Все очень плохо
Почти через год после памятной поездки мамино состояние стало так плохо, что его стало трудно скрывать: происходили громкие скандалы родителей, и мама срывалась даже на меня. Папа положил её в хорошую клинику и навещал, раз взял и меня. Мама неплохо выглядела, лучше, чем дома, но домой не просилась. Меня успокаивала, как могла, прося хорошо учиться и слушаться папу. Папа терпеливо объяснил мне в ответ на мои вопросы, что мама заболела из-за поездки на родину, потрясенная резким контрастом образа жизни там и здесь. Безусловно, в эту ерунду я не поверила. Когда мама вышла из больницы, несколько дней все было как будто ничего; папа обращался с ней с подчеркнутой осторожностью и лаской. Позже и у двери подслушивать было необязательно: приехал Ли, ночью мама громко рыдала, хлопала дверь спальной, что-то говорил отчим. Брат проследовал в свою комнату, хлопнув дверью. Замерев у своей запертой (на всякий случай) двери, я тщетно пыталась понять, что происходит, но поняла одно — маме опять нехорошо. Утром она не вышла к завтраку, отчим фальшиво демонстрировал полное спокойствие, Ли нагло разглядывал меня и пялился в телефон.
Обеспокоенная, я ушла в школу. Туда к окончанию уроков за мной заехала мама и, почти ничего не объясняя, усадила в машину и увезла в соседний близлежащий городок. Там, к моему ужасу, мы вошли в трейлер, стоящий на краю города среди таких же неопрятных вагончиков, и мама объявила, что она ушла от мистера Эштона и мы теперь будем здесь жить. Говорила она это не очень уверенно и вела себя странно, как пьяная (возможно, так оно и было). Сказать, что я испытала шок — ничего не сказать! Я почти понимала маму и жалела, что её американская мечта опять, как и в России, разбилась. Но ещё больше я жалела себя, себя, враз лишившейся супркомфортного существования и внезапно оказавшейся на дне жизни. Я задавала маме десятки вопросов о причинах её бегства, о нашем будущем; она же только твердила, что вместе мы справимся и никто теперь не будет нас ни к чему принуждать. Я с сомнением слушала её, боясь выйти из трейлера к новым соседям, так не похожим на наших благополучных прежних.
Никакой сказки со счастливым концом не получилось, и не должно было. Уже вечером за нами приехал мистер Эштон с полицейскими и адвокатом. Выставив меня за дверь, они долго говорили с мамой, я слышала немного: многократное «тюрьма... полиция... похищение... суд... по законам штата... ты не имеешь права... алкоголичка... психиатрическая клиника...» Потом все вышли и родители говорили со мной: мама плакала, отчим был взволнован. Он убедительно поведал мне, что у них с мамой разногласия и она совершила ошибку. Мама теперь подумает над своим проступком и какое-то время будет жить отдельно от нас, здесь. Он не сомневается, что мама одумается и вернется, зная, как он любит её (мама горько усмехнулась). Что же касается меня, то здесь все однозначно и без вариантов: я останусь жить с папой, т. к. он имеет на меня, несовершеннолетнюю, все права. Любой суд (он веско посмотрел на маму) поддержит его, а не сторонницу киднепинга. Сейчас мы с ним должны спокойно, без истерик и сложностей, уехать домой, завтра рабочий и учебный день. Он уверен, что мама с пониманием отнесется к сложной ситуации, которую сама же спровоцировала. Обнимая маму, я твердила, что если она скажет лишь одно слово, то я останусь, и никто не сможет помешать мне. Успокоившаяся и взявшая себя в руки, мама подтвердила правоту папы и заверила меня, что с ним мне будет лучше. И велела скорее ехать, пока она вновь не заплакала. Расцепив наши объятия, отчим усадил меня, безутешную, в машину и вернул в привычный мир.
18-летие я отпраздновала отдельно с папой и отдельно с мамой (конечно же, мы виделись, но редко). Мама навещала меня пару раз в месяц, гуляя со мной по улице, никогда не заходя в дом. С папой они вели себя как посторонние — чересчур вежливо. А увидев Ли, она делала вид, что не замечала его, он так же (тогда мне это было странно). Впервые за 4 года в Штатах мама устроилась на работу в городской госпиталь, и посещала собрания анонимных алкоголиков, и бесплатного психиатра. И уверяла меня, что её жизнь наладится, и просила не волноваться за неё. На мой неуверенный вопрос, возможно ли примирение с папой, она отрицательно покачала головой и чуть не заплакала. Да ведь я знала ответ! Тогда же мы договорились, что окончив школу через 2 года, если захочу, я стану жить с ней. Наших совместных доходов (в случае, если я найду подработку) должно хватить, чтоб снять квартирку и выбраться из нищего трейлера. И я жила с этой верой в знакомом, прежнем, ставшем моим мире. И жила неплохо. Отчим заботился обо мне, никак не вымещая на мне обиду на маму.
Западня
В последнем классе школы случилось важное событие: я кажется, влюбилась. Райану (его звали как моего любимого артиста) был 21, он заканчивал колледж, и мы познакомились на вечеринке. Конечно, он не был моим первым парнем, но все казалось очень серьезным. Нам было хорошо вместе и тянуло друг к другу, мы уверенно шли к близким отношениям. На удивление благожелательной была реакция папы на мои отношения с Райаном: он не был против, чего я опасалась. И разрешил тому бывать у нас и встречаться со мной. Райан не был представителем золотой молодежи, он не вел гламурный образ жизни, может быть, поэтому он и привлек меня. Он был более настоящим, чем обеспеченные папенькины сынки, вившиеся вокруг меня. Папа как будто не заметил этого обстоятельства. Мама мало знала Райана, но ей он также понравился.
Мы готовились к моему дню рождения, украшали дом, были одни и как-то самым естественным образом оказались в моей спальной. Мои девические мечты, давно не подпитываемые тайными зрелищами, внезапно сбылись самым лучшим образом. Желанный, сильный, любимый мужчина впервые обладал мной, осушая поцелуями слезы счастья на моих щеках. Так давно готовая в мыслях к взрослым отношениям, страстно жаждавшая их, я была немного удивлена отсутствием эмоционального отклика своего тела на долгожданную близость. Никакого бурного оргазма, как в порнороликах, я не испытала. Ничего, кроме несильной боли. — В следующий раз я постараюсь и все получу! — решила я. И следующий раз не замедлил случиться в день моего рождения.
Все происходило как-то сумбурно: шла вечеринка, было весело, все танцевали, приехала мама с подарком, я затащила её в дом и не отпустила, заставила танцевать с нами, она говорила с Райаном, смеялась его шуткам; глядя на дорогих мне людей, я блаженствовала. Папа сдержанно поздоровался с мамой, предложил ей переночевать, раз уж она задержалась так поздно, и уехал по делам, предупредив меня о лимите дозволенного времени. Вскоре ушла спать и мама, ей завтра на работу. Оставшись без надзора взрослых, мы распили напоследок пару бутылок шампанского, позаимствованного у родителей. Проводив друзей, мы с Райаном упали в объятия друг друга, охваченные эйфорией от чудесно прошедшего праздника. Полностью счастливые, мы никак не могли распрощаться у дверей, наконец, он ушел. Взволнованная, я не сразу заснула, и лучше б мне не просыпаться.
Ночью меня разбудил чем-то разозлённый отчим; сказав, что мама срочно уезжает, велел попрощаться с ней. Сонная, я застала маму в дверях, обнимая её, увидела, что она плакала. Я начала утешать её, но она прошептала, что все очень плохо, но не безнадежно, чтоб я держалась и не перечила папе, а она попробует помочь мне. Ничего не поняв, я пыталась расспросить её, отчего вдруг мне плохо (когда мне было так хорошо!). Махнув рукой, она вышла.
Дома находились полицейский и незнакомый мужчина, они с интересом рассматривали меня, стало тревожно. Подошедший отчим неожиданно ударил меня по щекам, назвал русской неблагодарной шлюхой. Чуть не упав, я поняла, что не была достаточно осторожна и возможно подвела Райана. Если б я знала, кого ещё я подставила своей любовью! Я стояла у дверей, а он кричал на меня в присутствии посторонних, таким я его никогда не видела. Из его воплей выходило, что моя мать — сводня,...  чуть не сутенер, при её активном поощрении я напилась ( — Чего ещё ожидать от дочери алкоголички! — кричал он) и подверглась грубому насилию. — Как он узнал? Никто не видел или кто-то все же... ? Но кто? Мама? — ломала голову я, пытаясь оправдаться, но отчим не останавливался. Самое страшное он приберег напоследок: парень-насильник — совершеннолетний, и его ждет тюрьма на пару со сводней — моей мамой; он, мистер Эштон, уж позаботиться о достойном наказании виновных. Половины не поняв и не поверив в эту чушь, сквозь слезы я лепетала, что все не так, никто никого не насиловал, и я почти не пила, а мама и вовсе ни при чем. Не давая мне слова, отчим прорычал, что они всё видели на пленке камеры видеонаблюдения, факт насилия и маминого попустительства налицо, и своей ложью я только усугубляю их вину. — Какие камеры? — терялась в догадках я. — Внешние по периметру дома? Ни про какие другие я не знала.
Перестав кричать, отчим сухо сказал, что меня осмотрит врач и зафиксирует факт насилия, и возьмет анализы для идентификации личности насильника. Сам он останется с полицейским и подпишет уже составленный протокол, который послужит основанием для возбуждения уголовного дела и ареста всех подозреваемых. После врачебного осмотра и я подпишу его. Находясь в замешательстве, я, было, пошла с незнакомым мне врачом в свою комнату, но решив не сдаваться, сказала, что пройду осмотр только после консультации с нашим семейным адвокатом (где-то я про это слышала). (специально для sexytales.org— секситейлз.орг) Отчим веско произнес, что тогда меня доставят в участок и там у меня возьмут пробы спермы безо всякого адвоката и церемоний. Полицейский за его спиной многозначительно кивнул. Я много плакала в эту ночь, в том числе и тогда, пока у меня между ног долго ковырялся этот доктор. Потом отчим притащил меня к столу и заставил подписать какой-то документ, где я заявляла, что меня изнасиловал Райан. И что моя мама в этот момент находилась в соседней комнате. Он буквально водил моей рукой, а полицейский строго говорил со мной. Со словами, что завтра с утра начнут следствие по моему делу, мужчины ушли. А наивная глупая девочка осталась! С хитрым манипулятором наедине.
Отчим ушел в кабинет, а я, нарыдавшись, задумалась. Моё воображение ничего мне не подсказало, кроме возможности упросить папу простить меня и все отменить. Постучав, я вошла к нему в кабинет и, стараясь не плакать, принялась упрашивать, не подавать в суд на маму и моего парня. Отчим, хмурясь, слушал, перебирая бумаги и не глядя на меня. Подойдя поближе, я встала перед ним на колени и уткнулась ему в ноги, продолжая твердить свое. Он погладил меня по голове и сказал, что тоже сожалеет, что все так печально окончилось. Гладил мои волосы и тихо говорил, что возможно, он не вполне прав, ему стоило послушать меня и не стоило бить. Обрадованная, я обняла папочку и он, обняв меня, усадил к себе на колени. Все крепче прижимал меня к себе и успокаивал, говоря, что если я захочу, то все будет хорошо, и он сделает все ради меня. Обнадеженная его словами, я клялась в вечной любви и послушании ему. Вытерев мои слезы, он поцеловал меня в губы, но быстро, я почти ничего не заметила, и отослал к себе спать, сказав, что сейчас придет и накроет меня. Поцеловав его в щёку и ещё раз объяснившись ему в любви, я, полная радужных надежд, ушла к себе. Я уже дремала, когда вошел папа в домашнем халате и сел на кровать. Он гладил меня по одеялу и говорил монотонно и тихо, еле слышно. Что он продолжает сомневаться в своем желании замять дело о моем изнасиловании, что ему будет трудно договориться с полицией при наличии подписанного мной протокола, что моей маме придется трудно на новой работе, когда её начнут таскать на допросы и подвергнут уголовному преследованию, а за судьбу моего парня он вообще боится, т. к. изнасилование — серьёзное преступление. Вот если б я помогла ему расслабиться, т. к. от этих мыслей ему плохо, если б я сделала ему хорошо и приятно, то он бы ни минуты не сомневался и сделал для меня все, ведь я твердила, что так люблю его, вот пусть я и докажу как. Растерянная до крайности, я сразу поняла, чего он хочет, и даже не успела удивиться. Он уже тянул с меня майку через голову и прижимал к себе. Усевшись на кровать с ногами, он крепко обнял меня и пристально посмотрел мне в глаза. Он не набрасывался на меня, он ждал. Я как зачарованная недолго смотрела на него и первой отвела взгляд, не шевельнувшись. Он победно улыбнулся, покрепче обнял меня и потянулся к моим губам. Неподвижно, как мертвая, сидела я, пока он целовал меня, просовывал язык мне в рот, сосал мои губы и язык. Меня затрясло не то от холода, не то от страха, он спокойно гладил меня по спине, говорил, что дрожь сейчас пройдет и мне будет с ним жарко. Встал, поднял меня на руки и понес по коридору к себе, туда, где я знала каждый уголок, где зародилось моё неуемное воображение, которому предстояло стать реальностью.
Снимая с меня шортики, пошутил, что настало время пройти вглубь спальной, а не стоять в дверях. Я была в таком замешательстве, что не придала тогда значения этой шутке, осознав её смысл позднее. Раздевшись, он шепнул мне, что в первый раз все сделает сам, мне предстоит только слушаться, активной я стану позднее. Усадил меня спиной к себе, на колени, широко разведя мои и свои ноги, повернув к себе лицо, опять целовал, сжимая шею. Гладил и щипал груди и соски. Опустив руку, сперва осторожно принялся мастурбировать меня, воплотив мои давние детские мечты (глупые мечты глупой девчонки!). Присоединив другую руку, прижал мой лобок, опустил палец меж складок и, нащупав клитор, стал ритмично нажимать на него. Испытав впервые столь темпераментные ласки, я мучилась от боли и неудобства; наконец взмолилась о пощаде. Папа как будто бы не слышал меня, не остановившись ни на миг. Лишь, когда ему показалось, что я достаточно увлажнилась, он приподнял меня, раздвинул руками мокрое отверстие влагалища и вставил свой напряженный член — мой старый знакомый детства. Тот не без труда вошел в меня (мне показалось, что я уже ощущала его в себе — такова сила долгих фантазий!), замер на время; затем папа покрепче сжал мне талию и подтолкнул меня бедрами. Он подбрасывал меня невысоко, и то пару раз пенис выскакивал из меня, папа аккуратно вставлял его вновь и продолжал двигать меня. Потом он положил свой палец на клитор, а другой рукой сжал мою грудь. Мне велел подскакивать на нем самой, потирая болезненную точку то слабо, то сильнее, тиская груди попеременно. Потом лег на спину, уложив меня на себя. Поднял мои ноги, разведя их в стороны, и сильными толчками забился во мне, ритмично работая бедрами. Я стонала сперва тихо, затем громче, он не остановился, пока не кончил, отпустив мои ноги и обняв меня. Пораженная самим фактом секса с отчимом, я отвернулась и беззвучно заплакала, постаравшись скрыть бесполезные теперь слезы. Отдохнувший и крайне довольный, папа вложил в рот мне какую-то таблетку и заставил проглотить. Он деловито поднял меня и отослал к себе, предупредив, чтоб я поставила будильник: завтра же в школу. Поплакав у себя, я заснула, а что мне ещё оставалось делать!?

Поделиться в: