой скрывалось отменное тело: загорелое, налитое, сильное; грудь, с крупными темными сосками, накачанная и рельефная, была густо покрыта темными волосами, которые сбегали вниз по животу, уже слегка выпирающему над грубым ремнем джинсов, широкой полосой в штаны. Он разулся и по-мужицки, не брезгливо, босой сходил за веником к банщику. В целом, одногодки, но он явно мощнее, оба волосатые, размер ног одинаково здоровый, не дворянский, мягко говоря. Уважаю.
Швырнув веник на лавку, он спустил штаны, а затем и длинные семейники. Бля, вот здесь я охуел. Из густой копны волос под брюхом свисал конский член, длинный, толстый, с крупными венами на стволе, массивной залупой, кончик которой виднелся из-под натянутой кожи. Яйца, тяжелые, одно пониже другого, свисали в промежность между густо поросших шерстью ног. Бля, сам не маленький, но Леха был просто супер, вылитый жеребец. На его загорелом теле белой полоской проходил след от плавок, задница, упругая, плотная, была бы почти вся белая, если бы не волосы.
Вроде за разговором он не увидел, что я пялюсь на него. Да и по хую, я давно не видел такого отменного мужского тела; на него хотелось смотреть, его хотелось мять, щупать, ласкать, с ним хотелось бороться и наваливаться на него:
***
В парилке, видимо, только что сделали пар: было горячо до невозможности, пар обжигал и, одновременно, напитывал тело силами, пахло полынью. Мужики осели по лавкам, а кто-то и на пол, мокрые, тяжело дышащие, некоторые уже с вениками. Я прошел на самый верх, бывалый уже, бросил на скамью войлочную сиделку, Леха поднялся за мной. Прошибло сразу; через несколько секунд оба были мокрые, волосня прилипла к телу, обжигало дыхание, но было очень хорошо. Я огляделся. В основном мужики были за сорок, так, несколько молодых, большей частью длинные, тощие как палки. Один славный мужик, лет тридцати пяти, уже начал посередь парилки биться веником; брызги, горячие, но ароматные, летели во все стороны, он хрипел, тяжело выдыхал, подбирая в горсть крупные волосатые яйца, когда удары веника шли по бедрам и ниже по ногам. Лехе с непривычки был немного тяжко, он часто дышал, обтирая ладонями пот с плечей и груди, который потом струйкой тек по брюху вниз. Встал. Нестерпимо горячо, потому быстро присел опять. От жары яйца отвисли совсем низко, здоровые бля, гордиться можно.
Еще несколько минут, и мужики принялись париться вениками. Мы быстро вышли, Леха, красный как рак, охуевший, разморенный.
Мы одним прыжком оказались в ледяной воде бассейна, где уже плавало несколько парней. Тело сжалось, застонало от кайфа, стало нестерпимо хорошо, словно кончил; Леха рядом фыркал как тюлень, погружаясь с головой под воду. С грохотом и брызгами еще пара мужиков оказалась в бассейне, матерясь на чем свет стоит, красные, счастливые небритые рожи. И вновь раз за разом парилка. Только с веником уже. Леха лежал на покрытой простыней лавке. Жара охуенная, руки жжет, одел рукавицы. Я охаживал веником его широченную спину, вниз, вниз. Стонет, бля, басом, за лавку хватается. Ниже, бля, ниже. По заднице, по ногам, опять по спине, по загривку. Пока хлещу спину, рукой на задницу оперся, случайно вроде. Крепкая бля, думать нельзя, встанет. Итак уже яйца налились как каменные, точно встанет. А руку нет сил оторвать. Веником, бля, веником.
 — Переворачивайся!
Еще тяжелее стало. Веником по плечам, по груди, подмышки тоже, пиздец, густые, черные, хотя волосы и слиплись, сам против того чтоб брить и этот, видать, по-простому тоже. Бью по ногам, вот бля, оно: хуй рукой прикрыл, подобрал яйца, хлещу по ногам, а сам слегка на залупу ладонью. Придавил, отпустил, придавил, отпустил. Встает, бля, быстро, жестко, рвется, бля, из руки. Отпускаю — здоровенный, но не на вытяжку еще. У самого тоже, отвернулся к стенке — хуй дымится. Леха лежит, словно не у него хуй встает. Потом сел, смотрит на меня, на мой полувставший, усмехнулся по-доброму. Тихо так, кивнув на мужика со здоровенным брюхом в стороне, говорит:
 — Видать хуй свой только в зеркале увидеть может. А нам с тобой, быкам, хоть какое брюхо. Смеется и смотрит мне в глаза. Ну что делать, я тоже смеюсь.
***
Пара сотен в руку банщику, понятливо улыбнувшегося, и мы в отдельной кабинке. Лехина спина, широченная, вся покрыта каплями влаги, даже пар немного идет от него. Я набрал в ладони масло и стал медленно массировать ему спину. Он немного откинулся назад и стал млеть. Я с силой прошелся по шее, спине, затем по подмышкам — он инстинктивно поднял руки; мои ладони потихоньку, аккуратно, сзади, с боков коснулись его груди, опять назад, низ спины и его восхитительная задница, крепкая, что надо, бля. Спускаюсь ниже, ладони втирают масло в волосатые ноги.
 — Повернись.
Он, словно нехотя, поворачивается, довольный, жмурится слегка. Опять сверху, от волосатой груди, по брюху; пальцем надавил ему пупок, и опять вниз, волосни, бля, до хуя. Растер ему ноги и вот оно, главное. Аккуратно забираю в руку его тяжелые налитые яйца, массирую. Он дышит часто, с хрипотцой. Вены на члене набухают, залупа под кожей на глазах растет, а я пробираюсь дальше, за яйца, массирую корень его хуя, который встает быстро, сильно, в руках растет. У самого бля колом уже.
Вот уже полностью встал, здоровенный, больше 20 см в длину точно, толстый как у жеребца, вены шнурами с боков, резко отвожу назад кожу и багровая залупа вылезает вперед.
Леха ноги расставил, дышит тяжело и быстро.
 — Не останавливайся, слышишь, не останавливайся:
Я начинаю ему дрочить, левой рукой разминаю яйца. Залупа глянцевая; кончиком языка провожу по ней, потом по стволу до яиц. Яйца по одному заглатываю в рот и дрочу ему, бля, дрочу: Беру в рот, здоровый, бля, не порваться бы. Масляной рукой опять за яйца, перебираю их, потом глубже, по твердому как камень, волосатому стволу в промежность, к заветному месту: Резко вхожу пальцем в анус.
 — Сука, до чего кайфово:
 — он держит меня руками за голову и начинает понемногу поддаваться хуем мне в рот. Пальцем ищу цель. Вот она: твердый шар, откуда начинается хуй, простата. Начинаю массировать. Леха выгибается от кайфа, чувствую на губах смазку, у самого, бля, она уже давно течет на пол:
Ага, подошел: яйца еще больше налились и резко поднялись к хую. Он рванулся, всадил хуй мне в рот, я со всей дури надавил ему на простату. Он взревел как бык, залупа у меня во рту раздулась, я быстро вынул ее изо рта и со всей дури додрочил его.
Через пару секунд он кончил, содрогаясь от толчков, с которыми струи спермы били из его члена. Я массировал ему яйца и продолжал качать, пока у него не стало сводить ноги. Спермы на полу было как от племенного жеребца.
Охуевший, он с восторгом смотрел на меня. Я поднялся с колен и его взгляд опустился на мой стоящий кол, текущий смазкой, не такой толстый, но в длину не меньше Лехиного.
 — Тварью будешь, если не дашь. Пристально смотрю ему в глаза. Он отвел глаза и встал раком.
 — Нет, не так.
Поворачиваю его задом к столу, по высоте в самый раз, опрокидываю на спину. Зрелище охуительное, вся краса налицо, у меня аж яйца свело. Раздвинул ему ноги. Хуй до сих пор не опал, налитой, бля. Рукой щупаю ниже, приподнимая ему яйца. Ага, а там то ствол уже обмяк. И вновь мой палец в его анусе, один, два, масло течет: Леха закрыл глаза и откинулся.
Я взял в руку свой дымящийся от нетерпения хуй и провел раскаленной залупой по его волосатым ногам, потыкался под яйца и: всадил. Леха взревел и дернулся
 — Расслабь, сука, расслабь, порву на хуй!
Я давил со всей дури, хуй как каменный, но залупу долго не мог пропихнуть; наконец прошел. Я ебал его как отбойный молоток, с дикой, животной страстью, наваливаясь на него, насаживая его на свой кол со всей силы, вытаскивая ствол и вновь всаживая его по яйца. Леха, закусив губу, содрогался от моих толчков и дрочил свой опять вставший хуй. Наконец, внизу живота разорвался ком дикого удовольствия и последними движениями я влил в него, думается, немало семени.
В дверь нашей кабинки постучали через полчаса. Время вышло.
И почему я так люблю баню?

Поделиться в: