ВЫСТУПА-а-а-ЕТ, лауреат всесоюзного конкурса, заслуженный артист Карело-финской республики, бла-бла-бла: — моя закалённая глотка выстреливала привычные фразы в полупустой зал поселкового клуба. Это был второй концерт за день и, слава богу, — последний на сегодня.
Наша маленькая бригада из солдат-срочников, алкашистого лауреата и усталого ветерана-старшины выбралась, наконец-то, из тайги в подобие цивилизации.
Кроме замурзанных бойцов, в зале сидели какие-то местные тётки, шебуршились дети. Кто-то тайком курил исключительно вонючую, но дешевую вьетнамскую гадость. Я тоже, изголодавшись по куреву, купился на эту яркую пачку с птичками. Теперь мечтал о зубной щетке, а лучше о нормальной сигарете лучше бы болгарской.
Это был год, когда болгарские сигареты, а потом и просто сигареты стали куда-то исчезать. Среди привычных тем солдатского трёпа появилась самая модная: кому — что доводилось курить. Под мятую «Приму», передаваемую по кругу, мы предавались никотиновым воспоминаниям, выделялась слюна, А разговор тем временем переходил на баб.
«Долго буде-е-ет Карелия сни-иться...», — блеял лауреат. Пацаны бездумно терзали инструменты. В это время в зале появилась полоска света из приоткрытой двери, и стайка девчонок нерешительно стала пробираться внутрь.
 — Городские какие-то, — тихо сказал я Максу.
 — С чего, вдруг? — осведомился наш штатный клоун. Он, как артист оригинального жанра имел всего два выхода, а в остальное время шастал, где только мог. — Обыкновенные чумички. Смотри, как одеты. Хотя, ща разъясним.
Максу необходимо было двигаться. В его маленьком теле была заключена полновесная доза энергии, способная приводить в движение габаритного мужика. Щуплого же Макса она крючила, порой, неимоверно, заставляя его находиться в постоянном движении и вечно искать на свою жопу приключений. Через минуту из дальнего конца зала донеслось хихиканье и стайка заволновалась.
Бабам Макс нравился. Он был искромётен и по-ковёрному прямолинеен. Во всяком случае, знакомился он быстрее любого из нас. И ему давали почти без осечек.
С пяток раз он возвращался из кустов успев за время концерта раскрутить какую-нибудь блядушку, на которых у него был звериный нюх. С видом победившего тореадора он протягивал нам растопыренную пятерню от которой явственно несло мандятиной. Мы скрипели зубами.
На сборы обычно отводилось минут сорок. Под «давай-давай» нашего старшины мы паковали, сматывали, развинчивали, чтобы через 3—4 часа свинчивать всю эту хреновину на следующей заставе или в клубе какого-нибудь леспромхоза. В эти минуты блаженно закатывающий глаза Макс нас откровенно бесил. Особенно, если ему на шею вешалась очередная телка.
В лауреатов адрес раздались вежливые хлопки. После этой песни что-то нужно было в аппаратуре перевтыкать и я заполнял вынужденную паузу патриотическим бредом советских поэтов. Почему-то сегодня мне не особенно хотелось читать эту околоармейскую галиматью.
 — Послушайте!... — неожиданно разразился я Маяковским. — «Ведь, если звёзды зажигают, — значит — это...»
«Как-то мимо» — подумалось мне. — «Хорошие стихи. Только не для кого. Не в этом зале... Ну, хоть для себя почитаю». Я продолжал.
Как музыкант иногда играет просто так, в своё удовольствие, я перекатывал в тренированной артикуляции строчки пролетарского поэта. Дочитывал со вкусом. Практически не делая паузы, начал другое. Длинное.
Краем глаза увидел, как, готовясь к своему выходу, Макс стал протискиваться обратно к сцене. Выбрав какую-то напряженно слушающую фигуру в зале, я стал рассказывать именно ей.
Маяковский гремел.
Потом мы с ним остановились. Я привычно поименовал озвученные произведения. И вдруг услышал среди формального шума аплодисментов чье-то искреннее «браво!».
С некоторым удивлением поклонившись, я объявил следующий номер и прошел к Максу в кулису.
Ему не терпелось выложить итоги рекогносцировки.
 — Скобарочки псковские, — выдохнул он зажмурившись. «Ага! Я же говорил — городские!» — Институтский стройотряд. Восемнадцать пёзд. Без мужиков. Здесь два дня, считая сегодняшний. Вечером будут ждать. Сколько у тебя осталось денег?
Оказалось, он уже договорился на ужин с их продуктами и готовкой и нашей выпивкой. Скор, негодяй!
Макс уже перемигивался с пацанами, стоящими на сцене, изображал «лыжника» и делая прочие недвусмысленные жесты.
Окончился очередной номер. Макс без объявления выкатился на сцену, очень натурально долбанулся башкой о микрофон, выпустив облако пыли. Зал оживился. Пока он там выделывался, жонглируя всем, что подвернется под руку, показывая фокусы и проделывая довольно обидные шутки со зрителями, я объяснил нашим, какие открылись горизонты. Косясь на дремлющего в зале старшину, мы наскоро разработали план действий.
Осталось спеть пару безыдейных шлягеров, и объявить концерт оконченным.
Выходя на сцену, я делал многозначительные паузы, и с интересом разглядывал девчонок. Макс уже сверкал среди них макушкой, вытягивая из зала, чтобы «не отсвечивали» старшине.
Собрались бодренько. Быстро кинув ящики в «шишигу», мы с каменными лицами готовились к ритуальному отбытию «вольных». Старшина и успевший маленько клюнуть лауреат погрозились нам насчет морального облика защитников бдительно несущих: и, выстроив нас в пешую колонну, отправили «в расположение». Валерка — сержант заверил, что пробдит и обеспечит. С тем и расстались.
Дружно решив забить на ужин и вообще не показываться «в расположении», мы двинулись в сторону единственного известного нам магазина. Макс пыжился и обещал устроить нам филиал рая. В первом же дворе дружно переоделись в «гражданку».
К этому моменту мой сексуальный опыт был маловыразителен. Конечно, после того как мы с корешем Андрюхой перепечатали в четыре руки на раздолбанной «Москве» труд Кинси, мы могли с умным видом порассуждать. Но это мы все горазды. В натуральную величину можно было рассматривать лишь красивый но неудачный роман с обильными объятьями, поцелуями, жарким петтингом и, увы, с отсутствием «взаимопроникновения».
Нельзя сказать, чтобы я сомневался в себе, или испытывал недостаток женского внимания. Просто в моем доармейском образе жизни трудно было выдавить пару часов свободного времени. К тому же, я искренне верил, что упомянутый «роман» и есть счастье судьбы моей.
Девчонок в отряде было почти втрое больше нашего. Был шанс пуститься во все тяжкие, которым приходиться воспользоваться, чтобы: во-первых — не было обидно, что упустил, во — вторых — чтобы не отрываться от коллектива, в третьих — я из лесу вышел. По — поему достаточно.
Стройотряд нас ждал. Правда, ждал значительно позже. А в настоящее время закутанные в платки мамзельки старательно изображали штукатурщиц. Оказывается, им нужно было вкалывать ещё полтора часа. Мы, дружно закатав рукава, побежали знакомиться, в смысле — помогать.
 — Ты, что-ль стихи читал? — спросила коренастая девка, видом постарше остальных, круглолицая, в здоровенных кирзачах и блёклой стройотрядовке заляпанной нашивками прошлых строек. — Иди, вон, Кристинке помоги раствор дотащить.
От «Кристинки» виднелись только белые «ухи» завязанной на затылке косынки, качавшиеся за краем бетономешалки. Я решил, что надо с чего-то начинать, а там — посмотрим, и прочее.
Кристинка мучалась с совковой лопатой, черенок которой превосходил её по росту. Трюк заключался в следующем: чтобы добыть лопату раствора из обесточенной бетономешалки, нужно было встать на ящик, сунуть внутрь нее лопату, и умудриться вытянуть обратно, полную, чуть ли не за самый конец черенка. Для этой пигалицы задача была явно не по формату.
Почему-то абсолютно молча, я подошел сзади и сильно дёрнул лопату.
 — М-м-м, — сказали «ухи» не поворачиваясь, однако лопату мне отобрать удалось. Тут я понял, что что-то не так и начал с жаром оправдываться, что я, мол, помочь.
 — А-а-а, — ответила дама, подозрительно всхлипывая. Тут я понял, что бесплодные попытки решить непосильную задачу здорово расстроили девушку. Она вытерла «ухом» глаза и, увидев в моём лице потенциальную возможность добыть раствору, улыбнулась.
Разозлившись на бетономешалку и общий идиотизм бытия, я накидал ведро «с верхом», подвхатил (надо было класть меньше!) и осведомился, куда его переть.
 — А-а, вот, к ближнему углу. Пожалуйста! И: — вздохнула она: — спасибо!
 — К ближнему, — это хорошо, — бодро отозвался я и потащил ведро и повисшую на нём штукатурщицу.
Всё оставшееся до конца рабочего дня время я шастал к бетономешалке за очередным «полведром». И каждое из них принималось со все более и более широкой улыбкой.
Однако, разговор не клеился.
Мы украдкой рассматривали друг друга. Мне показались весьма симпатичными обрамленные тёмными прядями натуральной брюнетки карие глаза, в которых не было четкой границы между зрачком и радужкой. Фигура едва угадывалась, в основном — в движениях, скрытая бесформенным ватником и сапожищами с бетонной коростой. Живое лицо её временами окрашивалось улыбкой, которая подсвечивала веснушки, едва заметные на смуглой коже. И я понимал, что улыбка эта — мне.
Удары молотком по пустому огнетушителю обозначили конец рабочего дня как раз, когда я пер очередную порцию.
 — Неси сюда, я докидаю. Я быстро, — обратилась ко мне девушка и снова склонилась над фундаментом.
Интонация, с которой было это произнесено, и самый тембр голоса разительно отличались от тех первых междометий, услышанных у бетономешалки. Это было сказано именно мне, причем так, чтобы я понял, что это сказано именно мне и КАК именно это сказано. Улыбаясь, я полез выскребать из бетономешалки остатки.
Так мы остались на стройплощадке одни.
Она подошла, когда я отмывал у рукомойника кеды, скинула ватник и, ополоснув руки, сняла косынку. Густые тёмные волосы упруго легли на обтянутые трикотажем лопатки. — 
 — Спасибо. Меня зовут Кристина, — сказала она, как бы начиная знакомство заново.
Надо сказать, что я не люблю всякие вычурные имена, включая свое собственное. Они будто заставляют большинство своих обладателей выделываться. А уж о том, как нелепы бывают их уменьшительно-ласкательные формы — и говорить нечего. Чего стоит «Артурушка»!
 — Артур.
 — Можешь звать меня Тина. Мне это больше нравится.
 — Мне тоже. Для себя нормального имени я еще не придумал.
Она ответила мне тихим и удивительно чистым смехом.
 — Нормальное имя. Тебе идет. Лешей — Серёжей ты не выглядишь.
Ага. Это она о моих татарских предках упомянула. Я скуластый, смуглый, но зеленоглазый и волосы — тёмно-русые.
 — Подожди немного, — почти шепотом проговорила Тина. — Я переоденусь, и мы их догоним.
Вот так прозвучало это «мы» и стало ясно, что в общей пьянке нам уже не место.
Довольно долго я гонял комаров перед бытовкой, из которой доносились интригующие звуки. Вот звякнуло ведро о край внутреннего умывальника. Значит, она будет мыть не только руки — подумал я и моё воображение живо дополнило пару шлепков босых ног, пленительной картиной обнаженного девичьего тела, влажного, пахнущего свежестью, лавандовым мылом и всё же чуть-чуть — возбуждением.
Член твёрдо оттопырил ткань штанов. Надежда крепчала вместе с ним.
Иссякла струйка воды из отводной трубы, торчащей под бытовкой, и через минуту из двери буквально выскочила Тина.
 — Я долго, да? — спросила она, заметно подрагивая от холода. Губы её были восково-сиреневыми, волосы влажно блестели, а кожа покрылась крупными пупырышками.
 — Так долго, что сейчас простудишься.
Её лёгкое платьице оставляло открытыми плечи, да и коленки были выставлены напоказ. Так, что согреть оно точно не могло.
Я решительно схватил узкую ладонь Тины, и мы побежали. Просто побежали. Куда-то. Потому, что я в этом посёлке знал только вокзал, гарнизон, пару магазинов и две центральные улицы, от которых мы находились довольно далеко.
Почти весь одно-двух этажный, Черноозёрск был построен без архитектурного плана и улочки причудливо изгибались и пересекались под неожиданными углами.
Миновав буквально один квартал мы оказались перед деревянной лестницей, ведущей вниз к остановке автобуса на повороте шоссе. За ним стояла чахлая рощица, а дальше был берег растянувшегося на многие километры озера.
 — Давай туда! — сжимая мою ладонь, сказала Тина. Её глаза горели. Порозовевшие от прилива крови щеки и глубокое дыхание стерли недавний озноб. Теперь уже она тянула меня вниз по дощатым ступенькам и её волосы колыхались в такт шагам. Хрупкая, не выше ста шестидесяти сантиметров роста, она казалась легкой как ребёнок, но просвечивающий сквозь тонкую ткань платья белый лифчик скрывал развитую грудь, а переход от талии к бедру был крут и зноен.
На щербатом асфальте у края шоссе Тина резко остановилась. Роща была на вид топкой, да и канава вдоль шоссе — широкой.
Не давая ей времени на раздумья, я подхватил на руки легенькое тело, пресекая нетвёрдые попытки протеста. Жар кожи окатил меня сквозь тонкое платье. Её руки сплелись на моей шее и я решительно шагнул в канаву.
Мне доводилось носить на руках нескольких девиц, и я уже, более-менее, представлял свои возможности, но Тина на моих руках казалась продолжением моего тела. Она так плотно прижалась ко мне, что я чувствовал, как эхом моему сердцебиению вторит её.
Лицо Тины касалась моей шеи, и мне казалось, что её губы слегка пробуют кожу.
Я давно вышел с топкого места. Сквозь стволы уже блестела вода, но я всё нес девушку боясь потерять это единение.
Каменистый берег — наследство ледника — демонстрировал все оттенки черного и бурого. В Вечернем небе курились тонкие облака. Я стоял над озером с бешено колотящимся сердцем и остро переживал сочетание открывшейся красоты природы и ощущаемой красоты женщины, которую держал на руках.
Почувствовав, что я стою, Тина, повернула голову, поцеловала меня в подбородок и прошептала: — «поставь меня».
Я медленно отпустил её ноги, продолжая прижимать тело девушки к себе.
Не давая коснуться земли, я подхватил Тину второй рукой под лопатки. Обнял еще крепче. Не отпуская мою шею, она запустила пальцы в волосы на затылке, и чуть пригнула мою голову. Наши губы встретились.
Долгие минуты поцелуев то дарили жаркое беспамятство, то превращались в шутливое соревнование губ и языков, то становились возможностью исследовать неизвестное и пленительно-новое.
Я пытался, было, опуститься, но влажные камни отпугивали своим холодом, и вновь я вставал, прижимая к себе трепещущую Тину. Руки мои были скованы весом её тела, которое я так и не опустил на землю.
Тина стиснула коленями мои бока, и я тут же перехватил её под ягодицы. Её жаркая попочка была приятно упругой. Я постарался, чтобы ткань платья не мешала чувствовать её горячую эластичную кожу. Тина же крепко обхватила меня руками, бешено лаская мои затылок и спину, проникая ладошкой сквозь рукав под футболку.
Мой окаменевший член служил опорой для её мягкого лобка. Трусики промокли насквозь, так, что запах её возбуждения обрушился на меня.
Продолжая целовать Тину, я проник кончиками пальцев в её истекающее соком лоно и первая волна наслаждения заставила девушку вздрогнуть.
Я опустил её на землю, прижал спиной к железному до ломоты члену и, продолжая осыпать поцелуями её лицо, шею и плечи, коснулся груди. Новый глубокий вздох послужил мне пропуском в этот рай. Крупные соски её груди уже были напряженно-твёрдыми, но моё прикосновение сделало их похожими на плотные головки цветов, полные жизни, но пленительно закрытые. Я встал перед ней на колени, развернул послушное тело Тины, сдёрнул бретельки с плеч и впился в сосок губами. Платье оказалось у Тины в ногах. Она стояла передо мною лишь в капроновых трусиках, сквозь которые просвечивала тёмная полоска подбритого лобка и пробивался фантастический запах любви.
Её полная твёрдая грудь с темными сосками сводила меня с ума. Широкие ореолы сосков были подёрнуты рельефом возбуждения. Безостановочно я целовал их, переходя на рёбра, живот, опускаясь к жаркой вагине, касаясь её губами пока лишь мимолётно, сквозь ткань.
Целуя грудь, я отодвинул край трусиков и коснулся торчащего клитора. Тина подтвердила моё право делать это, крепко прижав мою голову к своёй груди и максимально раздвинув бёдра.
Мои яйца отчаянно болели. Но это было уже то самое состояние, когда любое ощущение тела опьяненный возбуждением мозг превращает в блаженство.
Лаская большим пальцем клитор, я глубоко погрузил указательный и средний палец в её горячую глубину. Тина с рычанием прикусила моё ухо и начала яростно насаживаться на ласкающую руку. Её горячее дыхание проникало мне в мозг. Губы шептали бессвязные слова. Я лихорадочно мял и целовал её грудь, надавливал на клитор и явственно касался той чувствительной точки внутри влагалища, про которую мы с Андрюхой когда-то читали. Мне срочно необходимо было разрядиться, но я не мог прервать этот прекрасный танец. Волны оргазма бросили обессиленную Тину мне на плечо. Тело её приобрело ватную расслабленность спящего человека. Потом она открыла глаза, благодарно посмотрела на меня и поцеловала долгим красноречивым поцелуем счастливой женщины.
Тина ловко стянула с меня футболку и стала, дразня кожу спины ноготками, целовать мои шею, грудь, озорно проводить язычком вокруг сосков. Видя моё перевозбужденное состояние, она пробилась ладошкой к напряженному члену и крепко его обхватила. Через секунду он был на свободе.
 — Где ты его взял? — глаза Тины непроизвольно округлились.
У меня от природы очень смуглый член. Почти черный. В этот момент, весь перевитый узлами напряженных вен, с лилово-черной влажной головкой он древним стенобитным орудием нависал над её лицом.
 — Не знаю. Первый раз с ним встретился, — попробовал я пошутить. А Тина уже шептала что-то словно договариваясь с моим членом или уговаривая его. Через мгновение я почувствовал на головке её дыхание, потом поцелуй, и вот уже быстрый язычок заходил кругами, касаясь особо чувствительной уздечки, пробуя на вкус каплю смазки и саму дырочку. Ловкие пальцы Тины теребили мошонку, поглаживали кожу моего инструмента, скользили по бедрам, впивались в ягодицы. Её рот был заполнен дымящейся плотью, которую она словно хотела у меня отобрать.
Почувствовав близость моего выстрела, Тина крепко обхватила мои ягодицы, не позволяя мне вынуть член ни на миллиметр. Оргазм чуть не свалил меня с ног. Перед глазами мельтешили цветные пятна. Дыхание остановилось, и я чувствовал как безостановочно, порцию за порцией перекачивает простата дремавшую сперму. Проглотив первые порции Тина с весёлым ужасом водила членом заливая семенем грудь и плечи. Дрожащая сосулька свисала с её подбородка. Губы, щеки, грудь, пальцы — всё было перемазано и залито, словно я пытался тушить небольшой очаг. Никогда мне не доводилось кончать так долго и так обильно.
Схватив футболку, Тина бросилась наводить порядок, но я остановил её, вернув поцелуй благодарности.
Впервые я ощутил вкус своей спермы. Необычно, но не противно.
 — А ты вкусный! — тут же подтвердила мои мысли Тина, беззастенчиво используя мою футболку. Член не хотел опадать, но минутное отрезвление всё же наступило.
Мы внезапно осознали, что находимся на открытом каменистом берегу в двухстах метрах от жилья и дороги. Подхватив с камней платье, Тина бросилась к деревьям и я, запихивая в штаны торчащий член, стал её догонять.
Чуть замешкавшись из-за поисков футболки на старте, я настиг её лишь в роще, а она, чувствуя близость погони, лукаво обернулась ко мне обнимая бурый ствол старой осины.
Когда мужчине доведётся догонять обнаженную женщину, дразня убегающую от него на лоне природы, весь лоск цивилизации слетает с него как шуршащий фантик. Надпочечники впрыскивают в кровь адский коктейль из адреналина, разбавленного тостестероном. Мозг затуманен. Мышцы движутся с животной слаженностью и проворством. Самке не уйти. Самец превращен в безошибочную машину, подчиненную только инстинктам и ни чему более.
Оцарапанная случайной веткой кожа, шум машины за деревьями, крики, вышедших на берег людей, — всё воспринималось отстранённо, словно было заглушено в сознании сурдинкой безумства.
С абсолютно несвойственными сапиенсам звуками, я прижал Тину к стволу и, разорвав тонкую верёвочку трусиков, бескомпромиссно вонзил в неё свой жезл.
Ошарашенная бурным всплеском, покорная, она отдавалась мне, заново переживая после ласки и нежности грубый животный натиск. Схватив её за грудь и плечо, я раз за разом всаживал в неё зудящий член, коротко впиваясь губами в шею, плечи, лопатки. Тина поднимала мне навстречу ягодицы, запрокидывала голову и негромко вскрикивала, когда член упруго упирался внутри неё.
Ритм нарастал. Оханья моей партнерши сливались в единый громкий звук, настолько продолжительный, что, казалось, ей вообще не нужно дыхание.
Потом её ногти глубоко вонзились в пористую кору, на коже резко выступил обильный пот.
Слёзы и яростные сотрясения тела Тины в глубоком оргазме заставили меня вновь взорваться. Отчаянным ударом члена сопровождал я каждый новый толчок спермы.
Будто со стороны был слышен мой хриплый рёв, сопровождавший оргазм.
Обессиленные мы упали среди корней, продолжая прикасаться друг к другу губами, коленями, грудью.
По ногам Тины, смешиваясь, обильно текли наши соки. Футболка была пропитана ими насквозь.
Запахи земли, листьев и трав едва пробивались сквозь бурную кантату нот любви.
Вечерние тени делали её тело преувеличенно рельефным. Я баюкал на руках мою маленькую любовницу, сидя прямо на земле возле той самой осины. Тина сладко потянулась и снова подставила губы для поцелуя.
 — Ты замечательный. Я рожу тебе детей. Много! — заверила она меня.
 — Не торопись, вдруг у меня есть непримиримые недостатки.
 — Ну, может мелкие. А так ты мне подходишь. Во-первых: — ты сильный и большой и член у тебя такой большой, что я даже боялась. Во-вторых: — ты очень нежный — она снова поцеловала меня — и страстный очень тоже. И еще, мне очень понравилось, как ты читал стихи и потом пел. Я даже тебе «браво» кричала.
Вот это новость. Недаром считается, что судьбы предрешены.
Мелкие цепочки случайностей и совпадений неумолимо сводят людей вопреки их планам. Любое самое невольное и краткое столкновение мужчины и женщины завершается полной оценкой возможного, (вдруг!), партнера. И вся твоя жизнь становится известна по одному повороту головы, по интонации случайной фразы.
 — А еще, как ты работал. Я просто залюбовалась, как ты работал. Другой бы — бросил, нафиг, эту бетономешалку. А ты всё вычистил, чтобы не схватилось, хотя и чужое это.
Я поцелуем прекратил этот поток славословия.
 — Тина.
 — Что.
 — Ти-на. Тина.: надцатилетняя. Вечно девчонка. Вот ты кто.
 — Знаешь, ты мне совсем родной. Роднее сестры.
 — Почему не брата?
 — Потому, что у меня сестра, Анжела. Только она дома осталась с ребёнком.
 — Дома это где?
 — Псковитянка я. Из древнего города.: квартира 140, шестой этаж. — дурачилась Тина. — 
 — Теперь будем тебя допрашивать. Ты кто у меня по гороскопу?
 — Вес.
 — Весы? Нет, ты не можешь быть «весами» у меня сексуальная несовместимость, — авторитетно заявила Тина и тут же искренне рассмеялась.
 — Вот я глупая, да?
 — Нет, не глупая. Просто дождь начинается, — ответил я, отпуская её.
Наскоро простиранная в озере футболка не выдала своей судьбы, потому, что ничем не отличалась от насквозь мокрого платья Тины.
Мы ввалились в общую комнату стройотряда именно в тот момент, когда последняя миска с салатом была торжественно водружена на стол, а первая бутылка водки готовилась расстаться с крышкой.
Тина, останки трусиков которой были торжественно водружены на сук неподалёку от памятного для нас места, явно нервничала по поводу мокрого и потому прозрачного платья. Хотя за пару минут до этого она поделилась со мною необыкновенно ярким переживанием. Оказывается, женщине может быть очень приятно бежать с обнаженной под коротким подолом вагиной и чувствовать малейшее дуновение и ласкающий холодок, возбуждаясь от одной мысли о своей открытости.
Мы торопливо юркнули в одну из комнат, где стояла кровать Тины и были её пожитки.
 — Отвернись, — попросила Тина.
Существует большая разница между торопливым стаскиванием мокрого платья и, пусть торопливым же стаскиванием такого же мокрого платья в радостном безумии любви. Я тоже завозился, выжимая штаны и футболку.
 — Артур! — тихо позвала Тина.
Я обернулся. Она стояла пленительно прекрасная в резком свете стоваттной лампочки без абажура, с мокрыми длинными волосами, с высоко торчащими грудями, с темной полоской желанного паха. Порывисто подойдя ко мне, Тина на секунду прижалась изо всех сил, поцеловала долгим знойным поцелуем и подтолкнула — «иди».
Я окунулся в наполненную народом комнату, где явственно вызревала пьянка.
 — А это наш Левитан, гений рифмы и паузы, заслуженный мастер спорта по прикладному словоблудию Арту-у-ур! — Макс исправно выполнял функции тамады и массовика-затейника.
 — Пропустившему вторую мы сейчас нальём штрафную!
 — Не гони, Макс. Водки мало. Двадцать рыл — шесть бутылок — зашипел я. Пить отчаянно не хотелось.
 — Не боись, взяли девки самогону для улёту и догону! — бодро отрапортовал тамада.
 — Ну, скажи тост, Артурчик, — капризно проныла длинная носатая девица, закинувшая ногу на колено нашему ударнику (в смысле музыканту, играющему на ударных инструментах) Грише, по метрике — Георгию.
 — «Тост» (тупая шутка).
 — Ну, ты нормально скажи! — не унималась девица.
 — Правда, Артур, скажи. Ты ведь умеешь, — подключилась мордастая в нашивках, — мы чуть не разревелись, когда ты стихи там читал. Давай ещё, пожалуйста.
Раздался шум поддержки.
Кто-то из наших пнул меня в ногу, в смысле: «давай, работай, — дамы хотят». И я сказал:
 — Обычно говорят «я хочу выпить за:», но я хочу не только выпить. Я хочу поднять тост. Хочу сказать, потому что это мой способ передать то, что я чувствую. Именно способность переживать чувства, большие чем ощущения делает жизнь человека прекрасной и именно способность разделять чувства делает человека человеком. Я так сейчас считаю.
И сейчас я чувствую, что здесь нам рады и, может быть это первая ступенька новых прекрасных чувств, к которым человек вечно стремится. Так, что мой тост — за прекрасные чувства, которые нам суждено испытать в этой жизни.
Пауза, наполненная общим молчанием, лопнула чьим-то робким «а стихи?».
 — Стихи будут такие: не слишком известные но, может быть просто соответствующие сегодняшнему настроению:
Чувства.
Они
Во мне —
Как огни,
Как с нег в снег,
В ветра вой.
Я — ветру — свой.
Ты — свет глаз.
Как газ
Неощутим покой.
В чувств токе тела нет.
Лишь слово.
Взгляд.
Свет.
Напряженной до мурашек кожей я чувствовал, как Тина вслушивается в эти слова, зная подлинный, главный их смысл, отзываясь, как отзывается струна, тронутая смычком. По взглядам и жестам тех, кто сидел передо мной я понял, когда она вошла, не в силах больше терпеть перепонку двери. Желая видеть.
Заглотил. Выдохнул. Схватил колбасу. Мне была, в общем-то, безразлична реакция остальных, потому что Тина уже обожгла моё ухо шепотом лукавого «браво!».
Ну, ты даёшь! — раздался возглас мордастой, сопровождаемый выразительным округлением глаз, — ведь, слова просто, а как пронимает! Ты ж талант!
Ага, — подключился Макс, — он однажды инструкцию к лекарству прочитал, так пол-зала рыдало! А вторые пол-зала — тошнило.
Дружный хохот вывел компанию в привычное русло.
Я сел на тумбочку и уступил Тине свое левое колено. Хотя, больше сесть было и некуда.
Полу-стакан водки лопнул в пустом желудке облаком блаженного тепла. Жуткий голод пригнул меня к тарелке. Тина, наблюдая, как в меня проваливается пища, многозначительно улыбалась.
Поддавшись канючащим интонациям хозяек, Валерка ритуально протёр свой футляр, с которым он будто дипкурьер, не расставался даже в сортире и извлёк гитару — баснословно дорогое детище какого-то папы Карло. Коснулся колков.
Вечер логично развивался.
Она успевала всё: болтать с подружками, придумывать небылицы о том, где она только что была, делать два комплекта бутербродов (для меня — вдвое толще), подпевать, перекидываться бумажками и бутылочными пробками, а главное — постоянно и бескомпромиссно чувственно прикасаться ко мне. Я же сидел молча, одеревенело трамбуя пищу в желудок, и бессмысленно-преданно-благодарно глядя на Тину. Только на неё.
Водка кончилась.
Сама массовость мероприятия препятствовала реализации его потаённых, но несомненных целей и народ воспользовался поводом.
 — Все на волю. Дождь кончился. Проветриваем здесь. Тарелки с собой. Дайте сигаретку, кто-нибудь.
 — Пойдём, там, наверное, хорошо, — предложила Тина.
Пахло почему-то ломаной помидорной ботвой.
Ботаническая свежесть вечера дала мне повод достать спортивную куртку, и, надев её, завернуть в полы заодно и Тину, нежно прикасаясь к ней, прижимая к себе, поглаживая незаметными глазу, но безошибочно ощущаемыми кожей движениями пальцев.
Потом, высвободив одну руку, я попытался нащупать в кармане куртки пачку предметов, купленных как сигареты. Наконец удалось вытянуть одну зубами. Настала очередь зажигалки. По двору уже плясали огоньки. Разбившись на пары и группы, народ исповедовал ритуал курения как способ общения.
Ловкие пальцы Тины перехватили сигарету
 — Дай мне.
«Она курит!» — удивился я. Ответам моим мыслям прозвучало возмущенное: — «Где ты взял эту гадость?».
Через минуту она вернулась с початой пачкой благословенного «Ту».
 — Прикури мне, милый.
«Поплывший» от нежной неожиданности такого обращения, я долго вертел сигарету, определяя нужный конец, насиловал колёсико зажигалки, забыв её принцип действия, короче — выглядел абсолютным болваном.
Нормальная (поправка на время, прим. автора) сигарета была квинтэссенцией духа блаженства, снизошедшего на меня. Жадно испепелив её на треть, я осознал ошибку, и потянул сигарету Тине: — Извини, увлёкся.
Она смотрела на меня с искорками беззвучного смеха в глазах.
 — Какой ты хороший, милый. У тебя всё-всё, что ты чувствуешь — написано на лице вот-такенными буквищами. Ты ведь никогда не сможешь меня обмануть.
Сигарета веселым светляком металась в её руке.
Тина коснулась её губами и, чуть затянувшись, вернула: — «Докуривай».
 — А ты?
 — А мне хватит. Я это для того, чтобы ты, если вдруг захочешь меня поцеловать, не рванул бы зубы чистить.
Мы смеялись. Это были минуты бездумного счастья, когда всё кстати, недостатки невидимы и будущее ещё не задало свои неизбежные вопросы, начинающиеся словом «как?», пробуя на зуб наше «мы».
Потом я привлёк Тину к себе и проверил правильность её предположений, всё больше и больше увлекаясь.
Через пару минут нам стало ясно, что главный вопрос текущего момента — «где?».
Стало в крайней степени необходимо остаться одним. Совсем.
В каждой комнате, куда мы пытались сунуться в поисках убежища, уже происходило что-нибудь с чьим-нибудь участием. Во всех трёх общих палатах — спальнях продолжалась раздробившаяся вечеринка, у сдвинутого в сторону стола под хрип магнитофона попарно шевелились танцоры. Обиженные отсутствием партнеров лишние студентки горестно звенели посудой в хозблоке.
Тина выхватила из-под своей кровати небольшую сумку, что-то быстро туда сложила и вернулась в коридор.
 — Пойдём, милый, — горячо прошептала она.
Торжественно, медленно и молча мы шли по пустынному неосвещенному посёлку. Временами я останавливался, подхватывал Тину на руки и нежно долго целовал. Так сохраняют огонь, давая ему достаточно пищи для жизни, но, не превращая в бушующее пламя. Тина осторожно останавливала меня, и вновь, молча увлекала в темноту.
 — Посвети, — попросила она у лестницы, ведущей в вагончик-бытовку. Легко отыскала ключ, открыла и, отобрав у меня зажигалку, исчезла внутри.
 — Подожди немного, — вновь повторила она, шутливо копируя интонации и позы нашей недавней незнакомости. Казалось, что эти воспоминания отстоят на полжизни, пусть это и были события сего дня.
Настала моя очередь озябнуть. Время скисло. Спутник полз между звезд с проворством асфальтоукладчика. Событий не было. В эти секунды мозг переключается на особую внутреннюю жизнь, в которой яркие пятна воспоминаний вытягивают гибкие щупальца фантазий. Сладостен миг первого живого воспоминания, когда тело ещё согласованно дополняет картину памяти эхом ощущений, когда острота ещё не стёрта наждаком повторений и свободна от допридуманного.
Полная тишина, незаметно воцарившаяся в бытовке, выудила меня из грёз. Окошко затеплилось живым светом.
 — Тина! — позвал я, отворяя дверь.
 — Аушки!?
Точность родного языка восхитительна. Я бы не взялся перевести, объяснить иноземцу, всю многослойную полноту этого произнесённого в полутьме короткого слова.
На топчане, застеленном чистой домашней простыней сидела, подобрав под себя колени, тонкая, странно-незнакомая Тина. Новое для меня тёмное шелковое платье мягко поблёскивало в метнувшемся свете толстенькой свечи, источавшей пряный аромат. Тонкие обнаженные руки порхали вокруг её головы, волнуя широким деревянным гребнем волосы.
Я встал на колени перед низким топчаном и, жадно обхватив Тину руками, прижался лицом к её груди. Руки прервали на миг порхание и ожили снова, предлагая игру. Интуитивно угадывая её изменчивые правила, я стал тихонько касаться губами обтянутых шелком коленей, плеч, лодыжек, запястий, её желанной груди, пока только сбоку и сверху, стараясь пока не задевать соски. Поцелуи становились всё продолжительнее и жарче, и вот уже её руки упали, выпустив гребень, накрыли горячими ладонями мои плечи, пробежали по шее и затылку. Тонкие пальцы окунулись в волосы. Наэлектризованный шелк, казалось, потрескивал вздыбленный твёрдыми бутонами сосков.
Тина, закрыв глаза, искала мои губы, полноправно завладевала ими, и вновь отстранялась, уже распалённая, размётанная, страстная.
Правила изменились. Теперь я будоражил самые чувствительные точки, постоянно и хаотично их сменяя, раскачивая качели возбуждения. На секунду я замирал, отодвигался и смотрел, как Тина, принимает мои ласки, как ярко она их переживает. Наконец Тина почувствовала острую необходимость прекратить эту сладостную муку, добиться освобождающей разрядки. Сразу же. Немедленно.
Выскользнув из моих рук, она принялась лихорадочно сдирать через голову узкое, прикипевшее к разгоряченному телу платье, подгоняя меня, благодарно принимая мою помощь.
Под платьем, я это уже знал, почувствовал руками и губами, ничего не было надето. Но увидеть это, убедиться — особое острое удовольствие.
Это было моё тело, обнаженное для меня и меня зовущее и ждущее.
Тина всем телом прижалась ко мне и тут же отпрянула. Её обострённо чувствующая кожа потребовала убрать всё лишнее: грубую дерюгу футболки, дерущий рашпиль штанов, бессмысленно-стальной браслет часов.
Моя одежда капитулировала перед четырёхруким чуть рассогласованным, истовым натиском. Каждую победу Тина отмечала поцелуями. Особенно бурно было отмечено освобождение одеревяневшего члена.
Добившись абсолютной моей наготы, она усадила меня на топчан, и буквально запрыгнула ко мне на колени. Инстинктивная согласованность наших движений об

Поделиться в: