Сладострастие различается в зависимости от времени суток. Вечером, когда ты в форме, оно легкими волнами гуляет от затылка к пяткам, слегка перехватывая дыхание. Вечером ты находишь лучшие слова, поводы, позы. Вечерняя страсть многогранна: духовные озарения свободно переходят в приступы похоти и наоборот, становясь неразличимыми. Мир вертится на кончиках ресниц и пенится пузырьками шампанского, все ситуации обратимы, любой вход является выходом. Утром же все иначе.
Глубокий сон — это как падение в увлекательную пропасть, из которой невозможно вылезти прежним, как невозможно взять с собой все, что приобрел Там. Поэтому, приподнявшись на смятой подушке, ты обнаруживаешь в голове лишь несколько куцых мыслей — и то кажущихся тебе избыточными. Если ты впустишь их внутрь, они заполнят тебя целиком, пугая тупостью и тотальностью. Придавленный ими к полу, ты силишься начать день, но в изнеможении валишься обратно на постель. Как здорово, если в этот момент рядом лежит она.
Изучив мои повадки лучше других, она не требует от меня откровений или признаний. Она знает: в первые мгновения утра я — овощ, выброшенный на берег тюлень, открытый для любого внушения ребенок. Так как я принадлежу ей, и этот статус требует ежедневного подтверждения, она наполняет меня собой, пишет сценарий моего дня, в котором ей отведена главная роль.
Ее прикосновения составляют в эти минуты всю мою вселенную, физические ощущения становятся самоцелью, на размытом небосклоне закрытых глаз пульсирует одна звезда — еще, еще, еще.
Вначале ее пальцы выводят меланхоличные круги по спине, вздымая волоски, проросшие, кажется, до самых глубин тела и эти глубины колышущие. Затем напор усиливается, рисунок танца становится более отрывистым, вальс сменяется на размеренный солидный менуэт, а затем на истеричную жигу. Отключаются, о Боже, вечно напряженные ноги, плетью повисает скованная шея — продукт готов к более деликатной обработке.
Задубелая спина и ляжки ничто по сравнению с открытыми всем утренним ветрам грудью и животом. В начале те же легкие восьмерки — только теперь длинными струями волос — сменяющиеся змеиными укусами сосков и пупка. Каждый такой выпад выворачивает наружу, приводит на грань потери сознания, и без того оттесненного в дальние пределы моего враз сдувшегося, прирученного ею космоса.
Затем, как бы невзначай, пальчики пробегают по головке члена и сжимаются теплым кулачком вокруг мошонки. Этот властный жест — новая точка отсчета сегодняшней ласки. В руках абсолютного монарха держава и скипетр, пусть даже если ее королевство — беспомощная груда сонной мужской плоти.
Разрозненные волны, бушующие внутри, организуются в такт ее убаюкивающим, собственническим движениям. Тупая боль в голове принимает новое, неожиданно приятное измерение — не надо ни о чем думать, все сделают за тебя. Исполняется древний как мир ритуал — с темой, развитием и кульминацией.
Наконец, взбодрившийся стебель обхватывает кольцо жирных, как спелая клубника, губ. Сама королева, кажется, теряет самообладание: пряди, словно метла, метут по голому животу, из под них доносятся утробные звуки животного удовольствия.
Небо под закрытыми веками сжимается в точку, электрическим разрядом пробегает вниз и низвергается через семяток в темные глубины уже ее тела. Внутри расползается искрящаяся, запредельная пустота. Она поднимает раскрасневшееся лицо, на краях губ пузыри слюней и семени, в глазах хитрый, довольный прищур: «Доброе утро, милый! Пора вставать».

Поделиться в: