И зажилось. По-простому, крестьянскому — барыня-то обычаев городских не очень держалась, прислугу гоняла и в поле и в лес, приучала к труду и работности. Потекла неспешно Аришкина жисть. Как поутру — в лес за ягоды, в день — на поле или в огород, чтоб к вечеру ближе спины не разогнуть. А на вечер Настю менять возле барыни, так как больно уж приглянулась молодка барыне, на вечер только её и брала в уход за собой.
Аришке поперва труда давалось барыне по вечерам угождать, как в поле иль на огороде напашется. Бывало стоит уже запоздна, ноги гудят, руки словно не слушаются, а спина как железная. А у барыни как на грех случится бессонница, и то надо читать про скоромное, то пятки чесать, а то вовсе и что непотребное барыня выдумает. Так вот раз один даже — удумала. К ей сын приехал из города как раз, гимназист из последних классов, в лето гостить. Рядом в комнатах жил, вёл себя по-приличному, только один раз Аринку за жопу ухватил, как она в коридорах несла самовар, так она самовар тот чуть-чуть не повыронила. А он засмеялся и убёг, на речку, рыбу удить. Сергей звали. И вот выдалась ночь та особо душна. Как ни маялась барыня, ни изворачивалась, как ни ёрзала — не идёт сон и всё. Арину держала при себе с поля прямо, от вечера, и переодеться не дав. Зев себе заставляла почёсывать раза уж три, да штоб так, что и чтение бы не прекращать. Аришка вся изошлась, спина гудела вовсю, рубаха взмокла под мыхами — пуще в поле чем на зною. А сон барыню всё не ублажал. Аришка уж стала подумывать не в деревню придётся ли бегть, за каким-никаким утешителем, Макар-то случилось так в городе, ну да барыня при случае и деревенскими не гребовала. Да только барыня — на тебе! Выдумала. Села, свесила ноги с кровати, почесала себе раскорячившись крепкую волосатую пизду, потом сдёрнула ночную со стула «Ряди!». А как после подол-то одёрнула так Аришке и говорит «Ну-к, Сергуньку мово позови! Как он там. Поди в городе с девками одна маета у него. Дам-к ему я тебя-тка попробовать». У Аришки захолонуло под коленками «Как же так!». Ну да барыня сказала, ничего не поделаешь, пошла будить барчонка. Сергей тот спросоня долго не мог понять, чего с него требуется, как Аришка дрожащим голосом обьясняла, что «Маменька ваша вас просют иттить». Наконец разбудился почти и бесстыдно при девке почёсываясь в паху сказал «Ну пошли!». А в коридоре — опять. У Арины-то жопа большая, а исподнее барское, тонкое, половинки видать, так он так сзади сунул ладонь под задницу, что добрал почитай до пизды. Аришка лишь чуть утерпела — не взвизгнула. А барыня на кровати сидела и через рубашку лениво себя охорашивала. «Я, Сергунька, тебе, говорит, тут такова подарка удумала. Ну-ка, Ринка, поди-тка сюда!». Аришка подошла, барыня ей подол возьми и задери. У Сергуньки аж дыханье закашлялось. Смотрит на пизду до девки в разрез, только слюни что не проглотил. «Идь суда! Сунь ладонь ей под спод! У иё тама, знашь-ка, горячая!». Два раза? не пришлось уговаривать. Затрепетала у Аришки под брюхом ладонь, пальцы-то у гимназиста проворные, заскользил по срамным губам — уж куда только сон улетучился! А барыня смотрит и тешится. «Ну, попробуй иё! Вставь ей глузд в само первопричинное место, чтоб ума набралась!». Ток Сергунька и хочет и колется. «Мне при вас, говорит, маменька, больно уж совестно!». А барыня ему и говорит «Ничего. А не совестись. Я тебя ещё знаешь сы зкольких лет нагиша наблюдала и не стеснялась же». Ну Сергунька приспустил тогда сподники, рубаху задрал и до девки взасос. Так целуются, а барыня ляжки раздвинула Ринкины и у них про меж ног шурудит. Сына взяла за хуй — крепок друг. У Аришки пизду покудрявила — заслюнявился сок по пизде. Тогда хуй кулаком зазолупила и пошебуршила в щели, чтобы мордой понюхал девичий сок. А уж там они сами крепко сдвинулись... уж больно захотелось обоим до невмоготы, и Сергунька напрягся как лошак молодой над кобылицей, и Аришка аж встала на цыпочки, так схотелося вдруг. А там взяли друг дружку за жопы уж и из всех сил как крепко заёрзали — барыня ажнось любуется. У иё у самой под подолом-то — страсть, а тут двое таких козенят истворяют что! У Сергуньки-то жопа лохматая, барыня сунула руку под низ, да взяла в ладонь тягла мешонок. И почала тягать за самый вершок, чтоб взнуздать быстроходно желание, да чуть окоротить. Сергунька токо яростней завколачивал Аришке в пизду. А уж как стал золупою хуй целоваться с маткою не по-девичьи, так и забрало их обоих. Аришка закатила глаза, захлебнулась, завыла в голос пошти. А Сергунька прибился как бешеннай и пустил внутрь обильну струю конского свово молока.
Арина ослабла совсем и присела на край кровати до барыни. Сергунька ещё стоял-баловал... мокрым хуем водил ей по лицу и вкладывал в губы солёную золупу «Соси!». «Сергунька, не балуй!», одёрнула мать, «Вона счас у меня-тка попробует!». Сергунька не понял ещё что пошти, а барыня прижала жаркую девку к себе всем телом и сказала «Молодец, Ришка! Оторвала по полному номера! Ну теперь! У мине...» И барыня завозилась руками под подолом. Сергунька очумело смотрел. Аришка понимала о чём теперь речь и засуетилась у барыни — ночну снять. Как стянула совсем через голову, да распотрошилась на все постели вовсю, так Сергуньку-то и затрясло — мать ить голая, ноги на стороны лежит, а девка ей между ног прихорашивается на четвереньки встать. Аринка деловито умело взяла пизду барыни за уши, да потянула краями на свой рот — и целует в засос, в саму маковку, в саму серёдочку. «Поглыбжей, поглыбжей забирай!», барыня задышала спохматившись. Тут Сергунька не выдержал, больно матушка добра, бела. Подошёл, взял за грудь перекатную белую — словно жопа у Аришки, большая, горячая, мягка, податлива. Барыня — ничего. Он тогда одною рукой за сосок, что в ладони вместился как раз ширью окружности, а другою — за жопу, вот где телеса! Пока дырку от задницы под подбородком мокрым у Аришки нашёл — сам подвзмок. Сунул палец в лохматый кружок своей матушке — глузда ма! А уж барыню ходило ходором — больно проворен у Аришки, да глубок язычок. Всю дырищу стерзала в окружности, а как стала секель облюбовывать, да миловать, так тут барыня и потекла. Не вынесла — забилась вовсю — ходарма кровать-карусель. С жару-то приссыкнула слегка, да Аришка уж не стала себе привередничать — глыкнула. Больно барыня уж горяча, всё загорячила вокруг. У Сергуньки поднялся стояк, он его было прятать в кулак, а как свидел, как матушка дала струю, так не выдержал сам и пустил малафью ей на правую грудь. Так потом Аришка-то слизывала, а все смеялись «Ну, молодец! Ну, наддал!».
А наутро — беда. Барыня дело само — жопой вверх. И Сергунька с утра — не подымешь теперь. А Аришке на речку иттить — всё бельё полоскать, что вчера ещё бырыня наказывала. А спинушка разогнуться не может-та. Уж вчерась была-тка хорошо, как Сергунька прижал, так забыла не то спину, руки-ноги попрападали враз! А теперь? Ну ништо. Постепенно Аришка обыклась и чем дальше, тем легше пошло. А Сергунька сказал за обед «Больно лаком был ночью подарочек, маменька! Потом-сеном пах! Уж спасибо и вам! Я жисть в деревне люблю и вас тоже очень. Я счас, пожалуй, Настёну попробую уж тогда!». И рукою залез под подол до Настёны подававшей на стол, а другой рукой выпростал хуй и Настёне так раз показал его синюю вздутую голову...
* * *
Настёна лишь охнула от бесстыдства Серёгина, а барыня ржёт «Давай-кот, давай! Проковыряй ей гнездо! Мало иё Макарушка дрючит-та!». Так Серёга Настёну-то тут на столе и оприходовал прямо при маменьке вновь. Рака загнул, поднял платью на голову, да ещё заставил булки держать-расставлять. У Настёны дыра-то просторная, не то у Аришки. Долго потчевал и возил сисками по столу — знала чтоб. А потом вынул хуй, да на жопу и вылил-та всё. Барыня ажнось зашлась, то при виде-то.
А в другую случилось уж раз. Не утерпемши даже до вечера приказала барыня Аринку из огорода звать до сибе, как увидела как там девка раком корячится над буряком — что пропалывает. «Ну-к, Ринка, давай-кат — лижи! Ну, лижи!». Прям под платье пустила к себе второпях — так зуделася. Потны ляжки сжимала вовсю, крепко девку тянула мордой всей под живот. Под конец разрядилась и охнула, припустив напоследок струю Ринке в рот. «Солона? То-то, радуйса!». А потом как уже полегшало ей чуть, сочинила науку учить — как пизда образуется. «Ринка, лезь на мине! В ссыку тыкайся. Посмотри как там что и чего. Волосья? А я у тибе погляжу пока». Уж Аришка-то барынину пизду знает как облупленную, а наука наукой — учи. Влезла голой на мягкий живот, уклалась лицом ей в кусты и рассматривает. Барыня любит когда к ней интерес, аж знобится вся. Ей Аришка то губы помнёт, то за розочку тянет, то за волоса, а то секель вовсю залупит, да приложит язык — горячо! Барыня в жопу Аришке палец свой толстый засунула и повела, что Аришка аж приподымается. То Аришка знает уж — знак. Растопырила барыне булки-то и туда — языком. Волосья обильные чёрные пробрала своей горячей расчёскою и в дыру. Сколько может, а барыня ляжки во все стороны разом двигает — дуже нравитса. Уж Аришка ей булки на две половины совсем на разрыв и в дыре болтает кончиком языка. Барыня-то и не вынесла. Сама прильнула до Аришки пизды и влизалася. Целует взасос дутый Аришкин бутон, да жадно по иё розову клювику языком нашершавливаит. Аришка руку под перину — барыне самотык уже чувствуется нужен. Осторожно наставила и давай потихоху охаживать в две руки. Барыня ну кряхтеть, да попёрдывать — больно здоров самотык. А Аришка тикёт ей по губам — сладок девкин сок. И как барыня уж намастрячилась лужу сделать чтоб под собой, так Аришка сама и не выдержала. Так уж барыня приласкала и не отпускала со рта, что напрудила в рот прямо барыне. «Мерзавка!», барыня ей строго потом, а сама по жопе Аришку похлопывает и в подмыху целут, ужасть девка как лакома.
Так и жили-та. Барыня, она была выдумщица. Как любила Аришкою тешится, так любила и с ей пошутить. То пошлёт купаться иё на речку одну, мыла даст, мочало, полотеницу — чтобы чиста пришла, а не вонь-пот саломою! А сама пошлёт Ванюшку, пастушонка-та, до деревни, до мужиков и тот сообщит кому нескольким. Мужики до белого добра народ ласковый, вмиг придут! Налюбуются вдоволь, как девка купается — пизду трёт, мылом мылится, волоса себе чешет потом, а сиськи тугие, да вострые, торчат в разны стороны, да подёргиваются словно дразнят или подманивают. Тут у мужиков-то слюна и побежит. Мужики выйдут, распоясаются и Аринку за жопу за белую и в лес — ебсти иё чистую. Больше, конечно, пизду натрудят, но если кто баловник, так и целовать заставит в красный груздь. А Ванюшка ещё пастушок и при всех-то Аринку и мнёт и грудь ей трогает, а как все разойдутся, так вставит и он напослед. У него хочь поменьше-то, чем у мужиков — хуй-писка детская, да зато приноровился подлец в жопу Ришке совать. В тугую круглую дырочку. И там ей колошит пока струк его не опростается. Кто его тому и научил, разве что мужики, когда рядом с Аришкой бывало что пользовали. И Аришка усталой умоется уж, приоденется и домой пробирается никакая совсем — наёбана. А барыня вечером потом всё смеётся, да улыбается, да у Аришки через не хочу всё срамные подробности спрашивает. Иль Аришку с квасом пошлёт в монастырь. Хорошо как в Илец, там-от женский хоть. А когда до Страмешков, а там ить мужской. Не один так затащит другой — учить чтоб писание. Она писание читает и глаза до долу, а сама рукой дрочит ему что выпростал по тихому из под рясы-то. И понимает, что грех и нельзя, да жалеет их, живут одичалые. Потому и потрогать даёт, кто попросит иё и за что. Вот он с хуя-то капли забрызгают, а барыня потом ухмыляется «А яйца ошшупала? Небось словно бадейка полны!». А хоть и Илец, женский-то. Так там игуменья. Аришке проходу не даёт. То заманит на чай, то на бублики, то на изюм. А там ноги пошире под рясою разведёт и Аришке лизать. После чаю с изюмом-то сладко им. Или даст двум послушницам тешиться, да Аришку-то изводить. Те нацелуют, вскружат иё, раззадорят щекоткой ей птицу, да и выпустят. А Аришке идти — хоть самой бросайся дорогою на первый случившийся хуй, вся зудит. Хорошо, если барыня увидит по приходу, да Макара позовёт с Ришкой справится, а то так через нутрь всё и стынется. А барыне смех. «Что, пизда, потекла? Об забору потрись — дуже чешитса?»
Да Аришка не дуже сердилась-то. Не привычна была чтоб не дай бог строптивиться и покладиста. И с Макаром спала и с женой егоинной. С обоими нравилось. Только Настёна-кухарка была жестока на язык, стала как-то Аришке лизать про меж ног в общей бане-то, да и не справилась — больно негибка на это дело оказалась, да куда уж там...

Поделиться в: