«Сегодня в час пополудни в университетском парке обнаружен труп девушки. Предположительная причина смерти — удушение шарфом. Документов не обнаружено. Приметы жертвы — рост около 170 см, худощавого телосложения, волосы длинные, вьющиеся, светлые, глаза красные. Особых примет нет. Всем, кто может опознать эту девушку или иным способом помочь в расследовании, просьба обращаться в Центральный комиссариат полиции департамента Ож».
* * *
Уже который день я сижу в своей комнате. Почему? Что мешает мне выйти? Вот прямо сейчас спустить ноги на пол, встать, пройти от силы десять шагов, взяться за ручку двери...
Я медленно выпрямляю одну ногу, ставлю ее на пол. Он холодный, прикосновение к голой ступне неприятно, но я удерживаюсь от соблазна снова поднять ее на сиденье стула.
— Мама.
Этот голос заставляет меня сжаться в комок, подобрать под себя ноги, крепче обхватить руками колени и еще сильнее раскачиваться взад-вперед.
Я не оглядываюсь. Я не хочу смотреть на нее. Я...
— Мама, — она кладет руку на мое плечо, — как ты себя чувствуешь?
— Не прикасайся ко мне! — кричу и резко вскакиваю со стула. Разворачиваюсь к ней лицом и прижимаюсь спиной к стене. — Не смей меня так называть! Ты не моя дочь! У меня никогда не было дочери! Уходи! Убирайся из моего дома! Убирайся! — хватаю журналы, которые попадаются под руку, и бросаю в нее. Разумеется, не попадаю. Сползаю по стене на корточки и закрываю лицо руками.
Слышу ее тяжелый вздох. Потом удаляющиеся шаги. Потом скрип двери.
И снова меня окутывает тишина.
Отнимаю руки от лица.
Да, у меня никогда не было дочери. Я всегда мечтала о ней. Но у меня был только сын.
И я ненавидела его с того самого момента, как узнала, что это мальчик.
Отчего я так относилась к нему? Возможно, из-за его отца, который испарился, едва узнав о моей беременности. Возможно, из-за моей матери, которая всю жизнь учила меня, что все мужики козлы, что только девочки способны на искреннюю беззаветную и безграничную любовь и преданность...
В результате все двадцать лет своей жизни мой сын безуспешно пытался заслужить мою любовь. Сначала он добровольно отказался от общения со сверстниками в пользу книг. Уже в десять лет он часами просиживал в лаборатории и помогал мне в моих экспериментах. В пятнадцать он окончил школу и поступил в университет на факультет биологии с особым уклоном в генетику. Тогда я впервые почувствовала гордость — моя плоть и кровь решила пойти по моим стопам и продолжить дело всей моей жизни. Но я ни словом, ни жестом не выдала своих чувств. Наоборот, я стала с ним еще резче и строже...
Он приезжал домой на каникулы, рассказывал мне о своих успехах, о том, на какие конференции его приглашали, какие премии он получал. И после каждого его отъезда я гордилась им все больше. Но мне не хватало — чего? Храбрости? Силы? Воли? — сказать ему об этом. Я клятвенно обещала себе, что в следующий раз уж точно расскажу ему, как я горжусь им, какой он у меня умница, красавец, как я счастлива, что у меня такой сын...
В последний раз он приехал необычайно веселым. Даже чересчур веселым. После ужина, когда мы пили кофе в библиотеке, он вручил мне небольшой круглый медальон. В нем была его фотография, маленькая пробирка с прозрачной тягучей жидкостью и несколько темных волосин, причем не срезанных, а, видимо, вырванных с корнем — на некоторых остались даже частички кожи и запекшаяся кровь. На мой немой вопрос он лишь улыбнулся: «Ну, ты же всегда хотела девочку. Я нашел способ, как получить клон заданного пола. Записи об этом я оставлю в лаборатории»...
Ночью он пришел в мою комнату, лег рядом со мной, обнял мои плечи, уткнулся носом в волосы и проспал так до самого утра. А я лежала на спине и боялась пошевелиться, чтобы не потревожить его.
Еще до рассвета он ушел.
А два дня спустя я узнала, что по дороге в университет его машина сорвалась в пропасть и загорелась. Он погиб в огне...
Два месяца после этого я не спала. Если закрывала глаза, то чувствовала его руки на своих плечах и его дыхание на своей шее.
А потом я вспомнила о его подарке и слова, сказанные в библиотеке.
В лаборатории я действительно нашла тетрадь, исписанную его почерком. В ней были четкие указания, как создать клона заданного пола. Мой сын, мой мальчик. Если бы он выжил, если бы я была не так глуха к нему, он бы без труда получил Нобелевскую премию!
И я принялась за работу. Не потому что мне действительно хотелось создать себе дочь, а в память о нем. Его записи были неполными — эксперимент не был завершен. Видимо, он хотел, чтобы его завершила именно я...
Четыре месяца ушло на ее создание. Четыре долгих месяца я мучилась в ожидании, в предвкушении, вскакивала по ночам и бежала в лабораторию, где в специальной камере росла и развивалась моя девочка. Наша девочка. Она была идеальна. Она была одновременно похожа и не похожа на моего сына и на меня...
Как только ее органы и системы сформировались, я отключила аппараты жизнеобеспечения, слила физиологический раствор и дрожащими руками открыла дверцы камеры.
Она задышала сразу, раскрыла глазки и потянула ко мне свои ручки.
И вот тогда меня впервые охватил страх — то, что я держала в своих руках, не было человеком. В своей жизни я видела множество новорожденных детей, видела клонированных животных, даже роботов. Но никогда раньше я не видела такого — огромных ярко-красных глаз. И дело не только в цвете. Дело в пустоте, которая стояла за этими глазами, в равнодушии, в холодности взгляда. Я держала на руках крошечное существо, свое творение, которое смотрело на меня так, словно меня не было, словно оно видело нечто внутри меня и обращалось непосредственно к этому нечто.
Я гнала от себя подобные мысли. Полина была прекрасна. Она была здорова, хорошо набирала вес, быстро росла. По сути, к пяти годам она выглядела уже лет на десять. У нее были золотистые кудри, светлая кожа — этим она была больше похожа на меня, чем на Поля. Но ее взгляд не менялся — он оставался таким же холодным и равнодушным, таким же пронизывающим и испепеляющим одновременно...
А еще через два года она начала превращаться в девушку. И в хозяйку дома.
Постепенно она устранила меня от всех хозяйственных дел, оставив мне только лабораторию — наука ее мало интересовала. Но вскоре в моей sancta sanctorum случился пожар. Я была там. И чудом осталась в живых — меня спасло лишь то, что одно из окон под самым потолком было открыто, и едкий дым вытягивало на улицу. И я готова поклясться, что поджог устроила именно Полина. Да только никто мне не верит...
С недавних пор я стала замечать, что мои же слуги относятся ко мне так, будто я умалишенная — грустно-снисходительно, иначе я и сказать не могу...
Вот и сейчас в мою комнату вошла горничная Жюли:
— Мадам, вам пора ложиться. Уже поздно, — говорила она каким-то чересчур мягким голосом.
Я послушно подошла к кровати позволила себя переодеть и уложить под одеяло.
Жюли заботливо подоткнула уголки мне под плечи и вышла в коридор, выключив свет...
* * *
Я лежу в постели и жду. Чего? Не знаю. Только мне кажется, что сегодня произойдет нечто, по сравнению с чем гибель Поля покажется лишь мелкой неурядицей.
Дверь снова тихонько скрипнула.
Я зажмурилась.
Кто-то легким шагом приблизился к моей кровати, осторожно приподнял край одеяла, лег рядом и прижался ко мне всем телом. Меня охватила дрожь. Когда-то, вот так же прижавшись ко мне всем телом, со мной спал мой сын. Он обнимал мои плечи и тыкался носом в мои волосы...
Чьи-то руки обвились вокруг моих плеч. Я улыбнулась:
— Поль...
Ответа не было.
— Я знала, что ты жив... Я знала, что меня обманули... — шептала я, не раскрывая глаз.
Что-то внутри меня кричало, что это не Поль, что он мертв, что либо это сон, либо это кто-то совсем другой...
Вдруг мягкие шелковистые губы коснулись ... Читать дальше →