Утро было чудесным. Тихий ветерок шелестел листьями, птица торжествующе щебетали свои песни. Люди выходили из своих малогабаритных норок и торопились на работу. Приглядевшись, можно было увидеть на их лицах печать невыспанности и страха: страха опоздать, страха перед себе подобными, страха за свое будущее. Они старались от стыда не смотреть друг на друга. Неестественные, с перевенутым лицом девицы трудно читаемого из-за толстого слоя косметики возраста, стоя на обочине, делали знаки проезжающим мимо машинам, в которых сидели надутые солидностью мужчины. Неподалеку от них старуха раздраженно отчитывала ребенка, с силой стиснув его руку: «Заткнись, закрой свой рот поганый!» — испугавшись, ребенок стал ныть еще громче — и на них уже стали оглядываться прохожие. Тогда старуха схватила ребенка за шиворот и спряталась от людей за автобусной остановкой — сохраняя на лице гримасу праведного торжествующего гнева. В последний год, с тех пор, как внучек стал жить у нее, она была совершенно счастлива — ей было наконец кого пилить и дрессировать.
В соседней со старушечьей малогабариткой жил мальчик Антоша, шестнадцати лет, безумно влюбленный в художницу Свету. Антоша полюбил ее с первого взгляда, но стеснялся рассказать ей, как сильно ее любит. Вместо этого он молча приходил к ней в гости и делал вид, что читает газеты, не зная куда деть себя от смущения. Свете было девятнадцать, она не любила Антошу, так как была без ума от самой себя. Но его тихое ей поклонение нравилось. В это удивительное утро она решила подразнить Антошу.
Когда он пришел, как обычно, робкий и смущенный и спрятался в диван поодаль от ее мольберта, она медленно подошла к нему и, сладко растягивая слова, спросила:
 — Ну что, нравлюсь я тебе?
 — Очень... — тихо промолвил Антоша после некоторой паузы.
 — А что ты готов ради меня сделать? — поменяв тон на пренебрежительно — презрительный.
 — Да все что угодно! — пылко воскликнул мальчик.
Она, довольная собой, прошла к мольбертам и продолжила начатый набросок.
 — Много задали по композиции, надо подготовиться. Но ты пока можешь посидеть — выгоню, когда мешать начнешь. — уже ровно, буднично, по — домашнему, сказала Света и положила ногу на ногу так так, чтобы сквозь разрез на длинной красной юбке он лучше видел ее полные бедра. Стала качать ногой, медленно. Антоше стало казаться, что она проверяет на крепость его к ней чувства. Потом раздвинула ноги, чтобы Антоша лучше разглядел, как ей идут эти новые шелковые черные чулки и трусы, которые она прикупила вчера, гуляя с подругой по магазинам.
Когда Антоша был напряжен уже до предела, она заметила это, неторопливо развернулась к нему всем телом, отодвинула мольберт и сказала неожиданно властным голосом:
 — Красивая Я? И, не ожидая ответа, увидев, что он весь в ее власти, ровным ледяным голосом, которому просто невозможно не повиноваться:
 — А ну-ка, быстро раздевайся!
Антоша сильно покраснел и стал трясущимися от волнения руками снимать одежду, загипнотизированный ее глазами и словами, словно сомнабула.
 — Так, посмотрим, посмотрим! Да ты совсем мало каши ел! — увидев его мальчишечью долговязость, рассмеялась Света. — Худой как из концлагеря!
Антоша от смущения и возбуждения совсем не мог ничего сказать, язык прочно прилип к пересохшей гортани. Ему было сладко и страшно одновременно, и казалось, что он в самом красочном из снов, который ему когда — либо снился, и он боялся, что этот счастливый сон вдруг кончится...
Когда он наконец покончил с одеждой, Света глубоким низким голосом властно произнесла:
 — На колени, мальчик! Хочу посмотеть, как ты ползаешь на четвереньках.
Ее просто пъянила такая власть над Антошей, она понимала, что в таком состоянии он сделает все, что она скажет. Она чувствовала, как у нее в трусах стало горячо и мокро, и, не в силах более удерживаться, засунула туда пальчик.
Антоша послушно повиновался, его глаза покрылись поволокой, стали похожи на собачьи. В начале ему было стыдно от такого унижения, но отказаться он не мог — а вдруг прогонит, запретит приходить?!
 — Ах ты, маленький сучонок, оближи-ка мой каблучок! И не вздумай поднимать глаз!
Света долго смотрела на то, как он старательно вылизывает ее туфли, потом вдруг дернулась и вздохнула. Выражение ее глаз изменилось, стало равнодушно-отстраненным. Она задумчиво подошла к окну, и стоя спиной к Антоше, лениво бросила через плечо:) — — Одевайся, тебе пора. И не смей по ночам мечтать ни о ком, кроме меня. Ко мне придешь послезавтра, а сейчас уходи — и никому ни слова, понял?!
 — Ага... — пролепетал Антоша.
 — Обманешь — выгоню — подытожила Света.
 — Я клянусь тебе... — никому и ни за что!
Когда он пришел домой, то, не выдержав сильных чувств, переполнявших его, упал в обморок.
В два последующие дня ему стало казаться, что он сходит с ума. Повсюду, в кажом окружающем его предмете и явлении он прозревал присутствие Ее, он был затоплен Ею до предела, и ему чудилось, что он видит мир не своими, а Ее глазами, и от всего этого он ощущал себя безгранично счастливым. Он любил ее с той исступленной страстью, на которую способен человек лишь в молодости, в пору первой любви.
Не выдержав ожидания, он позвонил ей.
 — А, это ты... Ведь мы же с тобой договорились на завтра... Ну, приходи, хотя нет, у меня экзамен по живописи, так что ничего не получится. Через неделю позвони, раб... В трубке раздались короткие гудки.
Но через неделю ее не было, а к телефону стала подходить почему-то только ее мама, которую он тоже боялся: она говорила с ним хриплым голосом, в котором ему слышалась неприкрытая ирония. По ночам он не мог заснуть, бродил вокруг ее дома, с надеждой вглядываясь в окна ее квартиры.
Она позвонила только через месяц, поздно вечером:
 — Быстро приходи, ты мне нужен.
Он бросился к двери, натягивая на ходу одежду.
Она открыла ему дверь и он обомлел: румяная и цветущая, Света была восхитительна. Густые черные волосы разлетелись по кожаному комбинезону, из-за высоких каблуков на сапогах она, и так высокая, была на голову выше его. Заметив его неприкрытое восхищение:
 — Ну что, хороша я, мой раб? Разве ты забыл, как надо выражать свое восхищение? Можешь поцеловать колено.
Когда Антоша выполнил ее пожелание, она подняла над его головой небольшой хлыстик:
 — Вставай на четвереньки, будешь меня катать! Пошел, пошел!
За вечер Света закончила эскиз под названием «Мальчик-собака».
Когда она показала рисунок Антоше, тот выдавил хриплым от волнения голосом: — Можно я буду у тебя на балконе жить? Ем я мало, сейчас лето, тепло, меня никто искать не будет, родители на Севере в командировке, а друзей у меня нет.
 — Я уже подумала об этом. — Света открыла шкаф и достала оттуда тяжелую велосипедную цепь...

Поделиться в: