Сидя в маршрутке, я, улыбаясь и закрыв глаза, думала о нем. В 17.00 он будет ждать меня у входа в метро. Я представляла себе его лицо, внимательные, радостно ожидающие глаза, улыбку, которая появится, как только я вылезу из маршрутки. Представляла, как мы мы пойдем по морозу, взявшись за руки, войдем в полутемный подъезд сталинской высотки, поднимемся на 11 этаж, целуясь в лифте...  а потом...  потом...
 — Остановите у Петерки! — Возвратил в реальность чей то голос.
 — Как, Петерка?! Разве Рижскую проехали?
 — Давно! 
Парочка напротив смотрит на меня и хихикает. Мне не до смеха, я хватаю сумку и продираюсь к выходу. Господи, дура мечтательная!!! Что делать? Вылезла наконец, смотрю на часы. Ужас! 17. 07! А еще обратно бежать! Набираю дрожащими пальцами номер телефона. В душе надежда, может сам опоздал? 
 — Да. Спокойный голос такой. 
 — Сашенька, я через 5, нет, 7 мин буду, проехала случайно остановку!
Вздох. 
 — Давай. 
Господи, как я бегу! Ведь каждая минута опоздания — один раз прутом. Перебегаю дорогу, ближе, ближе, все, я на месте. 
 — Опоздала. Констатирует факт. — Жду тебя на морозе. Разве так можно? 
Я смотрю на электронные часы на столбе — 17. 15. 
 — Да, шепчу я. Я знаю, что заслужила.
Тут он впервые улыбается:
 — 15 раз.
 — Да, 15 раз.
Знаете как больно, когда секут прутом? Я недавно это узнала. Саша сечет меня по голой попе за мои прегрешения. И опоздание — одно из них. 
Идем рядом. Из-за предстоящего наказания сжимается низ живота, в голове пустота.
Саша чувствует, что мне страшно, что все внутри меня сопротивляется порке, но я безропотно подставлю голую попу под розгу...  В такие минуты мне хочется, чтобы все побыстрее кончилось, хочется, едва зайдя в кватиру, прямо в прихожей спустить трусы и получить причитающиеся горячие, но я робею, оттягиваю наказание в надежде, что забудет, простит...  Нет, так не быват.
 — Выпорю — прощу, — говорит Саша. Значит, надо плакать и терпеть.
Вот мы и в квартире. Пахнет как вкусно! Тепло! Грустные мысли покидают меня. Ну выпорет, так выпорет, ничего не изменишь уже.
 — А я курицу жарю!  — говорит Саша, он доволен, любит меня баловать.
 — А я чулки новые надела! 
 — Покажи! 
Приподнимаю подол юбки, видна круживная резинка чулка.
 — А сзади?
Поворачиваюсь, приподнимаю подол повыше, чтоб были видны черные кружевные стринги.
 — Ах, какая попка! Саша запускает руки мне под юбку, гладит бедра, попку, неприкрытую стрингам. Почему-то он особенно любит мою попу, не только лупит меня по ней, но и ласает, иногда положит меня себе на коленки и гладит, гладит, нащупывает мою узкую дырочку, ласкает пальчиками внутри...  Я замираю от наслаждения, я вся отдаюсь таким странным и сладостным ощущениям...
Мы сидим на кухне, на угловом диване, обнимает меня, гладит по голове, щекочет шею...
 — А помнишь, как первый раз?
 — Помню! Здесть, на столе! — отвечаю. И любовью первый раз на столе, и это...  ну...  наказал меня первый раз...  здесь...
 — Ага, за то, что зачет не сдала. Помню! 
Мне стыдно. Уткнулась лицом ему в ладони, наверное, покраснела. 
 — А сегодня чем? — шепчу.
 — Да вот прутика хорошего сейчас не сыскать! Ремнем, наверное, придется!
Ну ремнем...  это не так больно! Настроение стремительно улучшается. Вскакиваю.
 — А давай... давай... прям щас! Отстреляемся! Сашка хохочет. 
 — Ишь обрадовалась! А ремнем-то больше полагается! Один к двум, забыла? Так что выдам тебе все 30! 
Ой, блин, правда забыла...
 — Саш... может так? не надо 30...
 — Опаздывать, дорогая, не надо! Знаешь, как я замерз? Окоченел. Давай-давай, подставляй попку.
 — Саааш...  простииии...  Слезы закапали. 30 ударов это много. Ремень бьет не так больно, как розга, но это дольше. И сидеть потом очень больно...  И стыдно.
 — Ну не плачь! Чего ж заренее? Давай, ложись животом на стол и подставляй попу. Я щас.
И он пошел в соседнюю комнату за ремнем. Есть у нас специальный ремень такой, для экзекуций. Не узкий, не широкий, плоская плетеная косичка, Саша его специально для этого купил. Вернулся он быстро. 
 — Что стоишь, носом шмыгаешь? Давай-давай! Быстро попой кверху. — Строго говорит, знает, что сама я не лягу, меня заставлять надо, нежности тут неуместны.
Как всегда я теряюсь, в животе холод, страх, стыд! Подхожу на ватных ногах к столу, смотрю на Сашу.
 — Пожалуйста...  прости...
 — Выпорю — прощу, — как всегда, говорит Саша. Ложись. Задери юбку, спусти трусы. 
Я ложусь животом на край стола, дрожащими руками поднимаю юбку, потом спускаю трусики...  прячу руки под живот...
Первый удар обжигает кожу, больно!
 — Будешь опаздывать?
 — Нет!!!
 — Будешь внимательной?
 — Да!!!
Саша бьет размеренно, сильно, это настоящая порка, мне очень больно, хочется убежать или хотя бы прикрыть попу руками, но я знаю, что надо терпеть, только так я избавлюсь от чувства вины...
Пять... шесть...
 — Саша... ! Сашенька! Не надо... ! Прошу... !
Саша останавливается: 
 — Я только начал! 
И дальше сечет. 
 — Терпи, хулиганка! Как хулиганть... так первая!...
А как отвечать...  так последняя!...  
Одинадцатый... двенадцатый...  Сколько там еще!...  Пятнадцать! Только половина еще! Плачу навзрыд...  Двадцать! Остановился.
 — Ишь, какое красное все! — Гладит по попе. Я плачу тише. — Жалко мне тебя. Давай последние пять, и все. 
Я всхлипываю. 
 — Хорошо,  — шепчу. Я благодарна и за передышку, и за прощенные 5 ударов. Больно, больно получать по напоротому месту ремнем, но, памятуя о снисхождении, стараюсь плакать потише. Двадцать пять! 
 — Ну вот и все! Саша меня обнимает, помогает подняться со стола, я плачу стоя, не рискуя сесть, Саша гладит меня по голове, по спине, целует мокрое лицо, вытирает мне слезы.
 — Ну все, все, не плачь, ты молодец, ты храбрая девочка! 
Я сквозь слезы улыбаюсь.
 — Квиты?
 — Квиты!