— А он не буйный? — Спросил солдат у прапорщика, — может закоцать его в браслеты?
— У меня есть уши, — сказал я, — Вы говорите обо мне так, будто я собака, а не человек!
— А хрен тебя знает? — сказал вэвэшник, — написано, что тебя везут в психушку.
— Так не на лечение, а на экспертизу. Чувствуешь разницу?
— Всё равно посади его в одиночку в самый конец, — приказал главный.
— Повезло тебе, — усмехнулся охранник, — рядом с бабой будешь сидеть в отдельном купе.
— За, что она? Сколько лет и как звать, сразу поинтересовался я
— На ходу подмётки рвёшь! — Усмехнулся служивый, — Ольга, 25 лет. Башку топором отцу отрубила.
— Нифигасе?! Повезло! Офигеть надо!
— Только она ни с кем разговаривать не хочет. Себе на уме.
— Понятно, — ничего не понял я, особенно, в чём мне повезло.

Пока охранник отыскивал ключ от связки моего купе, подозреваю, он спецом меньжевался, я разглядывал свою соседку. Она сидела у противоположной стены, вперив невидящий взгляд, куда-то вдаль. Миловидное лицо, ладная фигурка. Нежные тонкие пальцы, прикрывающие симпатичные коленки были похожи на музыкальные. Я попытался поймать её взгляд и улыбнуться ей ободряюще. Она мимолётно взглянула на меня и повернулась, вперив взгляд в противоположную стенку. Наконец дверь была открыта, я вошёл в купе спец вагона, прозванного зэками: «Столыпин»

Сильно хотелось курить, но охрана пообещала дать отменных пиздюлей, тому, кто посмеет курить на стоянках. «Потому, что тут от дыма не продохнёшь. Поезд тронется, и курите сколько влезет».
Наконец состав громыхнул и стал медленно набирать ход. Этапируемые зэки, кто куда, дружно задымили в коридор. Дым тут же подхватывался ветром и, уносило из вагона. Я достал беломорину и с наслаждением закурил. В соседней камере раздался шорох. В стене было прокручено две дырочки, размером с указательный палец. Я приложил к одной из них губы и сказал:
— Оля привет! Меня, Юра зовут. Ты куришь? Если да, то я тебе прикурю и закину.
Молчание.
Я набрал в лёгкие побольше дыма и пустил тоненькую струйку к ней через дырочку. Тут же пальчик девушки закрыл её.
— А понял! Ты не куришь... Извини... А знаешь, я вот представил: Мы с тобой едем в поезде в одном купе на воле. Ты подсела на остановке. Но оказалась совсем неразговорчивой. Ну, типа... бука.
В соседнем купе раздался тихий смешок.
Воодушевившись я в упоении стал продолжать.
— Я тебя спрашиваю, как зовут, а ты, молча, надула свои прелестные губки. Тогда, чтобы привлечь твоё внимание, стал показывать фокусы с картами, но это тоже было тебе не интересно. Тогда отчаявшись, я решил перекусить, чем Бог послал. А Бог послал мне: запеченную курицу. Насколько помидоров, огурцов, зелёный лучок, — перечислял я всё это, давясь слюной.
Я живо представил давно забытый вкус божественных продуктов и взглянул на полбуханки чёрного хлеба и традиционную палку селёдки, которую обычно выдавали перед этапом. Рядом с ними сиротливо соседствовала последняя банка консервов.
— И ещё там была банка с моей любимой килькой в томате, — взглянув на неё, продолжил я
— Юра перестань, пожалуйста, — тихо сказал ангельский голосок за стенкой, — У меня ничего нет кроме куска хлеба и ржавой селёдки. Я бы за банку кильки, не знаю что...

— Сейчас поправим! — сказал я, и громко крикнул: «Командир!»
Через секунду выскочил солдат, который сопровождал меня. Следует учесть, что последняя хата в коей я обитался, была как раз у входа.
— Чё орём? Усмехнулся он, — пиздюлей захотелось?
— Прям мечтаю! — Расхохотался я, — открой кормушку, а потом эту баночку, потрясая баночкой с килькой, пояснил я свою просьбу.
Солдат откинул кормушку, воткнул штык нож в банку и двумя движениями вскрыл её.
— Держи, — передавая её мне, осклабился он.
— Не-е, командир, Оле передай. Это для неё, — кивая на соседнее купе, попросил я.
— Как, ты?! — удивился он, — ну ты даёшь! Она вообще ни с кем не разговаривает...
Солдат скрылся из моего вида, послышался стук откидываемой кормушки.
— Это тебе Юрий передал. Ешь на здоровье.
Парень закрыл кормушку и ушёл к себе...

За стенкой послышались звуки. Оля ела осторожно и тихо, вероятно помогая себе корочкой. Попив воды, она прильнула к дырочке в стене и сказала:
— Спасибо, Юра! Ты прямо волшебник.
— Не за что Оль. На здоровье.
Я прикурил папиросу и крепко затянулся. Я не смел, осуждать её за то, что она сделала, не зная досконально, как и что там произошло, а спрашивать боялся, можно было враз разорвать ту тончайшую ниточку, которая протянулась между нами.
— Юр, прикури и, пожалуйста, просунь мне, если это тебе не трудно.
— Конечно, не трудно! — сказал, я и просунул папиросу огнём к себе.
Мне было приятно слышать не только её ангельский голосок, но и уже давно забытую манеру общения, она в каждое предложение вставляла: «пожалуйста», «Спасибо». Хорошо, хоть на «ты» обращалась. В зэковской среде не принято «выкать». Тут же в ответку получишь поговорку: «Вы-ебу, Вы-сушу, Вы-дрочу».

Девушка, сделала затяжку и тут же закашлялась. Подозреваю, она была не курящей.
— Ты ведь никогда в жизни не курила, — сказал я, — а зачем, тогда?
— Пора начинать, — грустно поведала она.
Я заглянул в дырочку, она сидела у моей стены. Её не было видно.
— Ольчик, — попросил я, — сядь, пожалуйста, напротив, хочу на тебя посмотреть.
Она с готовностью исполнила мою просьбу. На сей раз передо мной сидела совершенно другая женщина. Она что-то сделала со своей причёской, на ногах были чулочки, а не типа лыжный костюм. Симпатичные светлые трусики были прикрыты тёмной плиссированной юбкой. Одна из дырочек, была достаточно низко, чтобы разглядеть их краешек. Я здорово возбудился, как молодой человек прошлого века, случайно заметивший прелестную ножку, упрятанную под многочисленными юбками. Моя рука тут же оказалась в брюках и принялась, что-то там, сильно затвердевшее, тереть, мять гладить.

Она пересела к моей стене и стала говорить.
— Юр, знаешь мне, конечно, приятно твоё отношение ко мне. Потому что ты придумал себе образ прекрасной дамы, но это совсем не так.
— А как?
— Я преступница и совершила тяжкое преступление...
— Понятно... А я добропорядочный гражданин, и оказался здесь совершенно случайно. По навету и наговору. Я же ничего не совершал предосудительного, верьте мне люди! А то, что один из негодяев напоролся своим пузом на нож, который я взял в руку, чисто посмотреть — это его вина, а не моя. А второй споткнулся, когда хотел его поддержать и наткнулся своей грудью на нож прямо в сердце. Но ведь в том нет моей вины, правда, же? Я ведь не нарочно? Всё произошло чисто случайно... А третий жил ещё долго. Это вина врачей, уверен! Он прожил почти две недели. Нет, здесь нет моей вины, — чуть ли не на полном серьёзе продолжил я, — Пред тобой, Оленька, можно сказать агнец божий, а меня посадили в тюрьму с убийцами, грабителями и насильниками.
— За что ты их так? — Спокойно спросила Ольга.
— Месть, — ответил я, — они покушались на честь и достоинство моей женщины... на мою впрочем, тоже, — немного помолчав, докончил «агнец божий»
— А я ударила топором своего отчима прямо по шее... Это наверное тоже была месть? Он сильно избил мою маму. Она и сейчас в больнице...
— А менты сказали, что ты голову отрубила своему отцу, — сказал я, — вечно всегда преувеличат. Ну и правильно сделала.
— Ты не осуждаешь меня?! — удивилась Ольга.
— С какого коня? — грубо ответил я, — я не судья и не прокурор. Окажись я рядом с тобой в тот момент, добавил бы ещё, чтобы наверняка.
— Какой ты кровожадный?! — тихо прошептала Ольга.
— Нет, справедливый, — сказал я, — почему мерзавцам и сволочам всё позволено? А когда справедливость торжествует — она наказывается. Что ему было за то, что он ... избил твою мать, да так сильно, что она попала в больницу?

— Ничего... , — сказала Оля.
— Значит, ты поступила правильно! Не кори себя. Пусть тебе дадут 15 лет, ты выйдешь и продолжишь жить, а он сгниёт в сырой земле, но больше никогда, ни кому не сможет сделать зла, принести вреда.
— Ты так считаешь? — удивилась девушка.
— Более того, я в этом уверен!
— Боже мой, — сказала она, — час назад я была в таком состоянии, что была готова наложить на себя руки. И вдруг привели тебя, и ты всё перевернул! Я теперь, действительно хочу жить. Я ведь была права... Но воспитание... и порицание всех. Соседей друзей... Даже мама, когда узнала... , — Оля всхлипнула но тут же взяла себя в руки и попросила ещё папиросу, — теперь буду курить, — сказала она.

Я не стал её отговаривать. Пусть это вредная и ненужная привычка, но ей это было нужно для доказательства своей правоты. Я перевернул её мировоззрение с головы на ноги, вдохнул в неё дух сопротивления обстоятельствам. Ей теперь хотелось жить всем назло. Мы ещё поговорили о том, о сём, и решили завалиться спать. За окном была ночь. Негромкие голоса не очень-то и мешали. Больше половины вагона спало. Те, у кого были деньги, покупали у солдат, чай, водку и женщин. Женских было целых два купе в самом начале вагона. А между нашими три пустых...

Спал я недолго: часа 3—4. Проснувшись, закурил. Тут же услышал шорох в соседнем купе.
— Юр, ты уже не спишь? — услышал я прелестный голосок.
— Да, проснулся только что... , а ты?
— Минут 15 назад. Расскажи мне сказочку...
— О чём?
— О нашей встрече в поезде в купе... на воле.
Усевшись на своего конька, я тут же начал:
— Меня ожидал отпуск, я ехал к пальмам, морю и прекрасным женщинам из холодной Сибири в жаркий Крым. На одной из остановок ко мне в купе подсела женщина. Она была очень красива, её волнистые волосы щекотали моё сердце, прекрасные глаза щипали душу, а от ангельского голоска, уши сворачивались в трубочки и разворачивались вновь. Но она была слишком серьёзной и отмалчивалась. Достав из объёмистой сумки книгу: «Письма незнакомки», занялась увлекательным чтением. Все мои попытки разговорить её оборачивались провалом. Она была букой. Отвечала на все мои вопросы односложно: «да, нет». Вконец отчаявшись, я решил бросить это неблагодарное занятие. Время клонилось к обеду. Мой желудок утробным ворчанием прямо заявил об этом. Я решил перекусить, чем бог послал...
— Юра, ну не начинай! — застонала Оля, — А то опять кильку буду просить.
— Это была последняя бака, — с сожалением ответил я, — но у меня есть ещё сало, пряники и сахар.
— Ой! Только не сало. К пряникам я равнодушна, а сахар у меня тоже есть... Лучше продолжай, только без аппетитных подробностей.
— Итак, — продолжил я, — среди всего прочего у меня была баночка кильки в томате.
Завидев её, глаза девушки полыхнули адским пламенем, она отбросила книгу и сказала:
— Всего лишь за один кусочек этой божественной пищи, я готова на всё! Хотите спою? Или станцию?
— Сначала, скажи своё имя, — попросил я, элегантно вскрывая банку.
— Оля! — сказала внимательно слушавшая меня, девушка.
— Божественный аромат рыбного продукта заполнил всё купе, — продолжил я.
Ноздри девушки затрепетали в предвкушении неземного блаженства: «Ах!», — воскликнула она: «Просите, что хотите! Но дайте только кусочек!»
Оля рассмеялась за стенкой. От её нежного смеха у меня закружилась голова, но я взял себя в руки и продолжил.

— Я положил на кусочек чёрного хлеба самую большую рыбину и передал его страждущей. Оля откусила кусочек. На её лице отразилось неземное блаженство. Она медленно пережевала его, поцокав язычком от удовольствия и продолжила поедание божественной еды. Когда всё было закончено, она воззрилась на меня в ожидании, что я потребую от неё взамен. «Снимите блузку и лифчик, я хочу полюбоваться на ваши прелести под ними», — проговорив это, я вдруг испугался, подумав, что она обидится.
Оля затихла, затем сказала:
— Юра дай мне немного времени и помолчи... Смотри в дырочку.
Я прильнул к отверстию в стене. Моя рука тут же оказалась в брюках. Член был твёрдый, как скала. Рассказ, рассказанный мной же, здорово возбудил меня. Я очень живо представил, как это происходит в реальности и, стал тихонько, неслышно мастурбировать. Не прошло и минуты, как девушка села напротив. На ней была сатиновая блузка с отложным воротничком, сквозь неё чуть просвечивал светлый лифчик. Оля расстегнула верхние пуговки и сняла её через голову, тряхнув при этом волосами. Закрыла руками свою грудь. Зато она раздвинула ножки, позволяя мне полюбоваться её беленькими трусиками. Прильнув к нижней дырочке, я это сделал незамедлительно. Я чуть с ума не сошёл от увиденного. Моя правая рука стремительно двигалась. Я расстегнул брюки, было неудобно и тесно. Было очень приятно. Ещё немного и я бы забрызгал стену, но тогда я бы не увидел главного. Убрав руку, попытался расслабиться.

Девушка за стеной, завела руки за спину, бюстик упал, а её руки вновь закрыли то, что мне очень хотелось увидеть. Моя рука вновь оказалась внизу, я продолжил мастурбировать. Оля сильно стеснялась, повернула голову налево в проход, как бы опасаясь, что выходящий солдат увидит её и опустила руки. При виде такой красоты, я уже не мог сдерживаться, стал кончать и застонал. Девушка и так догадывалась, чем я там занимаюсь, поэтому сделала вид, что не заметила. Быстро одевшись, она сложила ручки на коленях и сказала:
— А что было дальше?
— Я попросил её снять трусики и показать то, что под ними, — хрипло продолжил я.
— С удовольствием, — сказала настоящая Оля, — но не прежде чем ты покажешь свой... , — она замялась не находя нужного слова.
Девушка встала и прильнула к дырочке. Я отступил на два шага и продемонстрировал её свой... Он вновь затвердел. Я никогда не обладал эксгибионистическими наклонностями, но в тот раз страшно возбудился, демонстрируя свой член женщине. Она углядела на нём каплю спермы и попросила намазать ей папиросу и передать ей.
Ну и как? — спросил я её.
— Сладковато солоноватая, — ответила Оля, — хочу больше попробовать.
А теперь смотри, — она отошла подальше сняла трусики, приподняла юбку и повертелась вокруг своей оси.
Затем погрузила свой пальчик в сладкую щёлочку и начала мастурбировать.
— Хочу посмотреть как ты это делаешь, — с придыханием сказала она.
Мы поменялись ролями. Теперь я стоял и занимался онанизмом перед её взором, а она смотрела и делала это же с собой. Через пару минут она отступила, села у противоположной стены, сильно вытянула ноги прямо перед собой, закатила глаза, представляя, как мы любим друг друга в вагоне, мчавшем нас к Чёрному морю и пальмам, стала самоудовлетворяться. () Мы кончили почти одновременно. На сей раз я не стал обрызгивать стену, а заполнил левую ладонь. Аккуратно скатав трубочку из плотной бумаги, заполнил её спермой и передал своей женщине. Я уже считал её своей. Будто наша виртуальная любовь, была настоящей. Впрочем, она была такого же мнения. Проглотив мою сперму, сказала, что представила будто сделала мне минет. Мы здорово устали после происшедшего и улеглись рядом. И хотя между нами была тончайшая фанерная стена, нам казалось, что мы чувствуем тепло тела другого.

Я сказал: «Оля я люблю тебя!», она ответила: «Юра и я люблю тебя!».
Через несколько часов стали выводить в туалет. Я снял с себя рубашку и попросил солдата открыть кормушку, чтобы передать ей на память. Потом настал её черёд. Возвращаясь, Оля попросила солдата передать мне свою блузку, тоже на память.
Когда солдат ушёл, она тихонько прошептала:
— Юра, там низ блузки влажный, я вытерлась после нашей любви.
Я тут же прислонил её к лицу и вдохнул её аромат, произнеся при этом:
— Божественный аромат моей женщины, которую я любил!

Через час была её «остановка». Она подскочила к моей камере, ухватилась за волнистые прутья и, заплакав, спросила: «Юрочка мы с тобой встретимся когда-нибудь?»
— Ольчик! Не плачь! Встретимся, обязательно! И поедем к Чёрному морю с пальмами и песком в одном купе.
Она улыбнулась сквозь слёзы и пошла на выход. Мне тоже было очень грустно. Я знал, что солгал ей. Мы никогда не встретились. А её блузку в какой-то из пересыльных тюрем у меня отобрали менты при шмоне и, бросили в мусорное ведро. Ехидничая при этом: мол не пристало мужику таскать с собой бабские тряпки...
Я не сильно горевал. Я помнил тот запах. Запах своей женщины, с которой у меня произошёл виртуальный роман.