Признаюсь, еще недавно посчитал бы безумием взять и рассказать о самом сокровенном, скрываемом долгие годы ото всех и вся. И не знаю, напишу ли сейчас, испугавшись утром ночных откровений... Но слишком уж одиноко сейчас, в эту ночь, наполненную тоской и капелью за окном и тихо спящим городом и тишиной этой комнаты, ставшей с некоторых пор убежищем, отдушиной от всех и вся... Надеюсь, что моя исповедь кого-то заинтересует и не умрет в корзине для скомканных бумаг...
Нет, я не садо, не мазо, не гомо. Хотя, оговорюсь, признаю ТОМУ такое же право БЫТЬ, какое имеет секс типичный, очерченный гласными и не гласными нормами бытия. Просто об ЭТОМ не говорят вслух, страшась даже намека на раскрытие тайны.
Наверное, смешно со стороны и дико: сейчас лягу на скрипучую тахту, подомну под себя подушку и буду ее обнимать будто бы это Таня; и шептать в пустоту комнаты слова нежности и любви, смотря на попки из порножурнала; словно бы кончаю не под смятую животом подушку, а в попку распластавшейся подо мной Тани...
Это было всего лишь в прошлом августе, в последнее воскресенье и в этой комнате, где я сейчас лежу. Тогда утром мы обманули всех: будто бы заторопились на первую электричку в Москву, — а сами сюда — боясь, страшась знакомых и всего вокруг, отстраненные в такси... (вокзал, а сами сюда...) И у поезда, — я вперед, — а Таня, как школьница, потом, — чтобы нас не видали вместе. И, уж после щелчка замка двери, — только наше дыхание: ее и мое. И ее голос: «... Что же мы делаем, Слава... я уже думала... я уже решила, что прошлый раз будет последним... ведь мы уже не маленькие, у нас самих давным — давно дети... , а я... я сорокалетняя любовница своего брата...». А я лихорадочно целуя её лицо, срывая с нее одежду, знал, что ее укоры себе самой, мне, нам обоим — лишь неизменный атрибут нашего греха, продолжающегося, длящегося с той далекой ночи, вспыхнувшей 18 лет назад... И каждый раз, встречаясь раз в год, когда она приезжала в отпуск, и она и я думаем, что ЭТО последняя, что БОЛЬШЕ нельзя, что ЭТО дико и нет оправдания греху между нами! Но, наверное, уже знаем: наступает новое лето и все повторится вновь — вопреки разуму и рассудку, — в тайне от жены и её мужа, в тайне от знакомых и друзей и всех, всех, всех.
Странно, всегда ярко последнее и первое... нет, я помню все наши встречи, могу перебрать их по мгновениям и минутам, но лишь последняя и та далекая первая ночь почему — то ярки и свежи, не сливаясь друг с другом, будто два акта нескончаемой пьесы, перечитываемой в памяти вновь и вновь... И сейчас, в эту странную ночь с неумолкаемой капелью за окном и одиночеством, от которого хочется кричать, я смотрю на девушку с розой на фотографии и будто бы весь устремляюсь в память; такую далекую, такую близкую, будто и не было тех 18 лет, не стерших, не умоливших не на мгновения того, САМОГО ПЕРВОГО!
То было лето, когда я 20-ти летним парнем вернулся из армии. Тот, кто служил, поймет меня и то ощущение свободы и собственной молодости, которыми я был тогда полон! Я читал, смотрел телевизор, встречался с друзьями и наслаждался ласковым долгожданным летом. И с щемящим чувством в душе искал... ту девушку, которую уже давно себе рисовал, вглядывался в проходящих мимо, срывался от волнения на пляже... но подойти так и не смел, оставшись в сущности тем же робким школьником, замкнутым, комплексующим перед девчонками. И сейчас, спустя годы, вдруг понимаю, что если бы встретил тогда девчонку... то не влюбился бы в собственную сестру! Нет, наверное, тогда это было совсем не удивительно — красивая девушка рядом, даже в одной комнате, разделенной лишь шкафом — а я еще не познавший ничего девственник! Ну разве удивительно, что я нашел сестру вдруг повзрослевшей, вдруг так ладно сложенной, изменившейся за два года из худенькой девушки в волнующую 23-х летнюю леди... ? И что скрывать, я невольно стал подглядывать за Таней и буквально дрожал, когда она была не совсем одета или когда видел её в окошечко в ванной! И гасил свои желания ежедневным онанизмом, вдруг ощутив, что дрочу уже не на мифическую девушку, как в армии, а на Таню, перебирал ее белье, вдыхал запах ее подушки. Да, я осознавал, что она мне СЕСТРА, но именно это вдруг распаляло нежданно родившееся влечение. Странно, но мы почти не разговаривали, отвечая друг другу односложно, но чем дальше уходили дни с моего возвращения — какая-то напряженность между нами не исчезала, а лишь росла; а потом я увидел ее на даче... — нет, я не видел больше никого, ни мамы, ни отца, ни двух племянниц 6 и 9 лет, — а только ЕЁ и вдруг понял со страхом и волнением, что влюбился вНЕЁ, в её славные линии бедер, чудесные холмики груди, губы, глаза, в её новую из косичек прическу... и все вспыхнуло внутри, когда она повернулась спиной и я вдруг увидел ЕЁ ПОПКУ, так туго натянувшую собой голубую материю купальника... Я отворачивался и вновь смотрел, смотрел, смотрел. Я подходил ближе, Таня отходила дальше, наши взгляды встречались, но тут же в каком — то испуге разбегались и я чувствовал, что весь загораюсь краской и дрожу. И вдруг маленькая Наташка говорит: «... тетя Таня, а почему у тебя так много волосиков на ногах растут, — смотри, совсем как у дяди Славы! А у моей мамы не растут и на животике тоже нет как у тебя и у дяди Славы...». Таня густо покраснела, повернулась и быстро ушла в дом. Ещё пуще наверное покраснел и я, вдруг увидев какой — то странный взгляд маленькой Наташки на низ моих плавок — о господи! — у меня туго вздыбился член, буквально выдавливался из материи плавок! Я повернулся и увидел лицо Тани, она смотрела на меня из окна домика и, похолодев, увидел как она опустила взгляд на мои плавки, ведь не увидеть, как сильно выпирает из них член, было нельзя!...
В ту ночь я спал плохо, прислушиваясь к ворочавшейся за шкафом Таней, вновь и вновь вспоминая дачу, Таню в купальнике, её восхитительную попку и задыхался от волнения, теребя член: какие — то радужные картинки вставали в воспаленном мозгу, то, что мы с ней купаемся голыми, то, что я обладаю ею. В ту ночь я впервые дрочил в её присутствии: встал, осторожно снял трусы и заглянул из — за шкафа на Таню. Она, казалось, спала. Я долго, затаив дыхание, так стоял. Потом осторожно вышел и постоял перед её постелью голым, дрожа и даже стуча зубами. Потом лег к себе и стал дрочить, облив себя тут же брызнувшей спермой... И уснул... Утро разбудило меня солнцем и шумом машин за окном. Я потянулся... и вдруг ощутил, что голый! Одеяло в ногах, трусы рядом, — господи, — промелькнуло в голове: — я и заснул так, голым! Потом услышал как звякнул замок закрываемой двери... Таня ушла... Она видела МЕНЯ! Пусть! Пусть, что будет... то будет! И посмотрел на себя. Она видела... Видела, видела — стучало в голове — вот так лежащим перед ней!... Я встал и почему — то лег к ней в постель. Вдыхая ее запах. Потом обнял её подушку и задвинул её под себя и вдруг уткнулся лицом в тетрадь, которая выскользнула из — под подушки, открыл её и остолбенело пролистал. Листы тетради были изрисованы попками, членами, яйцами, но изображенными как — то неумело, неправильно... Господи!... как я смотрел на её рисунки, как жадно читал написанное танькиным почерком строчки, какие — то обрывочные, перечеркнутые, иногда просто отдельные слова и фразы: «... попка мальчика... попка мужчины... она увидела его ягодицы, сильные, мужские, волосатые... она пальцем в поиске мужчины, а он в её пизде... она почувствовала его член в жопе... в Армении девочки целомудренны впереди, но не сзади...». Я уткнулся в тетрадь и читал, читал и остервенело трахал подушку и, даже спустив, продолжал елозить членом по постели сестры... Моё неожиданное открытие потрясло, ошеломило, смутило душу, разум, тело — милая, милая сестренка, может ли ЭТО БЫТЬ, ведь ты недотрога, тихоня, ведь ты такая холодная, неприступная на людях, ведь ты совсем сухарик... ?!!! И я вдруг понял, что хочу её ТАК, как никого и никогда, что это вовсе не дико, и что наши грёзы о поисках обоюдны и мы мечтаем об одном! И вдругтаившаяся во мне мысль об ущербности, извращенности моих влечений к женской попке вдруг исчезла, испарилась и застучало другое, — вот оно — вот оно — стучало в висках — я хочу, хочу тебя в задик Танька, Танечка, Тата — ты будешь целочкой для других, для будущего мужа, ты не забоишься со мной беременности — только бы решиться, только бы решилась ты!!!...
И все случилось. И так скоро, что я не мог себе представить... Через неделю родители уехали к морю и мы остались совсем одни. Одни на целых две недели. Больше, как я помню ТУ НОЧЬ. Душную, жаркую. Бесконечную.
Мы делали вид, что спим. Уже минул час, второй, как захлопнулась за родителями дверь. Тишина и ночь давили, духота бросала в пот, волнение отдавалось дрожью и я будто бы слышал собственное сердце, глухо ударяющее будто бы на всю комнату и боялся пошевелиться; за шкафом было тихо; так тихо как никогда. Что делать, что делать, — как-то обрывочно думал я — нет, нет, это чушь это невозможно... Шёл час, второй, третий, — чернота ночи вдруг сменилась рассветной мглой, защебетала вдруг одинокая птица и вдруг замолкла; о подоконник раскрытого окна ударила капля, потом другая. Я совсем откинул простыню и остался лежать голым. Потом встал, постоял и заглянул за шкаф. Таня лежала на животе, обхватив руками подушку и уткнулась в нее лицом. Белые плечи, спина, голые ноги и скомканная простыня, накрывающая только зад и часть спины. Все было реально в густо-голубом сумраке рассвета. Я постоял над сестрой. Потискал член. И вдруг жадно захотел курить и как был голый осторожно вышел на кухню.
... Я стоял у окна кухни; курил и смотрел в раскрытое окно, испытывая сладостное волнение от собственной обнаженности, томления, желания и лихорадочно думал: сейчас войду и лягу к ней и будь что будет! Господи, если не овладею её, то хотя бы дотронусь... И вдруг вспомнил, как недавно видел в кустах двора, как два мальчика лапали девчонку, лазая ей под кофточку и в трусы, и как я прошел мимо, остро завидуя им... И вдруг тишину разорвали шаги босых ног, потом скрип половиц у двери в кухню, — здесь, рядом!!! И голос за спиной: «... Ой, я думала ты спишь... жарко... так хочется пить...». Я замер и застыл. Задергалась коленка, потом затылок, которым я чувствовал сзади себя сестру. Её шаги внутри кухни, у стола, бульканье воды из графина в стакан, потом её: «Ой!» — и грохот графина на пол! Я обернулся. На Тане была простыня, обернутая вокруг груди и живота, но высоко и я увидел её ляжки, почти такие же белые, как простыня. «... Стой, не ходи, осколки...» — вдруг сказал я глухо, подошел к венику, и стал подметать вокруг Тани. Я мёл, прикрывая левой рукой член, почти касаясь сестры, которая застыла, словно изваяние. Потом вдруг сказал, что темно, не видно всех осколков и Таня сказала, чтобы я включил на минутку свет, и вдруг добавила: «Не бойся, включи, я закрою глаза...». Свет залил кухню и нас с Таней. Я повернулся к ней задом, нагнулся и стал подметать уже чистое место... ну, ну, ну... смотри же на меня, моя попка перед тобой — судорожно неслось в голове и я наклонился еще сильнее, слабея от слабости, собственного бесстыдства (ведь только вчера я рассматривал себя в зеркало сзади и дрочил, представляя, что это видит сестра...) И тут я чуть склонил голову и мельком взглянул назад: Таня смотрела! Смотрела, смотрела широко раскрыв глаза, неестественно бледная в лице, будто бы от него отхлынула вся кровь!»... Я... я... помогу тебе... — вдруг услышал я ее тихий голос, — только закрой глаза, ладно?».
Я глупо стоял, полусогнувшись, задом к сестре и даже уже не изображал, что мету; краешком глаза, а потом даже не увидел, а услышал как шелестит простыня и ложится на стол... «Ой, вот здесь осколки, сейчас соберу — как — то выдохнула она из себя и я чуть полуобернувшись увидел её совсем голой, быстро севшей на корточки у стола, бедра ее будто бы надулись, груди задрожали, соски были яркими, узкими, острыми, ореол вокруг них малиново — бледный, на таком белом фоне. «Давай помогу...» — сказал я и повернулся — «... Возьми совок...» — ответила она. Я взял, нагнулся, она стала заметать и вдруг локтем задела мой член; соударение было плотным и глухим, — член заболтался из стороны в сторону, сразу же отделился от яиц и дернулся вверх, наливаясь силой, вставая; мгновение она смотрела на него, потом резко выпрямилась и отошла к окну. Я увидел её всю. Сзади, со спины, она была чуть бежевая от загара, и только белая-белая в попке с родинкой на левой половинке... Боже мой! — немножко волосатой как и у меня!... И я вдруг заговорил, сбиваясь, быстро-быстро, — о том, что люблю её, о том, что у меня еще не было девушки, о том, что видел ее тетрадь и о том, что никто-никто не узнает, если мы станем заниматься с ней сексом и что очень хочу ее в попку... Таня стояла и молчала, а я говорил, говорил, смотря на ее наготу и слабость, уже не прикрывая ладонью своего обезумевшего от страсти члена, задранного высоко к животу. И от нервов, от невероятного напряжения, от переполняющего вожделения, вдруг шагнул к Тане, встал на колени и прижался губами к ее ягодицам, оглаживая ладонями ее бедра и целуя, целуя теплые, мягкие, половинки ее попки, то облизывая их, то немного покусывая.
«... Слава, Слава, не надо, не хорошо же... что... что ты делаешь... мы же сестра и брат... !!!» — зашептала она и тут я нежно раздвинул ладонями ее ягодицы и проник языком в дырочку, чуть волосатую в ореоле, чуть солоноватую от ее пота. Таня глухо вскрикнула и чуть выпятила попу! Как драгоценность, мягкую, теплую, я ласкал руками округлости ее ягодиц и вдруг засосал там, будто бы целую ее в губы, ощущая волоски на губах и анус ее чуть раскрылся, словно бы Таня целовала мои губы задом!... Нет, я не видел, но почувствовал как она обеими ладонями затерла себя по лобку; замирала на мгновение, потом быстро-быстро терла, потом еще и еще и это трение пальцев о волоски было явным, звучным как и ее прерывистое дыхание...
И вдруг камешек в стекло, потом еще один, но уже в раскрытое окно, шелест кустов под окном и сдавленное хихиканье каких — то детских голосов: « Во дают! Смотри, баба голая и мужик!». Таня дернулась, вырвалась и побежала из кухни. Я услышал топот ног из кустов и потом тишину. А потом какой — то глухой звук в коридоре за дверью кухни и вдруг рыдание сестры; я рванулся туда... и в темноте коридора меня оглушил удар. Сестра била наотмашь, по щекам, лбу, плечам, груди, животу, члену. «Оставь, уйди, дурак, идиот, не трогай меня, дрочи сколько хочешь, я не блядь!» — она выкрикивала это, перемешивая слова с ударами, а я остолбенело стоял, потерявшись от страха, что нас видели, смешавшись от истерики сестры. И вдруг протянул руку и включил свет. Мы замерли и посмотрели друг на друга. Её губы задрожали. Она снова наотмашь ударила меня по ягодицам, потом еще и еще; у нее тряслось все: груди, живот, бедра, и вдруг она ударила меня по члену и тот встал, задрался, залупился; она обхватила его за ствол ладонью и начала резкими движениями дрочить его; я вытянул вперед низ живота и взял ее груди рукой; я впервые мял груди, а она впервые член и тут я начал спускать, орошая ее руку спермой. Таня как завороженная смотрела, как сквозь ее пальцы сочится беловато густая жидкость, отпустила руки и из головки члена ударила сперма, будто бы выстрел как из пушки в ее живот, ляжку, на пол.
... Таня нагнулась и стала затирать лужицу спермы, а потом то, что было на ее животе и левой ляжке. Потом достала из своей тумбочки бутылку начатого коньяка, налила пол-стакана и залпом выпила... «Вчера Ленка принесла... давай напьемся...». Все было как-то нереально, будто бы не наяву: наша обнаженность, яркий свет, будто бы это был какой-то сон, который я видел всегда, почему-то знакомый и волнующий... Горячая, янтарная жидкость коньяка разлилась по горлу, груди, животу необыкновенным теплом. Мне захотелось сказать, что — то нежное, ласковое и я вдруг сказал: «Я люблю тебя... ты очень красивая...». «Я знаю... вчера видела... и раньше, до армии видела... ты, ты если, когда хочешь, меня не стесняйся... ладно... ?». Неожиданно заговорило радио, мы как — то вздрогнули, я подошел и обнял сестру, ее руки заскользили по ногам, спине, стиснули попку. Я целовал ее щеки, лоб, волосы, губы, шею... она шептала: «Господи, господи как хорошо... только засос не оставляй... ляг на живот... ладно»... Она села на мои бедра, обхватив меня коленками, ее пальцы буквально раздирали мои ягодицы, мне было сладко-больно, но я хотел этого, а когда ее мизинец вошел мне в анус, я выпятил зад и сестра заскакала на мне: один ее палец был в моей попке, а другой на своем клиторе... Я повернул голову и посмотрел: груди, складки живота Тани тряслись, лицо было густо красным... ой, ой,... у... ух... отвернись, не надо... ой — смешалось все: ее и мои вскрики, голос диктора по радио, лай собаки за окном...
... Мы проснулись днем. Наверное, одновременно. Она посмотрела мне в глаза, отвела взгляд и уткнулась лицом в мою грудь. Воспаленные глаза, тушь, размазанная вокруг век, бровей, запах пота, смешанный с дезодорантом и лицо — совсем близкое, рядом, потно-сальное, некрасивое от такой близости. Она закрыла глаза и я увидел волосы, белые, густо-стелящиеся по шее, на верхней губе и два больших угря на лбу у переносицы... Не знаю почему, но я наклонился и осторожно выдавил их, потом нашел еще один у носа, потом еще у виска. Лицо Тани расслабилось. Я сдвинул простыню... Таня была совсем голая и теперь, в свете дня, какая-то другая, пушисто-белая в животе — как у меня, у нее курчавились волоски. Я протянул руку. Таня подняла коленки и раздвинула ноги. Я щупал, гладил, её там — в промежности, между ног. Потом всунул палец и стал им двигать, Таня стала подмахивать... потише... так... вот так... ну понежнее же, Славка... ой... ой... ещё... так... о... , мне стыдно... ну не смотри только... Бугорок клитора был словно живой, влажный, теплый, липкий. Это было долго. Рука уставала, я остановился, потом делал это вновь и вновь; а потом отбросил руку и приник туда губами, — Таня забилась, закричала, вдавила мою голову в себя руками... соленые волосы в моих губах, зубах, на языке, её рука больно сдавила мой член; я приподнялся, инстинктивно стал переворачивать её на живот, сестра дергалась, не давалась, я наотмашь ударил ее по лицу, она меня, потом я её, потом заломил ей руку назад, и она закричала — дико, некрасиво, громко и перевернулась на живот, я схватил ее ягодицы и... Член вошел. Таня вскрикнула. Я тоже. Член выскользнул, я всунул вновь, — о боже, боже...
... Ну вот, уже и утро. Даже не буду перечитывать, что написал... Наверное, смешно и нелепо, что сейчас напишу... но сейчас пойду на кухню, встану голым у окна и буду ждать свою «даму с собачкой», — девочку лет 14-ти, которая гуляет под этим окном с собачкой и смотрит как голый 38-ми летний мужчина вздрачивает перед ней свою страсть. Постепенно мы осмелеем, — она уже становится на бордюр, чтобы лучше видеть, а я подхожу к самому окну

Поделиться в: