Она налетела на меня, словно курца, охваченная безумием.
 — Это как называется? Ты что, охренел? Ты знаешь, что тебе за это будет?... Ты хоть подумал о нас, о своей семье? Или у тебя только лишь твои гребаные компьютеры на уме?..
Я уныло помешвал чай в стакане тусклой нечищенной ложечкой и тщетно старался услышать за этим гамом дробный перестук ноябрьского дождя. Почему-то во время семейных неприятностей меня особенно сильно тянуло к природе, к живому и чистому небу, которое, как и мой разум, то бывало безоблачно ясным, то сумрачно серым.
Когда о слов наконец дошло до первых ощутимых тычков в плечо, я оторвался от созерцания окна и негромко произнес:
 — Дай мне блюдце...
Татьяна задохнулась от моей наглости, и последние слова застряли у нее в горле. Она хрипло булькнула, вытащила из шкафа блюдце и с силой хлопнула им об пол. Ухо резанул короткий треск, и веер осколков радостно разлетелся по полу. Краем глаза отметив пор себя, что теперь придется двигать холодильник, чтобы достать из-под него мусор, я прихлебнул чай из стакана и коротко сказал:
 — Дура...
Татьяна снова крякнула и тяжело задышала. Но первый заряд у нее уже прошел, и она ни секунды не медля приступила ко второму — плюхнулась на табуретку, уткнулась в свои ладони и глухо зарыдала. Ее плечи тряслись, как под током, но мне было абсолютно ее не жалко. Не то, чтобы я не любил свою жену...
Я потянулся и точным жестом вынул из кармана ее халата злополучные фотографии. Она вздрогнула и оторвала лицо от ладоней.
 — Ты чего?..
 — Ничего, — слабо улыбнулся я, пряча фотки под книгу на столе. — Это фотомонтаж!
 — Как?... — недоверчиво переспросила Татьяна и выражение ее глаз поменялось. Нет, она еще не отступала, но мысленно назад уже оглянулась.
 — Фотомонтаж, — повторил я, снова прихлебывая чай. — Это когда берешь одно лицо и подставляешь его к другому телу...
Она сжала губы, подумала, а потом агрессивно произнесла:
 — Ну и для чего тебе надо было подставлять наши лица к такой... пакости?..
 — А для того, чтобы посмотреть на то, что в реальной жизни не произойдет, — пояснил я, слегка краснея.
Татьяна коротко вслипнула, загоняя слезы и сопли обратно, и уже более спокойно сказала:
 — Ясно...
 — Что тебе ясно?
 — Что ты мудак, каких поискать!..
Я отставил пустую чашку и посмотрел на ее припухшие глаза:
 — Что это я мудак-то?
Татьяна опять помолчала, кривая улыбка судорожно исказила ее лицо, и тут же она хмуро пробурчала что-то себе под нос.
 — Что? — требовательно, словно в школе, спросил я.
 — А я думала, что ты заснял меня по-настоящему... испугалась...
 — А-а... — протянул я и поднялся с табуретки.
И тут же сел обратно.
 — Что... Что ты сказала? — мой разгоряченный разум потребовал подтверждения услышанному.
Татьяна эффектно, словно в театре, выдержала паузу и медленно отчеканила:
 — Я трахаюсь с сыном уже полгода...
Она была права — я немедленно почувствовал себя мудаком. Да еще таким, каких поискать. Я сидел с глупым выражением на лице, мой разгоряченный разум получил свои подтверждения и теперь разрывался от желания помчаться по двум направлениям. Либо прямиком в штаны, в трусы и дальше без остановок, либо в накачанную правую руку — сжать увесистый кулачок, коим я гордился, и со всего размаху сочно врезать любимой женщине по морде. Как это в жизни и бывает, я получил половинчатый результат и там, и там. А именно, мои руки непроизвольно сжались в кулаки и товарищ в штанах активно зашевелился.
 — Т-твою мать... — невольно вырвалось у меня, и я замолчал.
Татьяна снова жалобно улыбнулась, взяла мою чашку и пошла к плите. Я тупо наблюдал за тем, как она наливает себе чай, и мой взгляд постоянно скатывался на ее зад, обтянутый цветастым халатом. Мне представлялось, что я буквально вижу, как в кухню входит наш Валерка, нежно обнимает Татьяну за бедра и прижимается к ней. Она так же тоскливо улыбается ему, не отрываясь от плиты, а он своими еще детскими ручонками лезет ей под халат, нащупывает тугую резинку трусов мамы и немного неловко лезет под них...
Я почавкал губами, загоняя внутрь нелепые фразы о смысле жизни, морали и «что же с нами будет», и неожиданно для себя спросил:
 — Ну и как... с ним?
Жена на мгновение замерла, а потом, подхватив чашку и хрустя осколками на полу, села на табуретку рядом со столом.
 — Как? — вздернув бровь, повторил я свой вопрос.
Татьяна хлебнула из чашки и уверенно сказала:
 — Мне нравится... Хотя, что ты имеешь ввиду?
 — Я все имею ввиду.
 — Все и нравится! — она неопределнно пожала плечами, чем немедленно возбудила во мне свирепый и неконтролируемый гнев.
Мне захотелось буквально вынуть из нее сердце и бросить его под ноги, на это битое блюдце, на пол, по которому она еще так недавно прошлась... Я тряхнул головой и злобно выдавил:
 — Как он тебя трахает?
Она взглянула не меня непонятным взглядом и ответила:
 — Что, неприятно, когда ты представляешь такие вещи?..
Черт бы ее побрал, эту актрису с ее дурацкими театральными замашками! Она ловко поймала меня на своей женской ножке, и я теперь вовек не узнаю — было ли у нее что с нашим сыном или нет. Мне только теперь и остается, как гадать на кофейной гуще.
И молиться непонятно чему.
То ли тому, чтобы все это так и осталось дурацким розыгрышем.
То ли тому, чтобы я все-таки когда-нибудь их застукал... Резко вошел бы в комнату (или где они там?), вдоволь насмотрелся бы на испуганные лица... Уверенным жестом остановил бы бросившегося было ко мне ребенка, и тем же жестом приказал бы им продолжать... И когда они бы продолжили, то присоединился бы к ним... И мы бы с сыном вдвоем как следует отымели бы нашу дерзкую мамашу во все имеющиеся у нее дырки... А потом, в виде наказания, я от души засадил бы Валерке в зад свой жаждущий, трепещущий в предвкушении член...
Мы с женой пили чай и молча смотрели друг на друга.
А за окном тихонько падал в темноте холодный ноябрьский дождь.
А-ск, июль 2000г.

Поделиться в: