Валуны, голые тела, пропавшие трусы или как мир стал меняться вокруг меня.
Когда на улице июль, жара плавит асфальт, а подработка на лето завершается в три часа дня, единственное место, куда тянет в твои шестнадцать лет — море. Вот оно, за неровной кромкой крыш домов, каких-то цехов, труб механического завода. Блестит, искорками выбивая все мысли, копившиеся в голове, пока ты бегал по улицам, разнося телеграммы и прочее, на что ты подрядился в мае. Свобода до вечера, а потом сон до утра, затем подъём, торопливо бутерброд с маслом, и на работу. И есть не хотелось до самого вечера. Эх, благодарное время юности! Когда в шестнадцать лет тебя волнует только два вопроса — сколько ты заработаешь, разнося эти газеты, телеграммы, и противоположный пол. Остальное как-то терялось, стушёвывалось по своей значимости перед этими двумя важнейшими вопросами. Но, если с первым было более или менее понятно — что набегал, то и получил, то со вторым у меня была более напряжённая ситуация. Нет, девочки заглядывались, подводное плавание распрямило меня, сформировало грудную клетку, на которую некоторые девочки любили положить голову, отдыхая от поцелуев в самом лучшем друге молодёжи — темноте. Но дальше поцелуев и обжиманий, которые любили обе стороны, дело не шло. (Специально для  — ) Руки, скользившие под короткий край юбок, отбивались, маечки заправлялись, голос становился обиженным, но полным того самого дрожания, за которым следовало бы переходить к более тесному общению. Это понималось обеими сторонами, которые и желали этого, и боялись. Боялись сделать первый шаг, после которого никто не знал как себя вести. Одно дело рассказы во дворе, «подвиги» друзей, подружек, другое — ты, девочка, с которой у тебя приятственные отношения. Обычно это состояние балансирования на грани уносилось домой, где оно растворялось в мастурбации, онанизме под душем или свободе квартиры, которая затихала вместе с заснувшими родителями или ещё не утихла после ухода родителей. Но, как бы то не было, мне восемннадцать лет, работы на сегодня нет, вечер это вечер, а летнее море вот. Манит, обещая прохладу.
Кто жил на море, тот знает, что городской пляж это для приезжих. У каждого местного есть свои места, которые ты открываешь сам и куда стремишься удрать, подальше от крикливого общего пляжа. Конечно, удирали компаниями, парами, поодиночке, но с обязательным «усугублением». Благо по дороге к пляжу стояли ларьки, небольшие палатки, в которых продавалось вино. Употребив прохладного вина, от которого в голове шумело, а организм радовался, «усугубленный» двигался к своему месту в стремлении отдохнуть, покупаться. А может быть и познакомиться с кем-нибудь. У меня же место было далеко в море — среди валунов, остатков некогда грозной насыпной стенки, которой в годы войны то ли предотвращали внезапную высадку десанта, то ли затрудняли действия подводных лодок. Полуразрушенная, она медленно погружалась в море, как боевой корабль, выпячивая камни — боевые рубки. Вот среди этих «боевых рубок» и было моё потаённое место. Конечно же, кроме меня там бывало много людей, но я считал, что этот промежуток между остатков двух валунов — моё место. На которое я имел законное право, как автохтон данной прибрежной части суши.
Я плыву на своё место неспешно, толкая перед собой небольшую камеру, на которой уместилась моя одежда, завернутые в целлофан хлеб с колбасой, сигареты «Памир», а также фрукты. Пара яблок, которые так и стремились, ускользнув с плотика, отправиться в свободное плавание. Народу на пляже не так много, он схлынул, не выдержав напора солнца, на узкой полосе вдоль железной дороги, также одиночные фигуры. Мне же солнце не помеха. Я его люблю, и оно мне платит тем же. Я зависаю на месте, любуюсь видом на берег с моря, ощущая, как остывает моё тело. Потом, одним движением я стаскиваю с себя трусы, кладу их сверху на плотик, и ныряю, ощущая свободу обнажённого тела. Вынырнув из глубины, фыркая как морж, догоняю плотик и уже уверенно веду его в «залив Беспечности» — название, которое я придумал своему месту, начитавшись какого-то романа в потрёпанной книге. Текст меня забавлял буквами «ять», слогом изложения, неначатостью и неоконченностью в силу отсутствия страниц в книге. Вообще, я читал всё, что попадалось тогда мне в руки. Особенно дореволюционные книги. Они меня манили своей необычностью, стилем изложения, да, вообще, они были из «того мира». О котором мне старые бабки, деды рассказывали много чего интересного, толкая невольно в поиск правды, ответа на вопрос, за который некоторые люди имели неприятности, «а как на самом деле было?».
Валуны с радостью встретили меня, по дружески попробовали приложить об свои зеленоватые стенки несколькими резкими ударами волн, но зная их характер я проскользнул мимо, оставив старых друзей ни с чем. Расслабленный, не обращающий внимание на окружающий мир, я обогнул край валуна, вытащил плотик на валун, распрямился, чувствуя каждую клеточку своего организма, и тут рухнул обратно в воду. На моем загоральном месте сидела женщина, прикрывавшаяся полотенцем. Стоять же перед женщиной голым тогда для меня было, пожалуй, сильным испытанием. В душе, после секции, с такими же пацанами, голым можно было дурачаться, потолкаться, подраться полотенцами и так далее. Но перед женщиной?!
— Вы чего тут делаете? — Первым вопросом у меня был этот. Вынырнув из-под воды, мне пришлось удерживать себя руками и ногами, цепляясь за ржавый прут. Валуны же радостно обкатывали меня водой, стремясь вымыть в открытое море без трусов, ключа от квартиры и прочего моего богатства, уложенного на плотик.
— А вы? — Она прижала полотенце к телу. О! Она голая? Два комочка, подразумевающие верх и низ купального костюма, лежали рядом.
— Это моё место. — Заявление было естественным для меня — автохтона этих валунов. — Тут я летом купаюсь.
— Голым? — Она явно была не из робкого десятка. Доплыть сюда, пробраться сквозь валуны в этот узкий залив, где прозрачная вода позволяла видеть ленивые движения водорослей и суету крабов среди них. А потом загорать голой?
— Ага. — Я ухватился за прут рукой, погрузившись по горло. Ещё немного и меня вынесет из «залива». — И вы тоже, голой, купаетесь тут.
— Отвернитесь. — Она подобрала правой рукой комочки ткани. Я пожал плечами, развернулся, впечатав ногу в выщербленную бетонную стенку. Одевайся красавица. За моей спиной зашуршала ткань.
— Бросьте мне трусы. — Я сидеть в воде не собирался. Тем более, требовалось прогреть тело.
— Ловите. — Она прошла по валуну, бросила трусы мне на протянутую в бок руку. Но промахнулась, отправив их полоску в самое коварное место «залива». Трусы свернулись, втянулись в подводный поток, исчезая из виду.
— Вы, что специально? — Я, блестя голым телом, рывком выскочил из воды, стараясь догнать трусы. Увы, они исчезли в глубине между валунами. Теперь их долго я не увижу, если увижу. Там, в глубине ещё остались решётки из арматуры, на которых и упокоится эта часть гардероба моего нижнего белья.
— Извините. — Она стала смеяться, но старалась сдерживать свой смех, прикрывая рот ладонью. — Я нечаянно.
— За нечаянно бьют отчаянно. — Буркнул я. Что мне теперь делать? Сидеть в воде? — Отвернитесь, дайте вылезти.
— Да, да. — Она протянула руку. — Давайте, помогу. — Она ещё издевается?! Пусть окунётся, раз так!
Рывок отправил её в заливчик. Но я не был плохим мальчиком. Я придержал её за руку, не давая возможности валунам утащить брошенную дальше или поранить об арматуру. Она погрузилась в воду, обдав волнами брызг, волосы её распластались по воду, напоминая мне увиденную где-то в книге красивую картинку из греческого мира. Там водная дева вставала из моря перед моряками или рыбаками вот именно с такими волосами.
— Ну, что? — Я подтянул её к себе, обхватил за талию. — Будешь теперь занимать моё место?... 
— Отпусти. — Она неожиданно сказала тихо-тихо, не поднимая головы. — Слышишь, отпусти. — А какая она нежно-тёплая в моих руках! Даже мурашки побежали вниз по телу!
— Лезь, давай, наверх! — Я подхватил её из воды, подсадил, подтолкнул под мокрую полоску трусиков, свободной рукой.
— Ой! — Она взлетела на валун, распластала руки, вжавшись в него.
— Пусти! — Я рывком вырвал себя из воды, положил рядом с ней, закрывая свой фронт с уже ожившим Максимом. Член свой я звал Максимом. Почему? Да, не знаю! Максим он и есть Максим. Если во время его не остановить, он начинал выпирать из трусов, шорт трудноскрываемым бугорком. Нагло, дурашливо, как тот герой фильма.
— Ты сильный. — Она поправила волосы, убрав их с лица. — И дурной.
— А у тебя волосы красивые. — Что правда, то правда. Красивые волосы, чуть рыжие, чуть светлые, чуть вьются. Да и сама она, на самом деле, девушка. Лет восемнадцать — двадцать. С очень ладной фигуркой. Пропорционально развитой фигурой, чуть прикрытой купальником. — И не дурной я, сердитый. Плавки-то были импортными. За боны купленные. Для соревнований. А вот ты действительно дурная. Припереться сюда, одна. Лечь голой загорать!
— Я не боюсь. — Она села, упёрлась ногами в шершавую поверхность, стала поправлять лифчик купальника, чуть не развязавшейся от принудительного купания. — Я ничего не боюсь. Тем более, что я не одна.
— Да? — Я хихикнул. — И кто же, кроме нас, тут?
— А вон там. — Она показала пальцем в сторону моря. Недалеко стояла парусная яхта, от которой уже в нашу сторону довольно бодро шла шлюпка.
— И что ты им скажешь? — Дело принимало неприятный оборот. Я голый, она сидит на самом краешке. Я бы морду набил, застав в таком положении свою девушку. Ну, не ей, а парню. То есть мне.
— А всё как есть. — Она неожиданно засмеялась. — И про трусы тоже.
— Чего ржешь? — Ещё и ржёт!
— Ты так рванул за ними.
— А ты бы не рванула бы? — Пора смываться. Шлюпка уже близко.
— Нет. Зачем?
— Вот тут наши позиции расходятся принципиально. — Выдал я фразу. — Я бы продолжил бы дискуссию. Но, принимая во внимание ситуацию, мне пора. — С этими словами я дёрнул плотик, сунул его между валунами.
— Куда вы? — Она протянула руку, словно стараясь придержать меня.
— Оставаться тут мне уже опасно. — Я втиснулся между валунами. — А вы красивая девушка. С такой бы мне было приятно поболтать, познакомиться поближе. Но в другой ситуации. — С этими словами, что я нырнул в воду, сверкнув своей загорелой пятой точкой. Несколько взмахов руками, выносит меня в поток, который вытягивает к колодцу, образованному прислонившимися бетонными плитами, который совсем рядом с моим местом.
Её забрали на шлюпку, крепко отругав за дурацкую вылазку на эти дикие места. Она же просто рассказала, посмеиваясь, историю про трусы, упустив, что она загорала голой. Что мне было понятно. Родители не самые спокойные слушатели рассказов о той части твоей жизни, о которой они и не подозревают. Они ушли на яхту, я же улёгся на своё место, соображая, что мне делать дальше. С одной стороны, доплыл до берега, в воде натянул шорты и вот он, красавчик, на берегу. С другой стороны, трусы было жалко. Куплены в магазине «Альбатрос» за боны. Специально для соревнований. Из какой-то там итальянской ткани. Теперь мне предстояло объяснение по поводу пропажи.
Мои раздумья были нарушены самым дерзким образом. Шлюпка вновь оказалась рядом с валунами. Они, что? Решили охотиться за мной? Я нырнул поглубже, завис на глубине, рассматривая из тени валунов днище лодки. Она покачалась, покачалась, бросая тени, двинулась обратно. Чья-то рука опустила в воду, и, как мне показалось, помахала мне, уже нуждавшемуся в воздухе. Вынырнув, я, держась руками за шершавые бока присмиревших валунов, смотрел, как шлюпка шла к яхте, которая сразу ушла, как только та пристала и точки фигурок вскочили на борт. Отдышавшись, как-никак просидел под водой около двух минут, я вернулся на место и обнаружил плавки, разложенные и придавленные двумя банками сгущённого молока. Под одной из них была наспех написанная записка на листке с английским словом Notebook «Это тебе взамен утопленных. Я сгущёнку люблю» и подпись латинскими буквами — Виллард. Кто такая Виллард? Если эти плавки с такой эмблемой, от которой млеют все профессиональные спортсмены водники, взамен утопленных, то Виллард это та девчонка. Такое логическое построение и вывод меня устроили. Сгущёнка тоже была любимым продуктом и для меня, отчего в ход пошла первая банка. Сделав дырки ножом, постоянным спутником моим в моих ныряниях, тасканиях по вечерним паркам и просто так, я высосал одну банку. Открыв потом её полностью, я выбрал всю сладкую белую массу пальцем, поминая добрым словом Виллард. Яхта, как и она, исчезли далеко в дымке, оставив плавки фирмы «адидас» с лейблом «сделано в США», банку сгущёнки и записку. Примерив плавки, я довольный, как же они всё-таки сидят хорошо, ровно мой размерчик, нырнул. Да, знают империалисты как делать. Нигде не жмут, не стесняют движений, не тяжелеют, словно их и нет на тебе. Красота!
***
Вечером я никуда не пошёл. Залёг дома, сославшись на усталость, когда на самом деле сейчас мог своротить и горы. Я думал о ней. О той девушке, с которой, волей морских богов, мы столкнулись на валунах, о её голосе, волосах, нежном тепле. При одном воспоминании о котором Максим начинал волноваться, напрягаясь в теснинах трусов. Ночью мне снились всякие эротические сны, в которых я занимался сексом. Нет, самой картины я не видел, но чувствовал, что это то, для чего природа создала мужчину и женщину. Под утро я выполз в туалет, где тут же кончил, выпустив ночной сон в реально существующую раковину.
— Ты чего, сынок? — Заботливая мать, лучше бы ты спала!
— Просто сон приснился дурной. — Я прошёл мимо неё, неожиданно для себя отметив, что она просто накинула халат на голое тело. Ну, да, жаркая ночь, самое время спать голым. Но до этого момента для меня понятие спать голым было каким-то отстранённым, не имеющим никакого значения. Ни сексуального, ни другого. А тут! Представив мать с отцом голыми в кровати, я вновь возбудился. Нет, лучше ничего не думать, а просто спать. Натянув на голое тело простынь, я заставил себя заснуть. Всё потом, потом, после того, как мать и отец уйдут на работу!
— С тобой всё хорошо? — Она села на кровать, положила руку на лоб.
— Да, всё нормально! — Я повернулся к ней, согнув ноги в коленях, скрывая растущего в объёмах Максима. — Мне завтра на работу. Давай спать?
— Да. — Она встала, думая, что не вижу в такой темноте, почесала себя ТАМ, просто сунув руку между полами халата. Ох! Максим рванулся вперёд, наливаясь свинцом. — Давай спать. Но если что-то...
— Я тебе скажу. — А что ей я скажу? Что из меня так и прёт сперма? Что четырех раз в день мало? Что от этой встречи с девчонкой теперь моя мошонка при одной мысли, что она сидела голой передо мной, отделённая только тонким полотенцем, тяжёлела, а член призывал к действиям? — Обязательно скажу.
— Мы в воскресенье поедем в гости к Диомантидисам. — Она зевнула, прикрывая рот рукой, отчего полы халата раздвинулись, открывая тёмный треугольник. Скоро утро, и в прозрачном свете раннего утра мне уже видно всё. Или почти всё. — Поедешь с нами?
— К дяде Константину? — Весёлый мужик, из осевших в России греков, притягивал меня своими рассказами, легендами о богах Греции, традициях и прочем таком, о чём в книгах не писалось. По крайней мере, которые мне попадали в руки. — Поеду.
— Вот и отлично. — Она наклонилась ко мне поцеловать меня в лоб, как маленького ребёнка. Грудь её, не выдержав плена ткани, вынырнула из-за неё, показав мне ровные, плавные линии груди, ровные кружочки чуть коричневого цвета. — Ой, извини. — Ох, они, что все сговорились? Одна ночью во сне стонет подо мной, а тут ещё и такое!
— Спокойной ночи. — Я повернулся спиной. Нет, надо успокоиться. От увиденного у меня в животе зашевелились холодные муравьи. Я впервые увидел мать как женщину, вернее, воспринял её как женщину, как то к чему стремится любой мужчина, ощутивший томление внизу живота. И мне было стыдно. Но по-другому я уже не мог её воспринимать. Она была женщина средних лет, довольно не дурна собой, с грудью о которой мой отец, подвыпив, говорил, что владелица такой груди может повелевать миром. И я её хотел. Сейчас, здесь, в том виде, в котором видел.
Утро для меня окончательно наступило в душе. Смыв с себя ночной сон, равно как и тягу к запретному, окончательно как мне верилось тогда, я вышел из квартиры, полный стремления забыть всё это. Новый день для меня новый, и что было вчера даже не надо вспоминать. Но меня мучал вопрос — Вилларод чьё имя или фамилия? Улучив момент, я, пробегая мимо библиотеки, заскочил в неё, взял словарь имён, зашуршал страницами. Библиотекарь, симпатичная молодая девушка, очевидно, что ещё в ПТУ учится, а тут на практике, внимательно смотрела на меня, копавшегося в словаре.
— Ты чего ищешь? — Она наклонилась, стараясь рассмотреть страницу.
— Свою звезду! — Буркнул я, отдавая словарь обратно. — Вот, понимаешь, имя есть, а звезды уже нет.
— Это как? — А она ничего. Пригласить на танцы?
— А вот такой жизненный критический момент. — Я улыбнулся. — Тебя как зовут?
— Таня. — Она усмехнулась. — С девчонкой проблемы?
— Приходи сегодня в пять, на старый причал. Покупаемся. — Я взял сумку с телеграммами. — Там есть такой указатель.
— Знаю. — Она посмотрела на меня каким-то длинным взглядом.
— Придёшь? — Я встал в дверях.
— Иди, ухажёр, давай! — Старая библиотекарь вышла из-за стеллажей. — Вот, скажу твоей матери.
— Ой, не ругайтесь, тетя Света! — Я помахал ей и Тане рукой. — Я уже ушёл.
Виллард не имя — фамилия. Старая английская фамилия. В Большой советской энциклопедии даже нашёлся какой-то там представитель буржуазной фамилии, прославившийся чем-то там. Но меня это мало интересовало. Мучал вопрос — что она делала тут? И, вообще, кто она? На яхтах катаются не рабочие с механического.
Татьяна, практикантка — библиотекарь, не пришла на назначенное место, в назначенное время. Да, и ладно! Больно нужно!?