«... Распростёр объятия
И смотрюсь я в зеркало,
Словно бы с распятия...»
Gyula Havas
Дорогие мои читатели, если только когда-либо вы у меня будете! Милые мои друзья, которых я покину в тяжкое время! С невесёлым сердцем пишу я рассказы о себе и своей жизни, горько и больно вспоминать мне многие моменты её! Но однажды сев за клавиатуру, я не могу обмануть вас и не сказать того, что должен сказать. Когда-то вы, мои дорогие друзья, прочитаете эти, осмелюсь сказать, произведения, и может быть, поймете мои чувства. «Рассказ правдивый о печальной были», — так сказал Луис де Камоэнс. И он был мучеником любви, и я борюсь со страстями, но выше всех страстей желание сказать мучительную или радостную правду.
Милые мои друзья, соратники мои! Дорогие читатели, не брезгуйте моими скромными записками, я их пишу для вас, и желаю вам только счастья.
Первый рассказ я написал не так давно, и он поведал об одном парне — Сереже, Сергуньке, милом мальчике, с которым нас связала мимолетная страсть. Я и сейчас, когда вспоминаю трепетное тельце этого паренька, не могу сдержать слёз. Я вспоминаю его дорогое личико, его обаятельную улыбку... и меня душат слёзы. Как всё-таки бывает... один только эпизод жизни, а сколько он вызывает бурь и эмоций!
Но я отвлекся. Зовут меня Даниил, а для вас я Деня. Закончил я медицинский институт, но врачом ни дня не работал, ибо медицина полностью лишилась авторитета, а жить на зарплату в нашей несчастной стране стало невозможно.
Поэтому моя история — это история коммерсанта-неудачника, так как я легко зарабатывал деньги и ещё легче их тратил.
После окончания института я занимался нефтяным бизнесом, лесоторговлей, продажей продуктов оптом и многими другими вещами. Дела шли неплохо, и через некоторое время я обзавелся автомобилем БМВ, квартирой в хорошем доме, отличной одеждой, книгами.
При всём этом я был одинок и грустен. Приходя вечерами в двухкомнатную квартиру в престижном районе, я сидел за компьютером и старался отвлечься от тягостных мыслей.
Я страдаю давно. Моя мечта — это верный друг и любовник, парень, для которого хотелось бы сделать невозможное.
Но и жизнь не стоит на месте. Я разорился, я влез в долги, я продал всё (да, всё). И к моменту описываемых событий у меня всего лишь однокомнатная квартира на 14 этаже, и я всё начинаю сызнова.
Страсть к Сереже озарила мою жизнь ярким светом на несколько месяцев, и я с удвоенной силой стал заниматься бизнесом, но деньги тратил осмотрительно и никаких роскошеств не покупал, а тихонько складывал валюту в мешочек и надеялся на то, что когда-нибудь найду ей достойное применение.
Сережа уехал за границу, и я трезво подверг анализу наши отношения. Ведь по сути это было чисто физическое удовольствие, удовольствие, которое можно получить от любого милого паренька — ведь попочка есть у всех. Я даже не рассмотрел как следует Сережин член, я ошалело тыкался в его проход и ничего не видел. А потом безжалостно отпрепарировал свои чувства и свёл их к механике и алкоголю.
Я торжествовал... даже такой миленький мальчик как Серёжа, не смог помутить мой разум! Я сам, добровольно, прервал секс с ним на самом интересном месте и потом гордился своей бесчувственностью! Поистине, вкусив запретного плода, убеждаешься... не очень он и сладок в общем-то.
Я с радостью выкинул из головы Сережу и отдался работе. Через некоторое время я уже мог опять считать себя довольно обеспеченным человеком, но
пока не спешил уехать из своей скромной квартирки. Я смеялся над собой и думал уже о том, сколько будет удовольствий на Лазурном Берегу или в Италии. Ведь я могу там жить хоть год! Как я мог задумываться над страстями и чувствами, если всё падает к моим ногам и милые мордашки рады мне прислуживать!
Боже мой, дорогой читатель! Если бы я знал, какой крах ждёт меня впереди, я бы убежал быстрее собственной тени на край белого света! Но нам не дано ничего предвидеть, мы можем только подчиняться судьбе.
Я, интеллектуал и обеспеченный человек, раздавлен и унижен, я просто грязная тряпка, я Никто. Вы спросите... да что же, опять разорение? Нет, нет, бизнесу я научился и уже не выпускал из рук деньги и связи.
Беда настигла меня с другой стороны. Ей одно имя — Игорь.
Господи, я плачу сейчас навзрыд. Я не могу вспомнить его и не зарыдать, я ору и плачу, как самая последняя институтка, если наткнусь на его фотографию в столе. Год, который мы были вместе с Игорем — это год безмерного счастья и в то же время — пролог к трагедии.
Поздно вечером я гоню свой джип по мокрому асфальту и предвкушаю, как сейчас дома напьюсь чаю и вытяну стаканчик джина. На обочине — человек в кожаной куртке, машет рукой. Останавливаюсь.
Вот с этого момента жизнь моя изменилась напрочь.
 — одбрось до ***, — парень весь вымок под дождём и дышит тяжело, будто бежал марафонскую дистанцию.
 — Садись, — отвечаю я.
Трогаю с места и рассматриваю пассажира. Высокий парень (метр восемьдесят пять, наверное), круглолицый, широкоплечий, коротко стриженый, куртка старая, уже зашитая возле кармана. Глаза темные, как спелые вишни, брови черные, пухлые губы.
Дрожь проходит у меня по телу. Я чувствую безотчётный страх, совершенно неосознанный.
 — Гоша меня зовут, — кратко поясняет парень.
 — Деня, — представляюсь и я.
 — Деня? А полностью как?
 — Даниил.
 — Смешное имя, никогда не слышал такого.
 — А в Библии Пророка Даниила не читал?
 — Я? Нет, не читал. То есть читал, да не помню.
 — Как — не читал, читал? Так читал или нет?
 — Начал было, да скучно показалось, — зевнув, ответил Игорь.
 — Почему же?
 — Я заповеди не хуже пророков знаю, — опять изрёк мой спутник.
 — Ну и какие заповеди?
 — Ну как? Не убий, не укради, не свидетельствуй ложно...
 — Ещё?
 — Не пре-лю-бо-действуй, — с трудом произнес Игорь.
 — Ха-ха! И ты не прелюбодействуешь?
Игорь посмотрел на меня с недоумением.
 — У меня жены нет, а с кем попало не могу, — кратко изрёк он.
 — Да? И... с кем же ты... извини...
 — Ни с кем.
 — То есть...
 — То есть, что слышишь. Не ебу никого.
Я чуть не выпустил из рук руль.
 — Погоди... а сколько лет тебе? Двадцать?
 — Двадцать два.
 — И ты... без секса живёшь в двадцать два?
 — Без секса.
 — И... давно?
 — Да года два уже. Пришел из армии, девчонку свою нашел, уговорил на это дело, а она через месяц вышла замуж за толстую харю с деньгами. Я — то без денег, гол как сокол...
 — А при чем тут секс?
 — А я не хочу. Я любить хочу. А так — и под душем можно вздрочить, вот и облегчение.
Я всё больше задумывался.
 — Ладно, Игорь, вон и дом твой. А рядом мой. Приехали.
 — Спасибо, Деня. Мы соседи получается.
 — Да, так оно вот. Ты где работаешь-то?
 — Где... можно сказать, нигде.
 — Ладно, спокойной ночи, Гоша.
И я пошел домой. Эпизод с пассажиром меня насторожил, но не очень. Конечно, странно, что такой лось никого не дрючит, а с другой стороны... может у него что не в порядке?
И с этой гадкой мыслью я завалился спать.
Утром я проснулся оттого, что солнце пробивалось своим назойливым лучиком сквозь занавеску и падало мне прямо в левый глаз. От вчерашнего ненастья не осталось и следа, и даже лужи уже почти подсохли. Натужный скрежет лифтов говорил о том, что население нашего дома — башни отправляется на работу.
Привычка жить скромно меня теперь не тяготит, уж лучше накопить денежек, а не разбазаривать их на коньяки, сигары и устриц. Я хоть и не покупал эти мерзкие продукты почти никогда, но, бывало, в ресторане оставлял круглые суммы.
Теперь я не такой, теперь я варю сосиски по утрам и самостоятельно готовлю картофель и твёрдую польскую капусту, из которой при тушении почти не выделяется вода и капуста остаётся безупречно твёрдой либо просто подгорает.
На этот раз, поглощая яйцо всмятку, я смотрел на плюющийся чайник и мне лень было подняться и выключить его. В голове мелькали вчерашние разговоры в офисе об очередной партии гнилого товара, который прибудет на будущей неделе, о развалившейся рыбе, купленной на Камчатке и раз десять замороженной — размороженной по дороге, убытки от которой мы считаем уже месяц, ещё что-то про подсунутые нам компьютеры, полностью собранные из бывших в употреблении компонентов... «Боже мой, и это жизнь,» — говорю я себе, «а ведь было же... были же и Тициан, и Мурильо, и Тернер, был же Рийксмузеум, галерея Тейт... словно вихрем унесло... и теперь ковыряемся в товаре, скандалим относительно раздела выручки... гоняем на машинах на какие-то разборки, на вытрясание душ из поставщиков... и это жизнь!»
Вдоволь нажалев свою никчёмную жизнь, я тяжело поднялся из-за стола и вдруг вспомнил, что день вчера закончился какой-то радостью. «Какой же... какой же радостью-то... помню, что вроде бы засыпал весёлым... а что... и вдруг как будто озарило... Гоша!» Тут я вновь сел на табуретку.
«Да, Гоша... странное какое-то существо... не пойми где работает... может он из какой-нибудь оргпреступности,» — мелькало у меня в голове. Я не хотел признаваться себе, что стриженый Гошин кочан вызвал во мне подъём глубинных пластов, куда я с некоторых пор сложил все эмоции и страсти. «А ведь глаза у него добрые», — ни с того ни с сего подумал я, оделся, затворил дверь квартиры и спустился во двор к джипу.
Натужно крякнула сигнализация, я влез в салон и тронул джип с места. Бросив взгляд направо, я вновь вспомнил наш ночной разговор с парнем, и какое-то неясное чувство вновь шевельнулось в сердце. На мгновение перед моим взором предстала прическа — бобрик Игоря, и я мотнул головой, дабы отогнать от себя видение.
Уже через двадцать минут я был в офисе. Народу у нас работает немного, живём мы довольно дружно, несмотря на всю нелепость наших занятий. Меня приветствовала Светочка, секретарша моего компаньона, а по совместительству — развратница, одетая в ужасающее лиловое платье, и Вася — главный наш переговорщик, парень смышлёный, но только в переговорах, а во всём остальном неимоверно тупой. У Васи тяжелая нижняя челюсть, толстая отвисшая губа и высокий лоб, однако, не придающий ему черт мыслителя, а наоборот — навевающий идею о башенном черепе идиота. Как ему удаётся свести воедино интересы покупателя и поставщика — для меня по сей день загадка.
Я прошел в кабинет (секретарши, в отличие от сотоварища, я не держу), взгромоздился в кресло, налил стакан минеральной воды, в сотый раз глянул за окно, на промплощадку, где в живописном беспорядке расставлены полусгнившие грузовики, поднял трубку телефона.
Разговор который день касался мороженой рыбы, движущейся с Дальнего Востока, и, по нашим данным, представляющей собой уже фактически бракованный товар, который и продавать-то, скорей всего, нельзя. Однако Камчатрыбпром с пеной у рта доказывает нам, что сельдь, скумбрия и кета, неумолимо приближающиеся по просторам Транссиба к нашему городу, очень даже хорошего качества и принесут нам (и им тоже) солидную прибыль. Но у меня в ушах стоит голос нашего агента в Хабаровске... «Ты знаешь, Данилушко, взял я на пробу рыбку, баба моя зажарила, — а рыба-то разъехалась на сковородке, будто растаяла, а вкусом словно бы прогорклое масло, а запах...»
У меня нет оснований не доверять нашему товарищу — спецу по рыбе. Он пробует на вкус буквально каждую партию, заботливо сообщает органолептические свойства рыбок, высылает факсы, телеграммы, электронные письма с предостережениями. Работает, в общем, на совесть.
Вот и сейчас я твёрдо убеждён, что нам отправили явный брак, и моя задача — отбить атаку недоброкачественной рыбы и вернуть сто пятнадцать тысяч рублей — частичную предоплату озверевшим и потерявшим всякий стыд камчатским рыбопромысловикам. С каждым днём грозный рефрижератор всё ближе и ближе, и если рыба явится на грузовом дворе нашей станции — всё, убытков не избежать. Экспертиза, простой вагонов, штраф за несвоевременную разгрузку... а потом неизбежная утилизация товара, вывоз на свалку... и о предоплате надо забыть... Может быть, сумма убытка и невелика покажется, но ведь и дела наши не так уж хороши, прибыль в последнее время упала, и очередная брешь в финансах ударит и по мне, и по компаньону, и по Васе, и по Светочке, и ещё по десятку сотрудников, мечтающих только о зарплате, но работающих довольно лениво. Впрочем, это их дело — энтузиазма мы не требуем, выполняют свои обязанности — и то хорошо.
Я прошу моих дорогих читателей простить мне эти экскурсы, я просто хочу, чтобы вы представили смрад и скуку моей жизни. Может, вы посочувствуете любознательному и доброму человеку (это мне, значит), не нашедшему покоя до сих пор.
Грянули простуженным голосом стенные часы — 13.00. Время обеда. Все сотрудники поднимаются со стульев, бросают компьютеры, ручки, трубки и тянутся на улицу. Кто идет в магазин, кто в забегаловку, где можно выпить рвотного кофе, а кто и в спортзал.
Надо сказать, что завод, где мы арендуем помещения, обладает неплохим спортсооружением, и наша фирмочка заплатила вперёд за то, чтобы сотрудники в обеденный перерыв могли переключить умственную активность на физическую. Насчёт умственной активности я погорячился — у большинства из нас нет субстрата мышления, но после сидения перед экраном компьютера физическая нагрузка весьма полезна.
В раздевалке я который раз оглядываю своё тело. Ничего, кажется, но небольшой слой сала уже присутствует на животе. Правда, на мой взгляд, это придаёт некоторую пикантность мужской фигуре, но ведь сало имеет тенденцию нарастать. Потому я и качаю пресс. Об остальном сказать нечего — фигура у меня вполне нормальная, но атлетической её никак не назовёшь.
Надев спортивный костюм, вхожу в зал. Там ещё человек пять, с усердием подтягиваются, качают ноги, повиснув на шведской стенке, а один даже штангу вверх-вниз гоняет. Начинаю рысцой трусить по периметру зала.
 — Даниил!! — вдруг раздаётся совсем рядом. Штангист встаёт и оказывается
Игорем, с коим мы расстались часов двенадцать назад под дождём.
 — Игорь! — не могу скрыть радости, — а ты чего тут штангу гоняешь?
 — Так я, это... постоянно тренируюсь, форму держу...
 — Ну, молодец! А я, вот видишь, пытаюсь растрястись после сидения за
компьютером.
 — Дааа... ты ведь рядом где-то работаешь?
 — В соседнем здании. Так ты уходишь или нет?
 — Я пойду в душ, если хочешь — тебя подожду.
С чего бы это он вдруг меня ждать будет? Так я подумал. Но упустить возможность поглядеть на стройное тело и позавидовать прекрасным формам я не мог, поэтому сказал...
 — Жди, я скоро!
И опять поплюхал по залу. Мысли уже плотно перетекли к Игорю. Я отгонял их от себя, но они с упорством и назойливостью пчёл так и лезли мне в голову. Быстро отделавшись от скучной и никчёмной тренировки, я пошёл в раздевалку. Игорь был там, обмотанный полотенцем, он радостно брякнул...
 — Я ещё не мылся, тебя жду!
«Чёрт знает что такое», — мелькнуло в голове, «ещё и ждёт».
Я снял с себя форму, семейные трусы и залез под душ. Под соседнюю лейку-сетку пристроился Игорь, абсолютно голый. Украдкой я рассматривал его тело. Безупречная мужская фигура — широкие плечи, развитые грудные мышцы, выраженные musculi recti abdominis (прости, читатель! Я ведь учил в институте анатомию, и до сих пор знаю латинское название прямых мышц живота). Узкий таз, точеная попка, в меру волосатые ноги, половой член ровненький, веночки на нём тоненькие. Вот я какой наблюдательный.
Вышли из-под струй воды, вытерлись полотенцами.
 — Игорёк, — сказал я, — значит, ты часто сюда ходишь?
Парень ничего не ответил, он вдруг перестал вытираться, отложил полотенце на скамейку, опустил голову, отвернулся... а когда повернулся опять ко мне лицом, я вдруг увидел на его глазах слезы. Он вдруг схватил полотенце, быстро вытер глаза, начал торопливо одеваться.
 — Что с тобой, Игорёк? — я был в полном недоумении, — чего ты молчишь?
Парень выдавил из себя...
 — Да, часто...
Оделся, натянул кожанку, и вдруг сказал...
 — Извини... меня первый раз в жизни назвали Игорьком.
Чудны дела Твои, Господи! К одним людям Ты милостив, к другим суров!
Почему же, Боже, люди как манны небесной ждут одного только ласкового слова? И не получают его, ибо ближние даже не догадываются о существовании уменьшительных суффиксов!
Боже, прости мне грех смешения Твоего высокого имени с такой подлой прозой жизни! Но я не верю, что может быть такое... молодой красивый человек слышал в своей жизни лишь окрики и грубость!
Дорогие читатели, я прошу вас... будьте поласковей с вашими друзьями, супругами, детьми! Поверьте, они этого очень ждут, и ваши добрые слова лучше любых подарков. Поверьте мне, пожалуйста, и мне будет легче переносить моё затворничество, ибо я буду знать... вот в это мгновение кто-то шепчет на ухо другому человеку слова любви и благодати. И хотя бы на гран, на крупицу больше становится добра и света, а израненные души обретают краткие мгновения тепла и неги.
Помню своё институтское увлечение — милую девушку по имени Таня. У нас был роман, довольно длительный, мы целовались, обнимались, гладили друг друга, наконец переспали. Всё так приятно, весело, легко. Но моя Танюша обращалась ко мне преимущественно с помощью местоимения «ты» либо слова «Данил», а то и вообще никак — могла охать, вздыхать, клянчить деньги, но при всём при этом я для неё оставался Данил либо универсально и стереотипно — «ты чё, не слышишь?» В самый интимный момент близости она могла вдруг ляпнуть... «Ой, я сегодня ноготь раскрошила». Если после этого ваш половой член не утрачивает своей твёрдости — я вам завидую.
Танюша трогала мой член длинными ноготками, грубовато и неумело двигала кожицу, сдавливала мою мошонку как кисет с табаком. Ни единого ласкового слова не вылетало из её уст даже по отношению к моему причинному месту.
Я думал, что так и должно быть — да и сам не отличался нежностью.
Однажды военкомат направил меня в больницу, где надо было сдать мочу на диастазу и ещё Бог знает на какие компоненты. Мне вручили стерильные пробирки и ничего не сказали. Пылая от стеснения, подошёл я к симпатичной женщине-врачу, заведующей терапией, и сказал... «Я не пойму... как, сколько...» Врач (звали её Екатерина Александровна, никогда не забуду), сказала мне просто... «Ничего сложного... берешь писечку в руку, сикаешь, потом несколько капелек в одну пробирку, немножко в другую». Говорила она это восемнадцатилетнему парню, половой член которого назвать писечкой можно было лишь условно, так ласково и просто, что я готов был хоть бочку наполнить мочой за такие милые и добрые слова. Слыхано ли дело — писечка, сикать! Такая милая парочка существительное — глагол, что просто дух захватывает.
Да, нежность — это и вправду парус любви.
Я впоследствии узнал, что эту женщину боготворили пациенты. Не удивляюсь. И до сих пор рад, что видел настоящего врача.
Я и сам учился в медицинском институте, и это было лучшее время моей жизни. Учился я хорошо, любил клинические дисциплины, мог до ночи не уходить из больницы. Преподавателей измучил вопросами, обсматривал и общупывал чуть не всех больных отделения. Наверное, тогда я почти утратил брезгливость по отношению к человеческому телу. Помню, как нам показывали больного с распространённой формой псориаза... сыпь, мокнутие, чешуйки. Никто из студентов не захотел притронуться к коже, а я с удовольствием гладил пораженную спину, скоблил чешуйки, чтобы наяву проверить псориатическую триаду симптомов. Однажды мне пришлось курировать 17-летнего парнишку, подцепившего сифилис при первом в жизни половом акте, и я внимательно разглядывал твёрдый шанкр на его членике, вторичную папулёзную сыпь, засовывал палец в его попку, чтобы потрогать предстательную железу. Другие студенты трогать предстательную железу не хотели.
При этом я никогда не возьму в руки лягушку или червяка — брезгую. Почему так специфично это чувство, до сих пор не знаю.
Впрочем, прошу опять великодушно извинить меня за такие длинные отступления.
Как я узнал чуть позднее, Игорю действительно негде было найти ласку и тепло. Воспитывался он в детдоме, а в восемнадцать лет был неукоснительно запичужен в армию, в десантные войска.
Придя на гражданку, поселился на квартире, стал безуспешно устраиваться на работу, в конце концов втянулся в полукриминальную группу, каких так много в наших городах, стал участвовать в разборках в качестве вспомогательного элемента. Его держали на низших ступенях иерархии, давали заработать ровно столько, сколько надо было заплатить за комнату в квартире и потратить на скудное питание (в основном мучные изделия, «они же дешёвые», бульон «Кнорр», вызывающий отвращение даже своим названием, сухой картофель и прочая дрянь). В описываемое время Игорь устроился охранником на завод пластмасс, стерёг по ночам горы аляповатых черно-лиловых вёдер и тазов. В разборки его приглашали реже. Очевидно, что парню ничего не светило в дальнейшем... квартиру явно не купить, зарплаты низкие, с грехом пополам полученное среднее образование не даёт никаких шансов на приличную зарплату. В общем, в активе... физически крепкий парень, плоховато обученный, добрый, но неразвитый и десоциализированный. А отсюда... работать можно сторожем, вышибалой, грузчиком и т. д. Жениться проблемно... женщины давно уже испытывают безнадёжную страсть к деньгам и плевать хотели на доброту и искренность.
После примечательного случая в раздевалке я не видел Игоря довольно долго. Прибыл, наконец, рефрижератор с рыбой, и мы с трепетом смотрели, как тяжкий, словно гроб фараона, пятиосный фургон вваливается на нашу территорию, спеша доставить со станции пресловутую скумбрию. Помню размороженную треску, ослизлую, похожую на дохлых сплюснутых спаниелей. Помню, как мой коллега и совладелец бил Васечку-переговорщика по глупой роже со словами «Ах ты, дипломат херов, просрал-таки кучу денег, ты куда смотрел, поганая шкура», помню как потом мы скорбно везли рыбу на утилизацию, а ещё потом горько и мрачно пили дагестанский коньяк, который напоминал ядерное горючее.
Дни потянулись вновь унылой чередой, новые контракты не замедлили появиться, понемногу наша фирма наладила работу, доходы наши пошли вверх. Честно говоря, я немного подзабыл моего знакомца Игоря, дел было невпроворот, дома я падал на кровать и спал как убитый до утра. Лишь изредка на меня накатывало жгучее желание секса, я подавлял его усердными пробежками по уже известному вам спортзалу. Маячила в мыслях ладная фигурка Серёжи, и от этого потели ладони и чаще билось сердце. Сережа сейчас за границей, и только Бог ведает, где он учится и чем занимается. Как ни странно, Игоря я вспоминал гораздо реже, лишь иногда мне казалось, что я вижу наяву его коротко бритую голову, тёмные глаза, попку с текущими по ней струями воды. Передать мои тогдашние ощущения очень трудно — как будто какая-то заноза, сидящая в груди, мучит меня и периодически заставляет задерживать дыхание, потому что на вдохе в груди чувствуется боль и словно уколы сотней игл.
В спортзале я не видел Игоря, точного адреса его не знал, в общем, связи никакой. По-прежнему я восседал в кресле, наливал минеральную воду и разглядывал поганый двор с гнилыми машинами.
Однажды на моём столе тренькнул телефон, и наш охранник прохрипел в трубку... «Даниил, Вас ждёт какой-то мужик у входа».
В дверях стоял незнакомый мне парень, похожий на драного страуса. «Вы Даниил? Я от Игоря. Он лежит в больнице, попросил меня зайти к вам в офис. Если можете, навестите его. Областная больница, хирургия, палата 208».
Сказал — и ушёл, волоча голенастые ноги. Даже не представился.
Я замер. Что за события произошли? Не люблю гадать. Собрался сразу, купил фруктики, бананчики и прочую обязательную для больницы ересь и поехал, бросив работу, в больницу, знакомую мне по институтским годам.
Напялив несвежий халат в справочном отделении, еле попав в рукава, поднялся на второй этаж. Вошёл в шестиместную палату, у окна на кровати сразу увидел Игоря. Голова забинтована, но не чрезмерно. Значит, особых ужасов не случилось.
 — Игорь, здравствуй! Что с тобой?
 — Данила, вот здорово, что пришёл! Я так тебя хотел увидеть, ко мне ведь никто не ходит, скука здесь. Я помешал тебе?
 — Что ты, нет. Да что случилось-то?
 — Подрались на разборке. Вот, врезали по голове, разбили бровь, сломали ребро, по почкам дали... Садись, Данил, а? Посиди немного?
Сел я на табуретку, отчего старый халат разошелся по шву. Вспомнив, что сам врач, откинул одеяло в кургузом пододеяльнике, посмотрел на забинтованную грудную клетку Игоря, на какие-то наклейки из марли на животе, перевёл взгляд на голову парня, обмотанную так, будто медсестра хотела повязать ему чалму, но в самом начале священнодействия вдруг бросила это дело.
Неожиданно для себя я стал дышать глубже и чаще, во рту пересохло, рука с краем одеяла задрожала. Ещё через полминуты меня толкнул в грудь острый и жаркий приступ жалости.
 — Игорёк, детка... Как же так? Что ж вы там не поделили? — выговаривал я банальные и бесполезные слова. — Больно, наверное, детонька...
 — Да нет, Данилка, — шептал Игорь, — лучше уже... Но я вспомнил тебя, захотел увидеть... попросил одного чудика сходить к тебе в офис. Я ж ни телефона твоего не знаю, ни квартиры...
 — Игорь, маленький мой, — во мне уже вовсю разворачивалось позабытое давно чувство жалости, — хорошо, что позвал меня... я ничего не понял сначала — как это ты можешь быть в больнице, вот, купил всяких тут штук по дороге...
Дрожащими руками я путался в пластиковых пакетах, вынимал апельсины, бананы, яблоки, минеральную воду, выкладывал всё это на тумбочку.
Игорь от моих бессвязных слов и дрожащих рук совсем потерялся.
 — Деня, да я... ты что ж... зачем всё это?
 — Игорёк, мальчик, деточка, кушай, я побуду здесь, — вполголоса бормотал я, чувствуя, что напоминаю старую бабульку, причитающую над сиротой.
Игорь, видимо, ошалел окончательно. Он взял банан, пихнул его нечищеным в рот, потом отложил, схватил яблоко, куснул его, тоже отложил в сторону. Потом, сжав зубы, сел на кровати, рукой притянул мою голову и поцеловал меня в щёку.
 — Деня, не могу я больше тут, — шепнул на ухо, — ты же можешь меня увезти на машине, вечером?
Парень произнес это просительно и жалобно.
Я обалдело сидел на табуретке, щека после губ Игорька запылала.
 — Игорь, если хочешь, я поговорю с врачами, заберу тебя, но только это не дело — убегать из больницы не долечившись. И куда везти тебя?
 — В квартиру, знаешь хрущовку, два дома от твоего? Там я комнату снимаю, там и отлежусь. А здесь только потолок разглядывать.
Мы совсем забыли о других пациентах палаты. На соседних койках беспокойно захрюкали бомжеватого вида мужики.
 — Игорь, я приеду сегодня вечером.
Поднявшись со стула, двинулся к заведующему отделением — Василию Карповичу Гуськову, честному старику, преподававшему нам травматологию.
Как и ожидалось, больница с великой радостью спихнула пациента на мои руки, взяв предварительно расписку о снятии всякой ответственности с персонала отделения. Игорь быстренько накарябал подпись, медленными шагами направился к выходу. В джипе я устроил его полулёжа на переднее сиденье.
 — Деня, спасибо. Извини, что привязался к тебе, но уж сил не было лежать.
 — Поехали, — сказал я. — Там посмотрим, как лечить тебя.
Джип рассекал лужи, как и в первую нашу встречу.
 — Вот что, герой, — веско произнёс я, — мы сейчас едем ко мне, я уступаю тебе свою кровать, сам ложусь на диван, предварительно ты моешься, переодеваешься в чистое и лежишь у меня сколько будет надо. Кормить тебя буду трижды в день, обеспечу видеофильмами, в общем, поболеешь цивильно.
Парень уставился на меня широко открытыми глазами. Я видел в зеркальце, как Игорь разинул рот, закрыл его, шмыгнул носом. Потом вдруг скривился, кулаками стал вытирать побежавшие слёзы.
 — Хватит, Игорь, плакать, — серьёзно и мрачно произнёс я, — а то сегодня ты весь лимит взрослого мужика на слёзы исчерпаешь.
Парень отвернулся и молчал всю оставшуюся дорогу до моего дома.
Нет нужды описывать дальнейшее. Через час чистый и сияющий, как екатерининский рубль Игорь лежал на моей широкой кровати, опершись на две большие подушки, наряженные в наволочки с изображением леопарда (качество ткани — банального ситца — низкое, но я люблю оригинальность). Укрытый огромным одеялом, он блаженно пялился в телевизор и не переставая повторял...
 — Книг у тебя, Данилка, книг! Вот ты почему такой умный!
 — А ты значит тупой?
 — Я-то? Я вообще дурак! Мне и в детдоме говорили... «Тебя надо в школу для дебилов».
Оригинальная педагогика.
Через неделю все повязки с Игоря были сняты, сам он залоснился от мясной пищи и сгущённого молока, которое поглощал по банке в день. А через десять дней сказал...
 — Данилка, я твой должник. Всё до копейки отдам!
 — Ты считал копейки, что ли?
 — Нет! Не считал! Сколько скажешь — столько и верну денег!
Я решил пресечь дискуссию в самом начале.
 — Вот что, товарищ мой. Я, во-первых, нормальный человек и брать деньги за дружескую помощь не буду. Во-вторых, я не нуждаюсь в деньгах — по крайней мере, сейчас. В-третьих, опять же по-дружески предлагаю тебе переехать ко мне. С меня пища, с тебя оплата моей квартиры. Водить баб не разрешу. Колбасись с ними в сторожке на своём рабочем месте.
Лицо Игоря вытянулось, глаза вытаращились, бобрик вздыбился.
 — Ты серьёзно? Ты... ты серь-ёз-но?
 — Я серьёзно. Я вообще шучу плоско и редко.
 — Да зачем я тебе, Даниил? Я бомж! А ты вон какой парень!
 — Какой я парень?
 — Крутой, обеспеченный! На что я сдался тебе? Я говорю-то коряво, а в книге вижу фигу! У меня голова пустая совсем!
 — Не твоё горе — твоя голова, — мрачно и веско сказал я. — А вот твою болтовню о бомже, фиге и книге прощаю тебе на первый раз. Не твоё дело также и моё образование, и моя работа. От книг человек, кстати, не умнеет. Ум — он или есть, или его нет. Я хочу, чтобы у меня был друг и товарищ, а поэтому предлагаю тебе дружбу и помощь. Надо будет — попрошу помощи у тебя.
 — Данил, прости. Если ты предлагаешь мне дружбу — я согласен. Я встану на ноги и сделаю для тебя много всего хорошего. Насчёт баб не волнуйся — я могу терпеть сколько угодно.
 — Значит, решено. Переноси свои тряпки, а завтра идём на рабочие места.
Вот так устроилась жизнь. Я вертелся на своей нетворческой работе, выдавливая деньги из худосочных контрактов, Игорь сторожил лиловые тазы сутки через трое, в остальное время собирал мебель и изредка сопровождал какого-то авторитета на разборки. «Я это дело брошу», — говорил он, «только не сразу, я всё-таки должен ему». «Бог с тобой», — думал я,» все кругом участвуют в разборках».
Когда Игорь дежурил ночью, я спал на кровати, а когда он приходил вечером — я перемещался на диван. Всё-таки Игорь помассивней, и места ему надо больше.
Ночами я лежал на спине прямо, как аршин. Возникающее возбуждение гасил усилием воли, зажигал лампочку над изголовьем и читал сонеты Петрарки и вообще классику. Я люблю строгий стиль Ибсена, искания Толстого, женственность Цветаевой, страсть Саади. Я вообще преклоняюсь перед гениями слова! Вот только сам не способен к сочинительству.
Игорь приходил вечером, принося с собой хлеб, картофель, мясо с базара, переодевался в домашний спортивный костюм, вываливал кучу каких-то деталей на пол и долго с ними возился, потом шёл в душ, ложился в кровать, ставил видеокассету и смотрел очередной боевик. Впрочем, часто я видел у него в руках газету «СПИД — Инфо», газету о чудесах и приключениях, однажды даже «Библию для маленьких». Я молчал — нельзя же, в конце концов, указывать 22-х летнему лосю, что надо читать.
Я не мог понять, как такой качок обходится без секса. В больнице я взял лабораторные анализы мочи и крови Игорька. Чисто как свежий снег! Никаких антител в крови — ни к трепонеме сифилиса, ни к гарднереллам, ни к вирусам гепатитов. Стало быть, никакого контакта с инфекцией не было.
Игорь всегда теперь заворачивался в полотенце, и я не мог понять, возбуждён ли его член. Может, он у него вообще не принимает боевого положения? Уж не контузили ли его в этих самых ВДВ? Я терялся в догадках. Но я всё же врач, и знаю — у каждого может быть тайна, а если надо — человек должен сам попросить о помощи. Но Игорь молчал. Наше с ним соглашение выполнял беспрекословно — в конце месяца оплачивал квартиру, телефон, газ, а также давал мне три тысячи на расходы. По моим расчётам, оставалась у него еле-еле тысяча. Впрочем, он был неприхотлив в одежде и таскал всё ту же коричневую кожаную куртку,
изрядно потерявшую блеск.
Я занудно — любопытен, а потому потихоньку покупал кассеты с порнографией, грудастыми бабами, подкладывая их на стойку к остальным кассетам. Я надеялся, что Гоша наткнётся на них и хоть раз проявит свой интерес (или отсутствие такового). И однажды кассета с бабами попалась ему в руки. «Пент-ха-ус», — шёпотом прочитал он название и вдвинул кассету в видик. Смотрел всю от начала до конца, потом выключил, повернулся набок и уснул сном праведника.
«Ну и парень, ну и кремень», — твердил я про себя. «Какой-то кусок льда, а не самец человека».
В тот день лил дождь как из ведра, ноябрьская погода была просто омерзительна. Отопление никак не могло довести температуру в моей квартире до восемнадцати градусов. Сыро, промозгло. Мы лежим на своих ложах, кутаясь в ватные одеяла. Я наслаждаюсь «Смертью Тициана» Гуго Гофмансталя, а мой квартирант и визави глядит американскую пакостную киноподелку — грубую дешевку, приторно-блевотную, как всё американское.
Вдруг Игорь выключает ТВ и говорит ни с того ни с сего...
 — Данила, а я прочитал Книгу Пророка Даниила.
«... где он ступил — там смысл и красота», — дочитываю я последние строки драмы Гофмансталя. Вслух говорю...
 — Да что ты? Это в Библии для маленьких?
 — Нет. В настоящей Библии.
 — Так ты её с полки-то не брал!
 — Я специально ходил в библиотеку. Там читал.
 — Но почему здесь не мог читать? Вон на полке — с иллюстрациями Карольсфельда.
 — Я хотел это сделать без тебя.
 — Почему же, Игорь?
 — Я такую книгу понимаю плохо, я мучил её больше месяца. Но теперь знаю всё.
 — Что — всё?
 — Всё. Заповеди, историю Даниила. И львы во рве.
 — Да?
 — Да. И печь огненную.
Парень обалдевает. Тронулся он что ли с горя?
 — Игорёк, ну ты молодец. Это полезное чтение — высокое, страстное.
 — Я вижу, что ты читаешь много книг, — ответил парень, — но мне под силу только сказки народов СССР. (Прекрасный десятитомник, издан на грани развала страны).
 — Почему ты так решил? Всё идёт своим чередом. Сегодня сказки, а завтра Кант и Гегель, — поучительно — менторски изрекал я.
Гоша вздохнул, выключил свет. Сквозь толстую занавеску уличные отблески почти не проникали в комнату, а шум дождя становился всё сильнее.
Гоша лежал на спине, вытянув руки по швам. Я задумался над его тирадой.
В тишине комнаты раздался чёткий голос Игоря.
 — Деня, я не могу больше.
 — Что случилось, Игорь?
 — Я больше не могу.
 — Игорь, ты меня пугаешь. Чего не можешь ты? Ты болеешь?
 — Нет. Деня, я больше не могу. Я прошу — ляг рядом со мной, я тебя обниму. А утром уйду куда глаза глядят.
 — Ты спятил, парень? Чего ты несёшь?
 — Я тебя прошу — ляг рядом и не спрашивай ничего. Я соберу вещи и уйду утром.
 — Да что такое, — я затрясся всем телом, — такие слова говоришь ни с того ни с
сего, — я встал и в своих семейных трусах (в кр

Поделиться в: