Вот и настал долгожданный день.
С самого утра, а, точнее, прямо с полуночи начался нескончаемый поток поздравлений — смски, сообщения на «стене», письма на «мыло», звонки на телефон и в скайп. Давно уже у меня такого не было. О моем дне рождения вдруг вспомнили даже те, кого я не видела с самого выпускного в школе.
Когда я вышла из комнаты, все домочадцы стояли по стойке смирно и вразнобой исполняли «Happy Birthday». Вся столовая была заставлена цветами. На семейном столе красовался огромный торт, а рядом с моей чашкой с любимым зеленым чаем с жасмином лежал пузатый конверт. Я села за стол. Мама нежно чмокнула меня в щеку. Папа, вытирая скупую мужскую слезу, сказал, что до сих пор не верит, что я уже так выросла. Братишка тоже с нежностью обнял меня за плечи и прижал к своей крепкой груди.
Я вскрыла конверт и вскрикнула от неожиданности и радости — внушительная стопка денег, золотая банковская карта и ключи от папиного «мерседеса».
— Надеюсь, этого хватит, чтобы сегодняшний день запомнился тебе надолго? — спросил папа с довольной улыбкой.
— Конечно, — я вскочила со своего места и кинулась ему на шею.
Мой двадцать третий день рождения и ровно год, как после затяжного кризиса пошел в гору папин бизнес.
Весь день я как угорелая носилась по бутикам и салонам красоты, не забывая при этом принимать продолжавшие сыпаться как из рога изобилия поздравления от знакомых и не совсем людей.
Вечером, вырядившись в самый шикарный из вновь приобретенных нарядов — облегающее платье цвета электрик с ручной вышивкой бисером по верху глубокого декольте — я направилась в клуб, где меня ждали Олег, родители, несколько десятков папиных партнеров и бесконечные потоки веселья.
За свою жизнь я хорошо усвоила одну важную вещь — счастье не в деньгах, а в их количестве.
Когда у папы начались проблемы, с днем рождения меня поздравляла только семья тортиком из супермаркета и какой-нибудь недорогой безделушкой. Друзья и подруги, которые вдруг ни с того ни с сего активизировались в этом году, тогда предпочитали либо начисто игнорировать меня, либо поздравлять с опозданием в несколько дней: «О! У тебя же недавно был день рождения! Поздравляю!»
Но сейчас все иначе. Никто не посмел опоздать. Наоборот, кажется, все устроили соревнование, кто раньше меня поздравит. Разумеется, всех опередил Олег, мой жених и сын папиного ключевого партнера.
Именно после нашего с ним знакомства папин бизнес и пошел в гору.
Я ехала в приподнятом настроении, включив на полную какую-то танцевальную белиберду, сигналя и выкрикивая в окно машины оскорбления пешеходам и другим водителям.
Остановившись на очередном светофоре, я уже привычно опустила стекло и собралась подбодрить криком молодую мамашу, которая, еле двигая ногами, толкала через переход коляску со своим спиногрызом, как вдруг чья-то рука легла на мое плечо:
— Не стоит, — произнес за моей спиной вкрадчивый мужской голос. — Подними стекло, — я послушно выполнила приказ. — На зеленый свет поедешь прямо, потом свернешь в переулок. Дальше я укажу дорогу.
— К... кто вы? Что вы собираетесь со мной делать? — спросила я, холодея от ужаса, и медленно тронулась, едва над моей головой загорелся зеленый свет.
— Скоро все узнаешь, — ответил он с ухмылкой.
Я посмотрела в зеркало заднего вида, но в нем отражалась только одетая в черную вязаную шапочку макушка.
— Пожалуйста, не убивайте меня, — тихо заскулила я.
— Очень надо, — презрительно хмыкнул мой похититель.
Я свернула в переулок.
— Теперь налево, — сказал он.
Я выполнила и это указание.
— Теперь припаркуйся за теми гаражами и выходи из машины.
Со слезами на глазах я вынула ключ из замка зажигания и открыла дверцу, украдкой глянув на заднее сиденье. Оно было пусто. Я чуть нахмурилась, вышла из машины и огляделась. Вокруг не было ни души.
— Что за хрень? — проговорила я вслух.
Ответом мне была тишина.
Я развернулась к машине, намереваясь сесть на свое место и мысленно проклиная свою глупость, беспечность и трусость... и вскрикнула от ужаса — на водительском сиденье сидела... я с перерезанным горлом.
— Но... как? — спросила я вслух, внимательно рассматривая сидящее передо мной тело в ярко-синем узком платье с глубоким декольте.
Глаза были открыты, но теперь казались не серо-голубыми, а грязно-зелеными. Свежевыкрашенные в золотистый цвет волосы выглядели блеклыми. Показавшееся мне безумно красивым в бутике платье теперь было больше похоже на пропитанную кровью тряпку, небрежно наброшенную на нелепое костлявое тело. Мой труп слегка свесился влево, и кровь, все еще сочившаяся из глубокого пореза на шее, тонкой струйкой стекала по голому плечу и собиралась маленькой лужицей на земле возле дверцы.
— Нравится? — снова раздался за моей спиной тот же голос.
Я мотнула головой, тупо глядя на красную лужицу.
— Если будешь продолжать в том же духе, все закончится именно так, — сказал мой невидимый собеседник.
— Чего вы хотите? — спросила я глухо.
— Я хочу дать тебе шанс.
— Зачем?
— Для тебя еще не все потеряно. Если ты захочешь им воспользоваться, все будет хорошо. Если же нет, то я оставлю тебя вот в таком виде. Тебя найдут только завтра утром, а до тех пор бродячие собаки отгрызут тебе руку и сильно изуродуют лицо...
— Я... я согласна... — прошептала я, и слезы брызнули из глаз.
— Хорошо, — я ощутила теплую мягкую ладонь на своей спине, а потом все вокруг померкло...
Я очнулась от звуков клаксонов. Оказалось, что я все еще стояла на том светофоре, хотя уже давно горел зеленый свет. Мои щеки вдруг опалил румянец, я резко вывернула руль и выехала на главную, которая вела к клубу.
На часах было без пятнадцати семь.
На место я прибыла одной из первых, но Олег уже ждал меня у входа с огромной охапкой белых роз — моих любимых цветов. Швейцар помог мне выйти из машины, затем сел на мое место и тихо отвел ее на закрытую стоянку позади клуба.
— Ясенька, милая, — улыбался Олег, целуя меня в щеку, — ты великолепно выглядишь.
Я улыбнулась ему в ответ, приняла из его рук цветы — совсем не колючие, видимо, какой-то специальный сорт — и вместе с ним прошла внутрь.
Танцпол был украшен цветами, воздушными шариками, а позади ди-джейского пульта висел огромный плакат с надписью: «С Днем Рождения, Доченька!» — именно так, все слова с большой буквы. Разумеется, плакат был не рукописным. Разумеется, его подготовка и печать обошлись не в одну тысячу рублей. Разумеется, мне было приятно.
Но где-то в груди, в районе сердца что-то больно кололо. Ощущение, что все это ненастоящее, что все это не со мной. Вот и Олег, он смотрит на меня, улыбается, а глаза его говорят совсем не о том, о чем говорят его губы и руки. Они как будто ищут во мне какие-то изъяны, чтобы потом можно было сказать: «А вот ты...»
Мы подошли к отведенному нам столику, сели на мягкие диванчики. Нам тут же принесли коктейли — мне любимую «Маргариту», ему безалкогольный «Мохито».
Мы выпили, не чокаясь, одарив друг друга вежливыми улыбками. Но его глаза оставались такими же холодными и требовательными. Странно, что я раньше не замечала у него такого взгляда.
Потом в зале появились родители в сопровождении охраны. Папа кивком поприветствовал нас с Олегом. Мама улыбнулась. Егор тоже повернул к нам голову и кивнул. Но в его глазах какая-то злость.
Заходят еще люди. Подходят к нашему столику, целуют руку мне, пожимают Олегу. Но в их глазах нет радости от того, что они пришли сюда. И я вижу, что им неприятно находиться здесь. Они не хотят общаться ни со мной, ни с Олегом, ни с моим папой, ни друг с другом. Они здесь только потому, что каждому из них что-то нужно от других.
И я вдруг понимаю, почему мои друзья и подруги поздравляют меня с днем рождения только в этом году — потому что только сейчас они могут с меня что-то получить. Я ... понимаю, почему папа так настаивал на нашей помолвке с Олегом — потому что это был единственный способ заручиться поддержкой его отца. Я понимаю, почему братишка смотрит на нас с такой злостью — он знает, что наш будущий брак это фикция, что, кроме нашего папы, он больше никому не нужен, что папа использует меня как валюту для оплаты услуг отца Олега...
Я поднялась из-за столика, когда ди-джей занял свое место за пультом.
— Ясенька, куда ты, милая? — Олег придержал мою руку.
Я посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Он знает, он тоже понимает...
— Пойду, попудрю носик, — ответила я, с трудом совладав с голосом.
Он кивнул и отпустил мое запястье.
Я вышла из зала и направилась к туалетам. Как гадко! Как гадко! Но... видение моего трупа с перерезанным горлом на переднем сиденье папиного автомобиля снова возникло перед моими глазами. Это несколько отрезвило меня. Он сказал, что у меня есть шанс все изменить...
Я повернула налево к выходу из клуба, любезно улыбнувшись, кивнула охране у двери и вышла на улицу.
В небе цвета моего платья загорались первые звезды. Они мерцали и переливались, дружелюбно подмигивая мне. Швейцар в недоумении посмотрел на меня и уже приготовился идти на стоянку за машиной, но я лишь покачала головой и перешла на другую сторону. Он проводил меня полным презрения взглядом.
Я пошла напрямик через парк. С каждым шагом тени вокруг сгущались. Где-то в отдалении слышались мужские и женские голоса, шум машин, рев клаксонов. Где-то высоко над головой завывал ветер, и потрескивали ветви деревьев.
Вдруг кто-то схватил меня за локоть и потащил вперед.
— Нельзя, барышня, нельзя в таком виде по парку шастать, — проговорил низкий приятный голос.
Я не ответила, лишь попыталась рассмотреть его, но в темноте это оказалось непросто. Я поняла, что человек был намного выше меня ростом и намного крупнее. Его толстые пальцы крепко сжимали мой локоть.
— Куда вы меня ведете? — спросила я и сама удивилась своему спокойствию. Даже безразличию.
— К выходу, — ответил мой провожатый. — Это, знаете ли, не самое лучшее место для ночных прогулок одинокой девушки. Если, разумеется, девушка не ищет приключений определенного рода.
— Не ищу, — я мотнула головой.
Он вдруг резко остановился и развернул меня к себе лицом:
— Ты че, пьяная? Или под наркотой?
— Нет, — я снова мотнула головой. — Я просто умерла...
— А-а-а, — с облегчением протянул он. — С парнем поссорилась, да? Вон там, в клубе? — он махнул рукой себе за спину. — Ну и хрен с ним! Будет знать, как обижать такую девушку! Не расстраивайся, найдешь себе парня еще лучше. Ты ж вон какая красотка! За тобой, небось, мужики толпами бегают да слюнки роняют...
Я мотнула головой.
— Как так? — он присел передо мной на корточки, и его голова оказалась чуть ниже моей груди.
Теперь в лучах одинокого фонаря, горевшего почему-то в стороне от дорожки, я могла рассмотреть его лицо. Высокий лоб, темные густые брови, темные глаза, широкие скулы, тяжелый волевой подбородок, ровный нос, тонкие губы. Щеки покрыты темной щетиной. На шее слабо поблескивает простая серебряная цепочка. Он совсем не похож на утонченного во всех отношениях Олега. Но от него веет таким теплом, какого я никогда не ощущала рядом со своим женихом.
— Как так? — повторил он, заглядывая мне в глаза. И было в его взгляде что-то такое, от чего мне захотелось прижать его небритое лицо к своей груди, ткнуться лицом в его густые короткие волосы и разреветься в голос.
Вместо этого я передернула плечами и громко шмыгнула носом.
Он нахмурился:
— Покажи мне этого хмыря, я мигом его на место поставлю.
— Не надо, — я провела кончиками пальцев по его щеке и улыбнулась. — Все в прошлом.
Он тоже улыбнулся и встал.
— В таком случае, — сказал он, положив мою руку на свой локоть, — не откажите, сударыня, навестить мое скромное жилище и отведать блюд моего собственного приготовления.
Я рассмеялась.
— Кстати, раз уж я спас прекрасную принцессу от жуткого чудовища, смею ли я испросить права узнать ее имя? — с улыбкой продолжал он.
Мы шли по дорожке. Ветви деревьев раскачивались перед одиноким фонарем, бросая причудливые тени на нас и на тропинку под нашими ногами. Я снова посмотрела на него. Наверное, это и есть мой шанс.
— Яся, — ответила я со вздохом. — Ярослава.
— Красивое имя, — кивнул он. — У меня все проще — Шурик. Как в фильме, помнишь?
Я улыбнулась. Шурик...
И вдруг деревья перед нами расступились, и я раскрыла от удивления рот. Над нашими головами распростерлось темно-синее глубокое небо со сверкающими жемчужинками звезд. А в самом его центре, словно отмечая ось вращения, огромным бриллиантом сверкала полная луна.
Нет, звезды это не россыпь жемчуга, а луна не бриллиантовая — это брызги белого молока на темной скатерти и сверкающий в свете одинокой свечи белый налив. Это палитра небесного художника. Он подбирал краски, разбрызгивая вокруг все оттенки белого, а затем выбрал этот чудесный светящийся молочный и небрежно нарисовал луну. Я отчетливо вижу его сильные уверенные мазки на ее печальном лике.
— Красиво, правда? — ухмыльнулся откуда-то сверху Шурик. — Когда светят фонари, такой красоты не увидишь. Но идем скорее — магазин скоро закроется, а мне надо кое-что докупить, чтобы накормить мою гостью обещанным ужином.
Я кивнула, и мы быстрым шагом пересекли залитую звездно-лунным светом поляну, прошли по еще одной тенистой аллее и вышли из парка через покосившуюся кованую калитку.
Затем мы перебежали через дорогу, потому что светофор не работал, завернули в один переулок, потом в другой, потом вышли на стоянку небольшого супермаркета. Шурик оставил меня возле ящичков камеры хранения, скрылся в толпе на несколько секунд, а потом появился вновь с двумя огромными пакетами.
— Вот, теперь порядочек, — прокомментировал он.
Мы вышли из магазина, прошли по плохо освещенному двору, вошли в подъезд, где на удивление не воняло мочой и рвотой, поднялись на третий этаж. Шурик в темноте привычным жестом достал ключ, провернул его в замке и пропустил меня в темную прихожую.
— Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон, — голосом Ливанова со смехом проговорил он.
Я рассмеялась в ответ. Меня уже давно никто не веселил. Только Егор иногда бросался фразами из старых кинокомедий и советских мультиков. Жалко, что он остался в клубе. Этот здоровяк-балагур ему бы точно понравился.
Не зажигая света, он провел меня по коридору в кухню, освещенную полной луной, и стал выкладывать из пакетов продукты.
— Готовить ты тоже наощупь будешь? — спросила я с улыбкой.
— Прости, я совсем забыл, что у меня сегодня батя дома, — кажется, он смутился. — Это было действительно глупо... Извини...
— Перестань, Саша, — улыбнулась я. — Я все понимаю... Я пойду?
— Куда ты пойдешь? Ночь на дворе. Сиди уже, — он грустно вздохнул. — Я сейчас свечи зажгу. У нас и так лампочка перегорела, а новую вкрутить все забываем...
— Вот, значит, как живут одинокие мужчины в наше время, да? — тихо рассмеялась я. — Казалось бы, два мужика в доме, а лампочку вкрутить некому.
Он тоже тихо рассмеялся:
— Скорее, не для кого... Я работаю с утра до вечера, а батя в смене... Я когда домой прихожу, его либо нет, либо он спит. А сам я уже привык обходиться без света...
— Ясно, — кивнула я.
С одной стороны, вся эта ситуация выглядела дикой и неправдоподобной — я, дочь успешного бизнесмена, в свой день рождения, вместо того, чтобы развлекаться с влиятельными друзьями своего отца и со своим женихом в одном из самых крутых клубов нашего города, сижу на кухне в хрущовке каких-то работяг в почти полной темноте и жду, сама не зная чего. С другой стороны, на душе у меня было так легко и светло, как не было никогда до этого.
Шурик чиркнул спичкой и поднес ее к фитилю свечи. Шнурок ... вспыхнул, недовольно потрещал и загорелся ровным высоким пламенем.
— У тебя красивое платье, — отвернувшись к электроплитке, заметил Шурик.
— Спасибо, — отозвалась я. — Я только сегодня его купила.
— Тебе очень идет... только цвет, по-моему, не твой... ты в нем кажешься бледной...
— Правда? — я невольно окинула себя взглядом. В свете свечи моя кожа казалась чуть красноватой, а платье скорее темно-зеленым, чем синим. — Может, все дело в освещении?
— Возможно, — он развернулся к столу и выставил большую миску с каким-то салатом, — только при другом освещении я тебя вряд ли увижу — утром я уйду еще до рассвета, а вечером... — он печально вздохнул и снова отвернулся к печке. — Ты, наверное, не захочешь меня дожидаться здесь...
Я отвернулась к окну. А и правда, если он завтра уйдет на работу, что делать мне? Я не смогу остаться здесь — что на это скажет его папа? И домой я пойти не могу — папочка наверняка с меня шкуру спустит.
Передо мной вновь мелькнуло видение моего тела с перерезанным горлом, но на этот раз оно не вызвало такого ужаса, как днем, или такого отвращения, как вечером. Может, именно это он имел в виду, говоря о шансе?
— А зачем ты вообще меня к себе привел? — спросила я.
— Я не знаю, — он вздохнул и уперся руками в стол, на котором стояла плитка. — Просто я увидел, как ты брела по парку, вспомнил, что у нас там уже несколько девушек избили и ограбили, и... в общем, ты права, это была плохая идея... по тебе ведь сразу видно, ты не в хрущовке живешь да не пустой картошкой питаешься. Я должен был сразу отвести тебя обратно в тот клуб и сдать его охране, но... не знаю... мне вдруг показалось, что если я сделаю это, ты окажешься в беде...
— Ты действительно... решил меня спасти? — я и не думала насмехаться над ним. Наоборот, этот огромный смущенный парень вызывал у меня самое искреннее... уважение?
Я уже давно ничего подобного не испытывала ни к кому. Даже к папе. Нет, я им гордилась, восхищалась, но уважала ли? Нет. Его мнение для меня никогда не играло большой роли. Об Олеге и говорить нечего. Егор? Нет, уважением там и не пахло. Мне было с ним легко, весело и свободно, но и он никогда не был для меня авторитетом.
Здесь же все было иначе. Вообще на этой кухне, в этой квартире царил какой-то совсем другой дух. Что-то такое родное и теплое, такое простое и чистое, пропитанное какими-то совсем другими запахами...
— Яра, — голос Саши прервал мои мысли, — давай сделаем вот как. Сейчас мы поужинаем, потом я дам тебе во что переодеться, ты примешь душ, а я поставлю себе раскладушку на кухне. Тебе постелю на своем диване. А утром, уж прости, разбужу тебя чуть свет. Мы позавтракаем вместе, и я провожу тебя домой. Согласна?
Я чуть склонила голову набок и улыбнулась:
— Хорошо. Только перед тем, как ты передашь меня папе лично в руки, телефончик свой запишешь, ок?
Он тоже улыбнулся и поставил передо мной тарелку с притрушенными сыром макаронами.
Мне стало смешно. Макароны. После итальянской пасты это было так... просто. Но при этом так мило.
Я взяла вилку, наколола пару рожек и отправила себе в рот, заранее готовясь к какому-то совершенно отвратительному вкусу. На самом деле мне хотелось, чтобы макароны оказались невкусными или недоваренными — просто для того, чтобы проснуться от этого волшебного сна, обернуться и увидеть, что я все еще в клубе, нервно дергаюсь в такт нелюбимой музыке и улыбаюсь фальшивой улыбкой людям, которые меня тихо ненавидят.
Но мои ожидания не оправдались — вкус был великолепным. Макароны были сварены именно так, как я люблю, а вкус сливочного масла и обычного, а не козьего или еще какого-нибудь, сыра навевал воспоминания о детстве, когда мы жили с бабушкой и она кормила меня макаронами с сыром и молочным супом.
Я прикрыла глаза от удовольствия.
— Вкусно? — спросил Шурик с тревогой шеф-повара.
— Божественно, — ответила я машинально, не успев проглотить свою еду.
— Тогда попробуй салат, — он улыбнулся и чуть придвинул ко мне миску.
Я ела и не могла остановиться. Я вдруг поняла, что за последний год ни разу нормально не ела. В смысле, досыта. Что эти крохотные порции в ресторанах, эти постные блюда дома и пустой кофе, были совсем не тем, что мне нужно.
Шурик смотрел на меня сквозь пламя свечи и почему-то улыбался.
— Что смешного? — спросила я, разделавшись с макаронами и с салатом.
— Ничего, — он передернул необъятными плечами, — просто я никогда не видел, чтобы девушки в присутствии парня ели с таким аппетитом.
Я тоже улыбнулась, хотя после такого замечания в другой ситуации и от другого человека, наверное, устроила бы истерику.
— Ты очень хорошо готовишь, — сказала я.
И зевнула.
Шурик понимающе кивнул, привычным движением сгрузил грязную посуду в мойку и вышел из кухни.
А я сидела и смотрела на чуть подрагивавшее от моего дыхания пламя свечи. Как все-таки хорошо...
Он растолкал меня, когда за окном было еще темно. Я резко вскочила на диване и чуть не вскрикнула, не узнав его со сна. Но он закрыл мне рот рукой:
— Доброе утро, Яра...
— Шурик... — выдохнула я, когда он убрал руку.
— Давай завтракать, и мне пора убегать. Я тебе такси вызвал...
— Саш, а... давай я все-таки у тебя... останусь... — робко попросила я, когда мы на цыпочках пробирались в кухню.
— Я бы рад, — он включил электрочайник и задумчиво почесал затылок, — а как же твои родители? Они наверняка места себе не находят...
— Я им не нужна... — я отвела глаза в сторону. — Им нужна только моя выгодная помолвка и свадьба. Если кто и заботится обо мне, так это братишка...
— Ну вот, — он провел пальцем по моей щеке, и у меня на душе тут же посветлело. — Хотя бы ради него ты должна вернуться домой...
— Я не хочу...
— Яра, не капризничай, — он посмотрел на меня строго, как на расшалившегося ребенка. — Давай завтракать и в путь...
Я надула губы и скрестила руки на груди:
— Но ты мне хотя бы свой номер телефона дашь?
Он тихо рассмеялся:
— Дам, не переживай...
Через полчаса он нежно прижался губами к моей щеке и усадил в такси. Я назвала адрес, провожая глазами его медведеподобную фигуру до перехода. Машина глухо заворчала и покатилась по дороге в сторону моего дома.
Я вошла в холл на цыпочках, предусмотрительно сняв туфли еще на крыльце, и попыталась тихонько прокрасться в свою комнату.
— И где тебя носило? — мама стояла в дверях столовой, сложив руки на груди. Она выглядела бледной и уставшей.
— Явилась? — раздался из глубины комнаты голос папы, от одного звука которого у меня внутри все сжалось.
— Пап, не надо, — попытался успокоить его Егор.
— Отвали! Я ей сейчас все патлы повыдергаю, дрянь такая! — фигура отца появилась в дверях.
Мама побледнела еще сильнее, чем раньше, развернулась к нему и попыталась остановить, но он просто снес ее с ног, как несущийся под горку груженый КАМАЗ.
И если в первые пару секунд меня просто сковал ужас, то, едва рассмотрев его искаженное яростью лицо, я сорвалась с места и пулей взлетела по ступенькам в свою комнату.  Я успела провернуть замок как раз перед тем, как ручка нервно запрыгала под тяжелыми ударами папы. Я забежала в свою гардеробную, тоже заперла ее на ключ, забилась в уголок и прикрыла голову руками.
Двери долго не выдержат — уж я-то знаю. Папа бывший десантник — для него высадить такую дверь, это одним плечом повести. И в гневе он страшен — ему все равно, кто перед ним, любимая жена, единственный сын или дочь, ради которой он готов горы свернуть. Когда папа злится, разговор у него короткий — удар в живот, потом коленом по лицу и добивающий по шее, а дальше молотить, пока причина его негодования не начнет плеваться кровью.
Дверь комнаты уже с грохотом повалилась на ... пол. Папа метался по моей спальне и ревел, как загнанный медведь. А я сидела, забившись в дальний угол гардеробной, и беззвучно рыдала от страха. К груди я все еще прижимала свою сумочку. Телефон... меня вдруг осенило. Я вынула телефон и дрожащими пальцами набрала номер Шурика — он, конечно, записал его мне на бумажке, но каким-то совершенно непостижимым образом я его запомнила.
— Да? — слышно было плохо, где-то рядом с ним что-то резали болгаркой, сверлили и забивали молотком.
— Саша, мне страшно... он меня убьет... — прошептала я в трубку.
— Яра? — его голос вдруг стал мрачным. — Называй адрес, я сейчас приеду...
Я продиктовала адрес, отключила телефон и зарылась в кучу одежды. Хоть немного времени...
Вдруг за дверью стало тихо. Потом папа буквально взвыл: «Кто?!» Потом глухой удар. И ручка двери гардеробной медленно опустилась вниз. И тихий стук...
— Яра, выходи, все в порядке, — голос Шурика звучал спокойно и умиротворяюще.
— А... папа? — я открыла замок и робко выглянула в комнату.
Картина, представшая моему взору, была из разряда маслом — папа сидел на кровати, красный, как свекла, рядом с ним копошилась мама, с периодичностью раз в три секунды поднося к его носу ватку с чем-то, похоже, совсем неприятно пахнущим, потому что папа кривился и отворачивался, а в дверях, разглядывая раскуроченную лутку, стоял Егор, сложив руки на груди.
— Не беспокойся, я аккуратненько, — улыбнулся Шурик и подал мне руку.
— Гаденыш... — выдохнул папа, но уже не так зло, как он кричал на меня.
— Егор, — мрачно протянул руку братишка.
— Шурик, — не менее мрачно ответил мой спаситель.
— Предлагаю всем спуститься в столовую, — проговорила мама, когда папины щеки стали не такого свекольного цвета.
Папа смотрел на Шурика угрюмо, но явных признаков враждебности не проявлял. Да и на меня он теперь внимания не обращал. Это хороший знак.
Мы спустились в столовую, при этом Шурик помогал папе идти. Папа и от помощи не отказался. Зато Егор дулся все сильнее.
А мама вдруг порозовела и защебетала, как птичка. Она порхала вокруг стола, уставляя его всякими салатницами и конфетницами, чашечками и блюдцами, вазочками и розеточками для варенья, печенья, вчерашнего торта, который в клубе так никто и не попробовал.
Шурик смотрел на все это великолепие, и его светло-карие глаза (только сейчас рассмотрела) буквально лезли из орбит.
— Сашенька, что вы будете — чай или кофе? — разливалась трелями мама.
— Ч... кофе, — кивнул мой смущенный великан.
А Егор чернел, как туча перед грозой.
— И кто же тебе этот... человек? — громко и с многозначительной паузой спросил папа.
Я посмотрела Шурику в глаза. Он кивнул.
— Друг, — я перевела взгляд на лицо папы. Наверное, вид у меня был совсем отчаянный.
— Почему ты нас раньше не познакомила? — продолжал допрос наш домашний генерал.
Я шумно выдохнула — врать и изворачиваться бесполезно, папа фальшь чует буквально носом. Благодаря этому, а еще привычке сначала бить, а потом спрашивать, кидать его никто не решается. И именно поэтому его бизнес в свое время прогорел по естественным причинам — изменение структуры рынка, отмирание сегмента магнитных аудио и видеокассет и их замена компакт-дисками, а позже дивиди, блюрей, а потом и вовсе всяким мобильным контентом на не пойми каких носителях. Чем занимался папа сейчас, доподлинно мне известно не было, но, судя по тому, как всякий раз мама понижала голос и благоговейно закатывала глаза, говоря о его «партнерах» и «друзьях», это была деятельность на самой границе закона, а, может, уже и с заступом.
— Потому что мы познакомились только вчера вечером, когда я ушла из клуба, — ответила я и зажмурилась.
Почему-то мне казалось, что сейчас... вот прям сейчас... тяжелый папин кулак опустится на мою многострадальную голову. Зато можно не бояться бродячих собак...
— Яра шла одна по темному парку, — вдруг прервал мои скорбные мысли бархатистый голос Шурика, — а у нас там неспокойно по ночам. Я предложил проводить девушку домой, но она выглядела такой печальной, что я подумал...
Я приоткрыла один глаз. Папа смотрел на Шурика с неприкрытым интересом. Егор так и застыл, рассматривая моего дважды спасителя с десертной ложечкой во рту. А мама незаметно, как ей казалось, вытирала катившиеся по щекам слезы передником.
— Александр, — торжественно поднялся папа и взял обалдевшего Шурика за руку, — я хочу чтобы вы знали... — он выдержал театральную паузу. Все замерли в ожидании, а у меня чуть сердце не выскочило через горло. Вдруг папино лицо посерело, брови сдвинулись к переносице. Шурик напрягся. — Если я еще раз увижу вас в радиусе тридцати километров от моей дочери, я с вас шкуру спущу собственными руками.
Мама побледнела и сползла по стене, у которой она стояла последние несколько минут. И завыла. Егор тоже поднялся на ноги и сжал кулаки. Шурик же коротко кивнул и встал из-за стола.
— Благодарю за теплый прием и доходчивое объяснение вашей позиции, — он высвободил руку из папиной ладони, развернулся и вышел в холл. Через пару минут хлопнула входная дверь. Во дворе коротко тявкнула собака.
— Зачем ты так, папа? — со слезами в голосе спросила я.
И тут папа повернулся ко мне лицом. И я невольно отпрянула от стола. Я бы пятилась и дальше, если бы не стена. Я еще никогда не видела его таким злым.
— Потому что через неделю у тебя свадьба, — прошипел папа, — а ты от своего жениха бегаешь ко всяким... — он умолк и, махнув рукой, вышел в холл.
Егор тем временем помогал маме сесть на стул.
— Но он же хороший, Егорка, — смотрела я на брата с мольбой, а он лишь отмахнулся от меня, вливая горячий чай маме в рот маленькими глоточками.
Я с трудом сдержала обиженный вопль и побежала к себе в комнату. И повалилась на кровать, напрочь забыв об одежде и о двери, все еще лежавшей поперек комнаты. И завыла.
Я плакала долго, пожалуй, даже дольше, чем это было нужно. Но мне хотелось плакать, выть, стонать и кричать, потому что это была не простая истерика, как те, что я периодически закатывала родителям, желая получить какую-то новую шмотку. Мне действительно было больно и обидно. Впервые в жизни я познакомилась с человеком, с которым мне легко и приятно, с которым мне не хотелось сразу прыгать в койку, а хотелось просто сидеть на кухне при свете единственной свечки, жевать макароны с сыром и слушать его бархатистый голос...
Я и не заметила, как уснула. Мне снился Шурик, такой большой и мягкий, теплый, заботливый и нежный, но почему-то голый в одном переднике. Он очень смущался и выглядел еще более забавным, чем вчера ночью или сегодня утром. Я обнимала его, ощущая животом его твердеющее достоинство, но не торопилась отдернуть передник, хотя внутри у меня все горело. А его большие ладони лежали на моих плечах, и это было так здорово и так реалистично, что мне совсем не хотелось просыпаться.
А потом вдруг что-то изменилось. Лицо Шурика исказила болезненная гримаса, он побледнел, посерел, схватился за горло и повалился на пол, цепляясь скрюченными холодными пальцами за мои лодыжки.
Я вскрикнула и села на постели. Рядом прямо на полу на коленях стоял голый по пояс Егор. Он смотрел на меня в недоумении.
— Что... ты здесь делаешь? — тяжело дыша, спросила я.
— Я услышал твой крик, — он нервно передернул плечами.
— Неправда, — запротестовала я, неожиданно понимая, что он действительно врал.
— Не ори, дура, — он закрыл мне рот рукой, хотя я и не собиралась орать. — Ты хоть представляешь, куда ты нас всех тянешь? Ты хоть представляешь, что с нами со всеми этот Степан Борисович сделает?
Эффективно — идти в наступление там, где тебя почти прижали к стенке. Я опустила глаза.
— Все так серьезно? — наконец смогла выдавить я.
— Серьезнее некуда, — кивнул Егор.
Степан Борисович это ключевой папин партнер, отец Олега. А Егор ... работает в папиной компании старшим экономистом. Меня в дела компании не посвящают — по папиному мнению место женщины дома с детьми и хозяйством. Образование ей не обязательно, хотя я и училась в одном небезызвестном университете в Англии — тоже, кстати, не без помощи Степана Борисовича. Там я, собственно, и познакомилась с Олегом...
— Сможет твой Шурик заплатить полтора миллиона долларов — вопросов нет, отменяем свадьбу, посылаем нафиг Борисыча и его сынка, и живем себе припеваючи, — с ухмылкой говорил Егор. — Вот только мне кажется, что даже если твой друг продаст все свое имущество, там и ста тысяч не наберется. Так что будь паинькой и не выкаблучивайся — сказал папа, что свадьба через неделю, значит, через неделю...
— Значит, вот она, моя цена — полтора миллиона? — горько усмехнулась я. И вдруг снова разрыдалась, уткнувшись лицом ему в плечо.
— Ну-ну, сестренка, не плачь, — Егор гладил меня по волосам, пытаясь успокоить, но мне было так обидно, что хотелось кричать.
Его рука тем временем спустилась мне на спину. Я почувствовала, как его сердце вдруг забилось быстрее. Я попыталась отстраниться от него, когда его пальцы проникли мне под спинку платья.
— Что ты делаешь, Егор? — прошептала я в ужасе, осознавая, что именно он делал.
— Должен же я знать, — с придыханием проговорил он, — за что такие деньги платят? И вообще — стоишь ли ты этого?
— Я буду кричать, — со злостью прошипела я.
— А я буду бить, — горячо выдохнул он мне в шею, прижимая меня к себе с еще большей силой.
— Егор, не надо, прошу тебя, — злость сменилась страхом — а вдруг он действительно сделает это? Что я могу ему противопоставить? Ничего. Мой брат занимается спортом с десяти лет — тяжелая атлетика, борьба, бокс. У него такой захват, что из него даже змея не вырвется, а уж в том, что у него удар поставлен, я вообще ни секунды не сомневалась — он был в свое время вице-чемпионом университета по боксу.
Егор начал подниматься с колен, заваливая меня на спину. Я пыталась сопротивляться — извивалась, колотила его кулаками по спине, даже пыталась кусаться, но, кажется, он не обратил никакого внимания на все мои усилия, лишь плотнее сжал руки вокруг моих плеч. Попутно он сбросил с них бретельки, и теперь платье не соскальзывало вниз лишь потому, что он так крепко прижимал меня к себе.
Когда я оказалась лежащей на спине, он, наконец, отпустил мои плечи и навис надо мной на руках, пытаясь коленями развести мне ноги в стороны.
— Трудно с тобой, Яся, — тяжело дыша, резюмировал он.
Я отвернулась, дрожа всем телом и размышляя о том, как бы мне сбежать от него. Впереди черным провалом зияла открытая дверь гардеробной. Да, Егор тоже не слабак, но ему придется повозиться с дверью, а это подарит мне несколько секунд на то, чтоб вылезти в окно, перелезть через парапет и по водосточной трубе спуститься в сад. А там собаки. А Егор с детства боится собак, называет их мерзкими тварями и вообще старается избегать встреч с ними.
Осталось только выбраться из-под него.
Егор уже склонился надо мной, пытаясь поцеловать меня в губы. Но я отворачивалась и яростно размахивала перед собой руками, одновременно пытаясь упереться ногами ему в живот. Однако всякий раз ему удавалось спасти свое лицо от моих ногтей, а мои ноги соскальзывали с его пресса.
Сообразив, что так мне не выбраться, я предприняла отчаянную попытку — резко крутнулась всем телом вправо, надеясь скатиться с кровати. И мне бы это удалось — я по пояс свесилась на пол и потянулась руками к двери в гардеробную — если бы Егор не стоял коленями на юбке моего платья. Можно было бы надеяться, что тонкая ткань порвется, ну, или хотя бы сползет вниз. Но гадкая вискоза зацепилась за вдруг одеревеневшие соски, и наотрез отказалась рваться. Егор воспользовался моим замешательством, крепко схватил за волосы и забросил обратно на кровать. Я взвизгнула от боли — и тут же получила крепкую затрещину, от чего у меня из глаз брызнули слезы.
— Я предупреждал — будешь орать, буду бить, — выдохнул брат мне в лицо, когда я приложила руку к нещадно горевшей щеке.
— Егор, не надо, прошу тебя... — повторяла я, уже не надеясь на то, что это хоть что-то изменит.
Он склонился к моим губам, и его язык тут же проник в мой рот, прервав мольбы. Одной рукой он прижал мои запястья над головой, а другой залез мне под юбку.
Мне было гадко и противно, что мой брат, мой любимый брат, который, как мне казалось, понимал меня лучше всех, сейчас делал со мной такое. И я плакала, пытаясь вытолкнуть его язык из своего рта, но его напор был слишком сильным.
Когда я почувствовала, как его пальцы прикоснулись к моей промежности сквозь ткань трусиков, я стала сопротивляться с новой силой, неистово вертя бедрами из стороны в сторону. Но мои движения были ограничены его коленом и дурацким платьем цвета электрик, которое я уже ненавидела, поэтому ему не составило никакого труда на ощупь сорвать с меня белье. Я завыла ему в рот, обливаясь слезами. А он отпрянул от меня, убрав руку от моего живота, и опять с силой ударил по лицу:
— Молчи, сучка, а то вообще отсюда не встанешь.
— Не надо, перестань, Егорушка, пожалуйста... — шепотом просила я.
Но он не слушал. Задрал мне юбку — ткань затрещала под его пальцами — чуть развел половые губы и вошел одним толчком.
Я прикусила губу, чтобы не заорать, потому что скулы еще очень хорошо помнили его удары, но слезы из глаз потекли с утроенной силой — мне казалось, что он разрывал мне кожу, двигаясь на сухую.
Я думаю, ему тоже было больно, но он не останавливался и продолжал давить и толкать.
— Ты у меня потечешь, сучка, — шептал он, с остервенением кусая мои губы.
А я ревела, уже даже не пытаясь сопротивляться. Лишь в голове стучало — меня насилует мой собственный брат, меня насилует мой родной брат!
Он не стал кончать мне во влагалище. Вместо этого он вышел, отпустил мои руки и попытался притянуть мою голову к своему члену. Я решила, что это мой шанс. Резко вывернулась, оставив в его руке хороший клок волос, полоснула ногтями ему по лицу и плечу, выдрала кусок подола платья и бросилась в гардеробную.
Замок щелкнул. Ему понадобится несколько секунд на то, чтобы понять, что произошло, еще несколько секунд на то, чтобы прийти в себя, встать, и попытаться открыть дверь. Думаю, минута у меня есть.
Я выхватила из кучи одежды первое, что попалось под руку. Хорошо, что у меня одежда всегда свалена кучей на полу, а не аккуратно развешена по шкафам, как требует мама — в противном случае мне бы пришлось терять время, шаря по вешалкам и полкам. А так...
Кажется, это куртка, значит, где-то должны быть и штаны.
За дверью послышалась возня.
Главное, не забыть сумочку с деньгами, документами и телефоном.
Я схватила свой клатч и вылезла в окно как раз в тот момент, когда ручка двери нервно задергалась. Всего пара шагов по парапету влево — я уже не раз проделывала такие фокусы, когда папа сажал меня под домашний арест. Водосточная труба — только бы выдержала! Мои ноги коснулись земли, и мне под коленку тут же ткнулся холодный влажный нос:
— Баська, — тихо воскликнула я и потрепала покрытую короткой шерстью холку.
— Яся, — сверху донесся тихий шепот Егора.
Баська злобно ощерился — да, у них с собаками это взаимное.
— Яська, не делай глупостей, вернись, — с тревогой шептал он.
— Глупостью было вернуться сегодня утром, — ответила я с горечью и побежала напрямик через лужайку.
Баська решил, что я с ним играю, и побежал следом за мной, весело тявкая.
— Басенька, миленький, — я развернулась, присела перед ним на корточки и обхватила свободной рукой его толстую шею, — прости, но сегодня я с тобой не поиграю, — он жалобно заскулил. — Мне нужно идти, оставаться здесь мне опасно.
Он понимающе лизнул меня в щеку, развернулся и побежал к дому. И все-таки собаки лучше людей.
А я повернула ... к ограде. Если ее не заделали — а я знала, что ее не заделали — то она должна быть здесь. Я отодвинула лозы дикого винограда в самом дальнем от дома углу сада, единственном, где не было ни фонарей, ни видеокамер, и пролезла в дыру, которую они скрывали.
Ползти пришлось на четвереньках — да, я девушка хрупкая, но уже не такая хрупкая, какой была, пока училась в школе. Тогда я могла пройти здесь, лишь немного наклонив голову.
Вылезла я в десяти метрах от трассы. Нужно только переодеться, прежде чем кидаться под машины. Я надела штаны, заправив в них разорванную юбку платья, куртку застегнула на все пуговицы, волосы заправила за воротник, сумочку предусмотрительно спрятала за пазуху, приготовив лишь пару купюр для того, чтобы расплатиться с водителем.
Время было еще не позднее, машин на трассе было довольно много, некоторые еще ехали в сторону города.
Я махнула рукой, и передо мной плавно затормозил темный старенький «форд гранада». Тонированное стекло опустилось, и из салона раздался вкрадчивый мужской голос:
— Вам куда, девушка?
Я замерла — это тот же голос, каким разговаривал со мной вчера незнакомец.
Дверца бесшумно открылась:
— Садись, — мягко приказал он.
Я машинально села на сиденье. Дверца мягко хлопнула, машина покачнулась и почти беззвучно тронулась.
Против ожидания в салоне не воняло бензином, чем часто грешат старые машины, и играла тихая приятная музыка.
Сначала я смотрела прямо перед собой и лишь спустя пару поворотов украдкой посмотрела на водителя.
Черная вязаная шапочка на макушке, из-под которой по плечам рассыпались длинные черные косички, глаза скрыты за черными круглыми очками. Роста небольшого, но довольно плечистый. Одет в защитного цвета обтягивающую футболку и в камуфляжные штаны. Сильные руки в мотоциклетных перчатках уверенно держат руль. Ведет спокойно, без рывков.
— Меня изнасиловал мой родной брат, — брякнула я и тут же испугалась — а вдруг это не он?
Но он лишь спокойно кивнул, переключил передачу и свернул с трассы.
— Куда вы меня везете? Мне же не туда! — воскликнула я и дернулась, чтобы схватить руль, но он спокойным властным движением остановил меня.
Машина замерла, и он поставил ее на ручник.
— Выходи.
— Опять будете меня пугать?
Он мотнул головой и вышел из машины. Дверца передо мной открылась, и он несколько неуклюжим жестом подал мне руку. Я оперлась о нее и вышла.
И замерла — вокруг сверкали звезды. Не только сверху, но и снизу, и справа, и слева, и насколько хватало глаз тянулась эта сверкающая бездна.
— Где мы?
— Там, где мы сможем спокойно поговорить, — улыбнулся мой похититель. — И там, откуда ты не сможешь сбежать, пока не дослушаешь меня до конца.
— Значит, в этом и заключался мой шанс? Чтобы мой родной отец пытался меня убить, а мой родной брат меня изнасиловал?
Его улыбка стала шире, и мне решительно расхотелось на него сердиться.
— Твой шанс заключался в том, чтобы увидеть, в какой грязи ты живешь. Чтобы ты не погрязла в этом еще глубже. Чтобы ты сама смогла от этого освободиться, — он вдруг уселся на — землю? Или на чем мы там стояли? И скрестил ноги.
Я села рядом с ним:
— А иначе никак нельзя было?
Он покачал головой.
— И что мне теперь делать?
— Думать. Головой думать, а не тем, чем ты думала раньше.
— Они будут меня искать, — со вздохом согласилась я.
Он кивнул.
— И найдут Шурика...
Он снова кивнул.
— Надо вывести его из-под удара...
— Верно, но не только его.
— Да, и его папу...
— И его папу...
— А потом?
— Сейчас надо выиграть время. Ты же помнишь, у тебя свадьба через неделю.
— Конечно, помню, — с досадой кивнула я. — Только свадьбы не будет.
— Ну, это само собой. А ты не задумывалась, почему свадьба назначена именно на эту дату? Почему не раньше и не позже? Ведь обычно в ЗАГСе на раздумья дают месяц, а вам дали всего две недели.
— И почему же?
— Э, нет, детка, ответ на этот вопрос ты должна найти сама. Я тут так, мимо проезжал, решил тебя подвезти. И задать парочку правильных вопросов.
— И что же мне теперь делать?
— Поехали, — он поднялся, взял меня под руку и помог сесть на сиденье.
— Зачем вам это? — спросила я, когда он завел машину и поехал вперед.
— Какая тебе разница?
— Интересно, — я пожала плечами.
— Мне тоже, — улыбнулся он, резко вывернул руль вправо, и вокруг нас замелькали огни фар других автомобилей, проносившихся мимо на огромной скорости.
Потом мы остановились возле знакомого подъезда. Я вышла из машины, глядя вверх и пытаясь угадать, куда выходят окна его квартиры. А когда развернулась, чтобы поблагодарить незнакомца, его уже и след простыл.
Я поднялась на третий этаж, медленно подняла руку к звонку и застыла в нерешительности — может, стоит пересидеть где-то в другом месте? У какой-нибудь подруги? И поморщилась — подруги стали подругами только потому, что у нас появились деньги. Скажи я им, что у меня проблемы, они тут же испарятся, как испарились семь лет назад.
Тут щелкнул замок. Я отпрянула от открывшейся двери. На пороге стоял мужчина средних лет такого же огромного роста, как и Шурик, с голым торсом и в тренировочных штанах.
— Вы к кому? — спросил он сонно.
— А... Шурик дома? — спросила я, стараясь смотреть ему в лицо, а не отводить взгляд.
Он кивнул и посторонился, пропуская меня в квартиру.
— Шур, к тебе пришли, — крикнул он, почти оглушив меня, и протиснулся прямо по коридору.
— Яра? — Шурик выглянул из кухни и сначала попытался нахмуриться, но вместо этого расплылся в улыбке. — Я знал, что ты там надолго не задержишься.
— Саша, — я кинулась ему на шею и разрыдалась.
Он подхватил меня на руки и отнес в комнату, где уложил на диван, сел рядом и долго-долго пытался меня успокоить, лишь слегка поглаживая по спине.
— Что случилось, Яра? — спросил он, когда небо за окном уже начало светлеть.
Я всхлипнула еще пару раз, потом села лицом к нему и громко шмыгнула носом:
— Я сбежала из дома...
— Здорово, — он вдруг широко улыбнулся и обнял мои плечи. — Давно пора.
— Ты не понял, — я с трудом отстранилась от него и посмотрела прямо ему в глаза. Все он понял, причем еще утром. — У меня свадьба через неделю, но свадьбы не будет...
— И что теперь? — он улыбнулся еще шире.
— Нам нужно уехать, сегодня же... сейчас же... и твоему папе тоже...
— Прости, мы не можем — у нас работа, — он тяжело вздохнул.
— Дурак! — резко выкрикнула я. — Они будут меня искать, а когда найдут тебя или твоего папу...
У меня перед глазами вдруг снова возникло видение моего трупа — это придало мне сил:
— Вас убьют, понимаешь? Им нужна эта свадьба, и они пойдут на все, только бы она состоялась! — крикнула я и зажмурилась.
— Ты всегда закрываешь глаза, когда думаешь, что находишься в опасности. Почему? — с улыбкой спросил Шурик.
Я открыла глаза и посмотрела на него с удивлением.
— Яра, я все понял, еще когда пришел к тебе вчера. Я догадывался, что ты сбежишь из дома, но я думал, что ты хотя бы до утра потерпишь...
— Егор... — прошептала я.
— Что?
На моих глазах снова выступили слезы:
— Он... он... изнасиловал меня, — я закрыла руками лицо и разрыдалась с новой силой.
Шурик снова обнял мои плечи и прижал мое лицо к своей груди.
— Что ты предлагаешь? — его голос изменился — он стал жестким и холодным.
— Уедем... сегодня... сейчас...
— Хорошо...
Он встал, взял с тумбочки телефон:
— Алло, Петрович?... Да... слух, нам с батей две недели за свой счет надо... да, потом сочтемся... ага, бывай...
А потом выглянул в коридор:
— Бать, а ты давно тетю Галю проведывал?
— Да уж давненько, — отозвался его папа из комнаты напротив.... 
— Может, съездим к ней на пару неделек?
— А как же работа?
— Работа не волк, в лес не убежит, — Шурик повернулся ко мне и весело подмигнул.
И я вдруг совсем успокоилась — все будет хорошо. С этим человеком, с этими озорными светло-карими глазами, все будет хорошо.
— Когда едем? — его отец подошел к двери в комнату и взглянул на меня поверх плеча сына — с пониманием и сочувствием. Он все слышал.
— Как только, так сразу, — кивнул Шурик.
— Тогда я пошел собираться, — сказал его отец и скрылся в коридоре.
— Деньги у меня есть, — сказала я.
— А телефон?
— Конечно.
— А вот это зря — отключи, вынь батарею и сим-карту, а потом разбей, — командовал Шурик, пока я нервно выуживала свой клатч из-за пазухи. — И вот еще что — кредитки. Скорее всего, их заблокируют, как только откроются банки. Поэтому лучше снять наличку, сколько сможем, до девяти часов утра, чтобы потом даже соблазна не было ими воспользоваться...
В подаренном позавчера конверте оставалось чуть больше тысячи, на кредитке — тысяч десять...
Мы сделали все, как сказал Шурик, и в девять утра уже сидели в тесной душной маршрутке, обливаясь потом.
На душе было легко, карманы джинсов Шурика задорно оттопыривали аккуратно завязанные резиночкой пачки купюр, а его папа сидел на два ряда дальше нас у окна, поставив одну сумку в проход, а другую себе под ноги.
Маршрутка, резко виляя и подпрыгивая на каждом ухабе, весело выскочила на трассу, водитель чуть не на всю громкость врубил какой-то древний шансон и вдавил педаль газа в пол, похоже, напрочь забыв о тормозах.
И не успела я привыкнуть к тряске и к качке, как Шурик вскочил со своего места и пошел к выходу, как ледокол, прорываясь сквозь ряды клетчатых сумок, потертых чемоданов и грязных рюкзаков. Я вцепилась в его локоть и зажмурилась, в любую секунду ожидая недовольного окрика или даже пинка.
— На восьмом останови, — обратился Шурик к водителю.
Тот коротко кивнул, и машина резко затормозила, чуть не перекинув меня через передние сиденья. Дверь открылась, Шурик ловко спрыгнул на дорогу, потом галантно помог спуститься по узким ступенькам мне и принял одну из сумок у своего отца, который, почему-то не вышел следом за мной.
Маршрутка недовольно хрюкнула и резко сорвалась с места, оставив нам на память лишь клубы пыли и выхлопа.
— И что теперь? — спросила я, проводив наш транспорт печальным взглядом.
— Ловим машину, — подмигнув мне, весело ответил Шурик и поднял руку.
И тут же у обочины остановился старенький темный «форд гранада». Я напряглась и сильнее вцепилась в локоть Шурика.
Стекло передней пассажирской двери опустилось. За рулем сидел невысокого роста щуплый дедушка с благородной сединой и горбачевской залысиной. Он приветливо улыбнулся:
— Куда направляемся, молодежь?
— К морю, — улыбнулся Шурик.
Дедушка кивком головы указал на задние сиденья:
— Ехать долго, кондиционера у меня нет, так что будем периодически останавливаться на заправках и у магазинов, чтобы купить воды.
Мы согласно кивнули, и я влезла на заднее сиденье.
И тут же задремала. Под мерное урчание двигателя, под неспешный напевный говор дедушки, под тихий джаз, лившийся из динамиков в задней панели, мне снился удивительный сон. Будто мы с Шуриком бредем, обнявшись по ночному лесу. Вокруг завывает волком ветер, скрипят деревья, гремит гром, над нашими головами проносятся угрожающие темные тени, но все это нас не касается, будто мы бредем по стеклянному коридору, вроде того аквариума в Барселоне, и отделены от леса прозрачной, но прочной стеной. Но вот лес подходит к концу, тучи расходятся и нас освещают лучи утреннего солнца, как финальный аккорд классической симфонии, как обещание безграничного, как этот свет, счастья, как...
Машина вдруг дернулась и остановилась.
— Приехали, милая, — ласково шепнул Шурик, перегнувшись через переднее сиденье, и нежно коснулся губами моей щеки.
Я раскрыла глаза. Из-за его спины лился приятный красноватый свет. Я подумала, что это свет фонарей, но я ошиблась — машина стояла на самом краю широкого песчаного пляжа, за которым тихо плескалось белое море и отражало какой-то совершенно невообразимый закат.
Красота-то какая! Не помня себя, я выскочила из машины и побежала по чуть влажному, но еще горячему песку к воде. Уже у самой кромки волны я одним движением скинула с себя одежду и нырнула. Вода была теплой, как молоко, и густой, как масло. Она обволакивала меня, проникала в каждую пору, в каждую щелочку, и смывала с меня всю грязь, как старую облупившуюся краску.
И вдруг к моей спине прижалось горячее крепкое тело. Я ощутила его возбуждение поясницей, его нежность плечами и его заботу губами. Резко развернулась к нему и посмотрела прямо в глубину этих чайных глаз. Я еще никогда не видела такого — смесь горячности, смущения, страсти, страха, боли, отчаяния, ликования и счастья. И все это принадлежит мне! Весь мир в его глазах — мой мир!
И я прижалась к нему всем телом. Он подхватил меня руками под бедра, чуть раздвинул ноги и вошел. Вода облегчила вход, чуть охладила наш пыл, но я крепко обхватила его плечи и талию и попыталась насадиться так глубоко, как это только возможно в условиях почти невесомости. И глухо застонала от удовольствия.
Всего несколько часов назад там побывал другой человек, но тогда все было иначе. В его глазах пылала только похоть и презрение. Он слышал только себя, и ему было плевать на меня.
Шурик же не отрывал от меня глаз, чутко реагируя на каждое мое движение, на каждый звук, заботясь не только о себе, но и обо мне.
И вода, казалось, кипела вокруг нас. А где-то далеко на белом песке в темном стареньком «форде гранада», заложив руки за голову, ухмылялся парень в вязаной шапочке и мотоциклетных перчатках...
Движения Шурика становились все яростнее, его судорожные вздохи, похожие на всхлипы, все чаще. Я же стонала и кричала, давая ему понять, что мой пик уже наступил, когда он вдруг замер, уткнулся носом мне в плечо и тяжело выдохнул. Я тоже положила голову ему на плечо.
— А я думала, ты никогда не решишься, — выпалила я на одном дыхании.
Он не смог ответить, лишь ухмыльнулся. И мы вместе погрузились под воду.
Когда мы вышли на берег, солнце уже село, небо потемнело, а «форд гранада» исчез, как ночью у подъезда Шурика. Наши вещи лежали на песке нетронутые. Шурик на всякий случай пересчитал деньги в карманах и переложил их на дно сумки, а я лишь посмеялась его предосторожности — этому парню не нужны наши деньги.
В гостиницу в пяти минутах ходьбы от пляжа, мы заселились без проблем. Девочка-администратор не спросила у нас ни паспортов, ни других документов. Номер нам достался однокомнатный с ванной и одной полуторной кроватью, которую мы тут же и обновили.
И следующее пробуждение было не хуже предыдущего — язык Шурика с величайшей осторожностью исследовал складочки моего влагалища, в то время как его руки с не меньшей осторожностью мяли мои соски. А я плавилась под ним, как горящая свеча, превращалась в податливый воск, из которого он мог лепить все, что ему хотелось. Но он не пользовался своей властью надо мной. Почему-то я знала, что первое же мое «нет» не превратит его в безжалостного зверя. Что он все поймет...
Следующие два дня мы не выходили из номера даже на обеды. Нам было так хорошо вдвоем, что мы не чувствовали ни голода, ни усталости. А на третий день, Шурик предложил прогуляться по набережной. Оказывается, он уже не раз бывал здесь и с отцом и с друзьями, а потому хорошо знал, где что находится. Естественно, он вызвался провести мне экскурсию по местным достопримечательностям. Я про себя посмеялась — какие достопримечательности могут быть в обыкновенном курортном поселке? Рынок да магазины? Но я снова ошиблась. Здесь прелестная маленькая набережная, прогуливаясь по которой ощущаешь себя где-нибудь в Париже на берегу ... Сены или во Франкфурте, только в тысячу раз лучше и роднее. Здесь такие сады, которые и не снились луарским замкам или английским поместьям, потому что они естественные и похожи на бабушкин садик за домом. Здесь такие магазинчики, что Милан и Нью-Йорк просто нервно курят в сторонке — такого разнообразия безделушек, сувенирчиков, открыток, пляжных принадлежностей, соседствующего с самыми удивительными, но совсем не экзотическими фруктами, рыбой и сладостями, я не видела нигде.
Первым делом мы купили мне купальник и пару платьев — совершенно одинаковых по крою, но абсолютно разных по цвету. И пляжные тапочки-вьетнамки с застежкой, как на моих старых детских сандалиях.
Шурику мы купили широкополую шляпу и солнцезащитный крем косметической фирмы, о которой я никогда не слышала, но который пах в точности, как мой, оставшийся дома, купленный в самом дорогом магазине косметики в Лондоне. Даже флакон был такой же формы.
Мы гуляли до самого вечера, когда улица наполнилась такими же отдыхающими, как и мы, и медленно зашагали обратно в гостиницу, чтобы снова упасть в нашу полуторную кровать и предаться самым сладким и самым желанным любовным утехам.
Как вдруг в толпе, что двигалась нам навстречу, среди ярко одетых и шумных отпускников, я увидела глаза — холодные, будто прожигающие меня насквозь, равнодушные и убийственные. У меня перехватило дух, но кроме неясных ощущений, я не могла сказать об этих глазах ровным счетом ничего. Шурик посмотрел на меня с тревогой, но я улыбнулась ему, мол, не беспокойся, все в норме.
Пару десятков метров спустя, когда приступ паники прошел и растворился в предвкушении сладких ласк, я повернулась к Шурику, чтобы что-то сказать, приободрить, и с размаху врезалась в худую костлявую грудь, обтянутую черной шелковой рубашкой. Я подняла глаза и встретила тот самый взгляд, который всего несколько минут назад так напугал меня. Но теперь я могла описать не только свои ощущения, но и владельца этого взгляда. Высокий худощавый парень лет двадцати пяти-тридцати от роду, хотя, возможно, и больше (просто язык не поворачивается назвать его мужчиной), с длинными черными волосами, бледной кожей и ярко-желтыми глазами. Не просто светло-карими, как у Шурика, а именно ярко-желтыми. Таким цветом в детских книжках рисуют солнце, но если нарисованное солнце обычно улыбается, то эти глаза, казалось, горели настоящей ненавистью. Или нет, ненависть это слишком громко сказано — равнодушием, безразличием и холодностью. Незнакомец окинул меня презрительным взглядом и прошел вперед, позволив мне упасть на колени.
— Яра, милая, что с тобой? — Шурик опустился рядом со мной и смотрел на меня встревожено.
— Ничего, — я улыбнулась через силу, — видимо, голову напекло. Пойдем скорее в гостиницу.
Он помог мне подняться, а я украдкой посмотрела вслед тому страшному типу, но он будто растворился в дрожащем от жары воздухе.
В гостинице я отказалась от ужина и даже от «десерта» и сразу легла спать. Мне снилось что-то совершенно сумасшедшее — какие-то разбитые камни, брызги и потеки крови, языки пламени, и эти горящие равнодушием желтые глаза, огромные клыки и длинные черные когти. И вырванные с петлями ворота нашего дома...
А потом мне приснилась мама. Она протягивала ко мне руки, говорила что-то, но я не слышала ее слов. Я плакала и кричала, что я не слышу, не понимаю. А потом по ее щекам потекла кровь вместо слез...
И я резко вскочила на постели. Шурик стоял рядом с кроватью на коленях, положив голову на скрещенные руки, и спал. Когда я вскочила, он поднял лицо и несколько раз сонно моргнул.
— Яра, милая, ты проснулась?
— Я долго спала?
— Две недели... у тебя был жар. Приходил врач, но ничего толком сказать не смог. Дал жаропонижающее и сказал звонить ему, если будут какие-либо изменения.
— Я что-то говорила?
— Да, ты плакала, звала маму, меня, умоляла чего-то не делать...
— Нам нужно вернуться...
— Ты уверена?
— У меня дурное предчувствие...
На следующее утро мы выехали в направлении города. Добирались мы без приключений, но всю дорогу мое сердце колотилось так сильно, но я почти ничего не слышала. Едва прибыв в город, я кинулась домой.
И первое, что я увидела, был сидевший на дороге Бася. Он радостно поджал уши и завилял хвостом, заметив меня, а когда я подошла, он кинулся мне на руки так, будто всегда ждал только меня, и вылизал своим шершавым языком мне все лицо.
Мы поднялись по петлявшей по пригорку знакомой дорожке...
Ворота были сорваны с петель и валялись покореженные на изумрудной траве лужайки, как заплаты из мешковины на тонком шелке. Я с трудом заставила себя пройти мимо них, а не грохнуться в обморок. А вот Баська дальше не пошел.
Я прошла по аллее под обгоревшими тополями, и с каждым шагом надежда застать мою родню в живых таяла, как снег по весне. Но я мужественно приблизилась к дому...
Точнее к тому, что от него осталось — к груде обгоревших кирпичей и обломков дерева, битого стекла и мрамора, обнесенного небольшой деревянной оградой и желтой полицейской лентой.
При моем приближении раньше невидимый полицейский вытянулся по стойке смирно:
— Нельзя, это место преступления... — но увидев мое лицо, он умолк.
— Что... здесь произошло? — спросила я вдруг осипшим голосом.
Он передернул плечами:
— Доподлинно неизвестно... ведется следствие... три дня назад соседи вызвали пожарных... а пожарные уже вызвали нас, когда наткнулись на первое тело...
— Никто... не выжил? — спросила я и отвернулась. Почему-то я знала, что никто не выжил...
Он промолчал.
Я кивнула и медленно побрела обратно к воротам.
— Вы... ведь дочка хозяина? — спросил мне в спину полицейский.
Я снова кивнула, и у меня подкосились ноги. Он поймал меня под руку и усадил на невысокий пенек, когда-то служивший ножкой столика для пикников.
— Вам надо будет явиться к следователю... — он вложил мне в руку визитку. — Простая формальность...
Я еще раз кивнула, встала и продолжила свой путь к воротам...
Так вот сколько стоит шанс...
И из моих глаз потекли слезы...