Курсант Ыип устало почесал загривок.
Хорошо, что в гигиеническом отсеке нет слежения, и Учитель Ыщь не увидит его в минуту слабости. Чесать загривок, топорщить чешую, нервно подергивать кончиком хвоста и т. д. — привычки, недостойные курсанта Великой Ы, от которых Ыип уже почти отвык...
А все эти проклятые двуногие! Брезгливый Ыип поморщился: ему казалось, что и сюда проник этот ужасный запах. Мало того, что смердят, как помойка, так еще и упрямятся, тупые твари, ­­не желая делать то, чего от них хотят. Такая простая вещь — и столько проблем! Нет, видно, эти ученые дали маху, когда классифицировали их как Ы-57 — нижайший, но все-таки разумный класс...
Пойду уламывать их, сказал себе Ыип. Глянув в зеркало, он невольно приосанился. Насколько, однако же, очевидно великолепие его расы, Великой Расы Ы-1 в сравнении с этими воистину жалкими тварями, у которых из головы растут тысячи отвратительных тонких отростков, — даже на его, Ыипа, примере, хоть и он, Ыип, далеко не красавчик.
Полюбовавшись благородным салатовым отливом чешуи, легкой пластикой щупалец, нежным перламутром слизи на хоботке, Ыип йыхнулся в центральный отсек звездолета. Он предпочел бы фьюфьение или какой-нибудь другой привычный способ передвижения но боялся напугать глупых Ы-57.
Йыхнув к отловленным особям, он обнаружил, что те обмениваются негромкими сигналами.
Это были А-особь и Б-о­­­­собь — в точности, как было предписано. Во всем почти идентичные, А и Б отличались друг от друга строением тела: у А между ног был хоботок, который мог удлиняться вдвое и втрое, а у Б вместо хоботка — щель, в которую, как гласит наука, должен входить хоботок А.
Болтают, со злостью подумал Ыип. Вместо того, чтобы делом заниматься.
Задание Ыипа, забросившее его на край Вселенной, состояло в том, чтобы записать голограмму репродуктивного процесса Ы-57 и вручить ее Учителю Ыщю, чтобы тот передал ее в Банк Знаний. Тогда его, Ыипа, наградят положенным ему Кристаллом Совершенства. В Банке были, конечно, примитивные двухмерные модели этого явления, но качественной голограммы не было до сих пор.
Ы-57 был единственным классом разумных существ, которому для продолжения рода требовалось совокупление двух разнотипных особей — А и Б. Ыип, привыкший к тому, что у всех Ы воспроизводство осуществляется через глубокое, сокровенное погружение в самого себя, до сих пор не мог уразуметь, как это делают на Йэхе. Уже одно то, что рядом с воспроизводящей особью должна находиться другая особь, нарушающая интимное единение с собой, повергало Ыипа в оторопь, — а уж лезть в чужое тело отвратительным отростком своего... Какая примитивная, тупая, бездушная, животная система! Хоть эти ученые и говорят, что когда-то все Ы воспроизводились так, а потом А и Б воссоединились в единой особи, и воспроизводство стало сугубо духовным актом, интимным и утонченным, — но что-то тут не так, думал Ыип, глядя на двуногих розовых уродцев. Не может быть, чтобы мои предки...
Однако пора кончать эту волынку. Будь его, Ыипа, воля, он отрезал бы им пару лишних конечностей — пусть учатся наконец-то телекинезу, тупые твари. Небось тогда быстро взялись бы за ум и сделали бы все, как надо. Но Устав строго-настрого запрещал причинять вред разумным организмам, а центральный отсек был оборудован камерами слежения. Нет, придется снова, снова и снова уламывать их...
— Итак, организмы, долго ли мне ждать? Я могу ждать долго, ибо средний срок моей жизни превышает средний срок вашей на пятьсот пятьдесят восемь и девять сотых процента...
— Тамбовский волк тебе «организмы», — отозвалась А-особь. — Выучил наш язык, дык хоть говори с людьми по-людски...
— Мне нет нужды учить ваш язык и все прочие языки. Я общаюсь с миром телепатически.
— Вау! Афигеть... Постой: а мы тут чë — тоже телепаты, выходит? Я ведь не умею вроде...
— Всякий разумный мозг испускает телепатический сигнал, но не всякий может распознать его.
— Ага, значит, это ты типа такой крутой, что читаешь наши мысли, а нам типа слабо, да? Слушай, а откуда ты к нам прилетел?
— Это не имеет отношения к делу. Я жду, организмы.
— Блииин, ну задрал! Ну как твоя зеленая башка не понимает, что мы тебе не кролики тут, и я не могу вот так вот просто трахаться с незнакомой девочкой, а ты такой зеленый будешь тут еще смотреть на нас... У вас на планете что — все трахаются где попало, прям на улице, да? Ты извращенец? Вуайерист, блин, галактический, да?..
— Я жду, организмы. Я уже сказал, что могу ждать долго.
— Блядь, ëпэрэсэтэ... прости, Ксюш. Вырвалось. Ну да, продержишь тут нас до восьмидесяти с гаком, сам будешь такой молоденький, зелененький... и мы к юбилею трахнемся тебе на радость, тряхнем перхотью, блин... У тебя вообще какие-то мозги есть? Ты, кракозябр острозадый?
А-особь была не в меру болтлива и агрессивна.
— Я не кракозябр. Я Ы-1, представитель Высшей Расы Во Вселенной. Я жду, орга...
— Если вы представитель высшей расы, — подала наконец голос Б-особь, — почему вы не понимаете, что мы не можем вот просто так... вы же должны вникнуть в психологию нашей расы, постичь ее сущность... Понимаете?..
Ыип сморщил хоботок: невыносимый запах, источаемый Б-особью, кажется, проник сквозь молекулярную блокаду. Или ему уже мерещится?
— Вот именно, — поддержала ее А. — Взял, поймал нас, совершенно незнакомых людей, раздел, выставил голяком — и еще ему порнушку, блин, подавай! Куда ты девал нашу одежду, а?
— Все небиологичные наслоения на ваших организмах аннулированы.
— Ой! — Б подняла верхние конечности и коснулась ими гадких круглых рецепторов на голове. — Сережки. Мамины...
— Ах ты мудак зеленый! А ну верни даме сережки, ворюга, или я тут тебе все распиздю, блядь, нахуй! И мою мобилу похерил, урод! И бумажник с двумя штуками рэ! — орала А-особь.
Усталый Ыип втолковывал ей, что обратная реакция невозможна, изо всех сил пытаясь хранить достоинство Ы. Мозговой центр, однако, был на пределе.
«Ионный душ», с вожделением думал Ыип. «Ионный душ с нейтринным очистителем — и забыть, забыть Йэхь, как кошмарный сон».
Неизвестно, сколько длилась эта бессмысленная трата нервной энергии — Ыип потерял счет времени, думая только о том, что его голографируют, и учитель Ыщь будет морщить свой выцветший хоботок... Неужели инструкция наврала, и снятие небиологичного слоя с Ы-57 не стимулирует их репродуктивный инстинкт? Но как же так? Вон и хоботок А-особи вытянулся втрое, как и предписано, и щель Б-особи давно уже поблескивает той самой слизью...
Стоп. «Инструкция», подумал Ыип, «в ней же есть еще один пункт. Отсохни мой хвост...»
Видно, нападение А-особи, которым та встретила очередное появление Ыипа, активизировало глубинные ячейки памяти. Хорошая, однако, штука — защитное биополе, и... все-таки надо, надо внимательней читать ПКНК*. Один пункт начисто вылетел у него из памяти.
Попробуем, что ли...
___________________________
*Правила Контакта с Низшими Классами (прим. ав)
—... Он это сделает, — сказала Б-особь, повернувшись к А-особи.
— Да ну... Блефует, — неуверенно отозвалась та. — Где ему разобраться с нашей техникой. Он же тупой, как гороховый стручок, блин...
— Он это сделает. Вы... вы ведь понимаете.
— Понимаю. Сделает. — А-особь почесала загривок. — Ну... и...
— Что «ну и»?
— И что нам делать?
— Не знаю.
— Ну... может быть...
Б молчала. Ыип сжался, стараясь не дышать.
—... Может быть... Ксюш, ведь нет другого выхода, а? Ты простишь меня, Ксюш... Ксюшенька? — говорила А-особь, медленно подходя к ней.
Они сошлись вплотную. А глянула в глаза Б, шепнула — «прости меня, Ксюш», обвила конечностями ее тело — и...
«Нет! Не то! Ты не должно ее есть! Ты должно совокупиться с ней!» — чуть было не заорал Ыип, вовремя подавив мозговую волну. Заставив себя умолкнуть, он смотрел, как А-особь поднесла свое пищевое отверстие к таковому же отверстию Б-особи и стала заглатывать ее голову, которая, однако, была значительно больше отверстия.
«Неисповедимы пути Иных Миров», любил повторять Учитель. Ыип с изумлением смотрел, как Б-особь совершает своим пищевым отверстием те же манипуляции. «Быть может, это такая игра — имитация взаимного поедания перед репродуктивным актом?» — думал он. «Какие, однако, примитивные твари...»
— У вас жена есть? — спросила Б, на мгновение освободив свое пищевое отверстие.
Ее голос сильно изменился, и Ыип затрепетал от предвкушения: «кажется, что-то сдвинулось с места... « Он знал свою проницательность и втайне гордился ею.
— У-у, — помотала головой А. — А у тебя? В смысле, парень?
— Так... Такого, чтобы... В общем, нет, — сказала Б и умолкла, потому что ее пищевое отверстие было залеплено отверстием А-особи.
— Какая ты сладкая, — бормотала та, заглатывая переднюю часть ее головы.
Они довольно долго имитировали поедание друг друга, пыхтели, елозили конечностями по гадким розовым телам — и Ыип уже устал ждать, когда наконец А шепнула Б:
— Давай, девочка... Давай. Пора.
Сигнал был совсем слабым, и Ыип едва уловил его.
— Ложись на спинку... не бойся... Ты ведь еще не делала этого, да? Я догадался. Не бойся, девочка, не бойся... Тебе будет хорошо... — бормотала А, укладывая Б на пол, затем легла на нее.
Б издала протяжный стон...
Затаи дыхание, Ыип наблюдал, как тело А ритмично пульсирует, а длинный хоботок входит, выходит и снова входит в щель Б, как болт в отверстие.
— Хоть бы отвернулся, урод зеленый, — стонала А-особь, постепенно ускоряя пульс.
Проигнорировав бессмысленное предложение, Ыип смотрел во все глаза на маленькую тайну Вселенной, которая наконец раскрывалась перед ним — после стольких уговоров и усилий...
... Полтора галактических йюха спустя спустя он блаженствовал под ионным душем, размышляя о том, как будет смотреться Кристалл Совершенства на его чешуе.
Нейтринный очиститель вымывал из нервной системы последние следы контакта с гадкими Ы-57, выдворенными после совокупления на свободу, и звездолет мчал его, наконец, к родной орбите сквозь пространства и миры...
***
Юрик даже не успел испугаться, когда сизая луна, висевшая над городом, вдруг ринулась вниз и выросла в огромную лунищу, а его, Юрика, подхватила и всосала в эту самую лунищу неведомая сила.
«Я умер» — пронеслась мысль. — «Какая-то сука треснула меня по башке. Или сердцу каюк. Вот блядь!»
Умирающий Юркин ум соображал на удивление хорошо. «Жаль только, что так рано. И зарплату не дали, уроды. И с девчонкой не познакомился... « До того, как Юрик умер, перед ним шла девушка, гибкая, как куница, и под каждым фонарем Юрик восхищенно цокал языком...
Вдруг он понял, что вся одежда с него куда-то делась. «Голый, как есть. Щас судить будут». И похолодел.
«Эт тебе не наше питерское судилово, Юрчик. Тут не отбояришься», думал он, торопливо вспоминая свои добрые дела. Больше трех не вспоминалось, хоть ты пердни...
И тут вспыхнул яркий свет. Юрик увидел глянец стен, то ли металлических, то ли стеклянных, рядом с собой — ту самую девушку, голую, как и он, и у стены — поганого зеленого монстра с рогами и хвостом.
Вместе со светом вспыхнули и завертелись мысли:
— «Вот Оно...»
— «И ее кокнули, бедняжку?...»
— «Как у них тут все наворочено...»
— и главная, невыносимо ужасная мысль:
ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТ ЭТОТ ЧЕРТ???
— Что за дела?! — орал Юрик, чувствуя, как его трясет, — зачем черт? Почему сразу черт? Где этот ваш... святой Петр или как его? Я требую адво... то есть ангела-хранителя, то есть... или как там он у вас? Вы слышите меня? ВЫ СЛЫШИТЕ МЕНЯ???
— Я слышу тебя, организм, — раздался голос, ровный, безжизненный, будто говорил автоответчик. Он звучал сразу отовсюду. — Я слышу тебя, и я не понимаю тебя. Вероятно, ты наделяешь меня ошибочным статусом.
«Всевышний?... « — думал Юрик, продолжая орать, — и похолодел вдвойне, когда понял, что голос исходит от черта, хоть тот и не раскрывал рта.
— Я не причиню вам вреда, организмы, — продолжал гудеть черт. — Я посланец великой расы, превосходящей вашу расу на пятьдесят шесть единиц. Я прибыл из отдаленной галактики, чтобы...
— Иииииыыыы! — вдруг завизжала девушка. Глаза ее остекленели от ужаса.
Крик резанул Юрика, и он сам заорал втрое громче. Истерика все никак не отпускала его, и Юрик орал, орал, орал по инерции, хоть уже и начинал догадываться, что к чему. В его оглушенном уме оседали слова — «голограмма», «воспроизводство», «репродуктивный акт», — и он лихорадочно шевелил мозгами, не прекращая орать:
— Какой еще «репродуктивный акт»? Ты что, блин, хочешь, чтобы мы с этой девочкой... ты... ты... Да я ее вообще не знаю, к твоему сведению! И потом — ты ее спросил? А?
— Степень личного знакомства не является детерминантом репродуктивного...
— Чего? Ты вообще сам понял, чего сморозил? Ты, сутенер зеленожопый?
Ему уже было стыдно за свою ошибку, — стыдно главным образом перед девочкой, обалдело взиравшей на него и на чертяку, — и Юрик старался не снижать градус, ругаясь, как на базаре.
Девочка была очень красивой, бледной и совсем молоденькой — с маленькими грудками, острыми вытянутыми сосками и волосатой писей, явно не предназначенной для посторонних взглядов. От девочки пахло любимыми Юркиными духами — тонкими, облолакивающе-нежными, которым Юрик, конечно, не знал названия...
Наконец усталый чертяка уполз в какую-то свою нору, и они с девочкой остались наедине.
— Тебя как зовут? — спросил Юрик.
— Ксения.
Голос у нее был на удивление высокий, тоненький, как у ребенка.
— Красивое какое имя... А меня Юрик. Ну мы и попали с тобой, а, Ксюш?
Она, молчала, глядя на него застывшими серыми глазами.
— Ты не бойся, я тебя в обиду не дам. Я осто... отстою тебя. На меня-то можешь положиться!
Помолчав, Ксюша спросила тихим голосом:
— А что, он хочет, чтобы вы меня... чтобы мы...
— Ну да, представляешь, гад какой? Развратник, блин, ваще! Но ты не бойся, мы...
Ксюша смотрела, не отрываясь, на его хуй, торчавший чуть ли не на полметра.
— Аааа... хе-хе... ну, ты ж понимаешь, — Юрик развел руками, изо всех сил стараясь смеяться естественно, — тело есть тело... основной инстинкт и все такое. Уж очень ты, Ксюша-Ксения, вся из себя... Но это... ты не думай, я себя держу в руках, хоть и это самое... то есть...
Ксюша была нежной шатенкой, высокой, по-женски гибкой и субтильной, как тепличная лилия. Юрик быстро усек, что за птица перед ним: «Художница или музыкантша. Эфирное создание, из серии «я слишком возвышенна, чтобы думать о сексе». Говорит, как в книгах, знает море стихов, носит длинные платья, и уж конечно, никогда не трахалась».
Ксюша не сразу поняла, что она голая, а когда поняла — нервно прикрыла руками грудь и пизду. Руки у нее были тонкие, с длинными пальцами. Бледное, мучительно красивое и плавное ее тело било в яйца больней любого оружия...
— Что поделать... «Не властны мы в самих себе», — оправдывался Юрик, выудив из памяти подходящую строку.
— Юр... Вам страшно?
— Не-а, — врал Юрик. — Не бойся. Не бойся, Ксюшенька, я тебя...
—... Стимуляция молочных желез Б-особи повышает ее предрасположенность к репродуктивному акту, — раздался безжизненный голос. — ПэКаЭлКа, глава 517, раздел 3, параграф 25, пункт 390...
Зеленый монстр, неведомо как появившись в комнате, подкатил к Ксюше и попытался облапить ее сиськи своими щупальцами, похожими на илистые водоросли в болоте. Ксюша завизжала...
— Ах ты мудак! — В голове у Юрика потемнело, и он, радуясь поводу, подскочил к монстру. — Отойди от нее!
Прежде чем монстр успел ответить, Юрик засветил ему в глаз. Кулак ударился о невидимую поверхность, упругую, как резина, и монстр, не удержав равновесия, покатился по полу. Тут же вскочив, он минуту или больше сверлил Юрика взглядом, сдерживаясь из последних сил, — а Юрик за это время успел испугаться вчетверо сильней, чем в темноте до того.
— Я оставлю без внимания твою глупую агрессию, организм, — наконец прозвучал голос. — Тебя оправдывает низкий уровень развития твоей расы. Итак, организмы, я снова напоминаю вам о вашей миссии...
«Во загнул! Однако же, как хочется ебаться... « — думал Юрик, косясь на трогательные сиськи Ксюши, которая стала тесниться ближе к нему. «Сколько ей лет? Восемнадцать, не больше... « Ему зверски хотелось проткнуть ее насквозь, хотелось заласкать, зализать ее до писка, обсосать все ее выпуклости, как леденцы... По правде говоря, она волновала его сильней, чем НЛО с зеленым чертякой во главе.
... И когда Юрик увидел, как на нее подействовала чертякина угроза — он затаил дыхание.
«Никогда больше ты не сможешь трахнуть ее», — говорил он себе, — «она не твоя, не твоего круга птица... вот только сейчас... Только сейчас. Сейчас или никогда...»
Не веря, что все складывается именно так, он приближался к ней, оправдываясь перед ней за то, что сейчас выебет ее. «Мягко и осторожно... Нежно, как сестру, без слюней... Без напора, ласково, чтобы не боялась... « — внушал он себе, обнимая дрожащую Ксюшу. «Мама родная! неужели пошло-поехало?!...»
Бешено хотелось втараниться в нее и проебать насквозь, но он чмокал ей губки и шею, постепенно усиливая засос, и скулил от юной нежности ее кожи, а Ксюшка неумело отвечала ему, жмурясь от страха. «Как дите — прячется в темноту», думал Юрик, раскрывая ее губы кончиком языка...
Ксюшка очень быстро распалилась и кусала Юрика, как лошадка, мазюкаясь слюнями. Юрик чувствовал, как стремительно женщина берет в ней верх над Эфирным Созданием, и сам дрожал от этого таинства — превращения девочки в женщину, и сдерживал себя из последних сил, чтобы не сойти со счастливой колеи.
Когда терпеть было уже нельзя, он уложил ее, и она легла, не раскрывая глаз, дала развести себе ножки, и он полминуты массировал ей горячий бутон, здороваясь с ним перед вторжением, а затем лег на Ксюшу, отчаянно жмурящую глаза, въехал в скользкость, узкую, нетронутую, зажатую с перепугу, и медленно въебался внутрь, морщась от сладости.
Узкая пизда обволокла хуй такой вкуснотой, что Юрик скрипел зубами, изо всех сил стараясь не делать больно. Прорвав целку, он с полминуты не двигался, успокаивая Ксюшу поцелуями, а потом стал не спеша скользить в ней, мучительно растягивая каждый толчок.
Ксюша маялась под ним, не открывая глаз, пыталась подмахивать — невпопад, мимо ритма, — кусала воздух губами и выла, возбужденная до чертиков. Юрик уже ебал ее всерьез, лопаясь от дьявольского коктейля — жути, умиления и похоти; его хую было мучительно горячо в узкой Ксюшиной дырочке, яйцам было туго и дико шлепать по липкой пизденке, и телу было леденяще сладко прижиматься к Ксюшиному телу, врастать в него кожей, чувствовать его каждой пóрой и каждой клеткой, — а душе было почему-то горько, очень горько, как в конце фильма, где убивают героев, и от этого хотелось Ксюшу еще сильней — до одурения, до зуда в кипящих яйцах...
Ругнувшись инопланетянину, который пялился на них, Юрик послал все нахуй и въебался наглухо, сплющив яйца, и через пар толчков лопнул в Ксюше, зарычав, как медведь, и попытался выйти вон, но не смог — и снова, снова, снова въебывался в нее, утоляя смертный голод, горящий в нем цветным пламенем, и не замечал, что стены расточились, и они с Ксюшей лежат под бездонным ночным небом...
***
Шаги не отставали.
«Господи... мамочки... « — шептала Ксения, изо всех сил стараясь не показать, что боится. «Да ладно тебе... просто случайный прохожий» — твердила она себе, пугаясь еще сильней.
Впервые в жизни она возвращалась домой так поздно, и послевкусие вечеринки быстро сменилось страхом пустых черных улиц, в которых вот-вот появится Он...
И когда из-за угла вынырнул темный силуэт — Ксения хотела ускорить шаг, но сдержала себя («нельзя провоцировать») и старательно пялилась в мобилку, где только что была статья о Рерихе, а теперь, после случайного тыка в экран, грузилась какая-то левая новостная страница:
«... Британские ученые обнаружили, что сильный стресс может стимулировать столь же сильный всплеск либидо... « — читала она, не понимая ни слова, — «стресс блокирует верхние этажи сознания, освобождая либидо от всевозможных запретов и табу... Выброс адреналина... защитная реакция организма... с партнером, с которым в иной ситуации секс невозможен... Мамочки!...»
Все, что было дальше, казалось ей невероятным, но закономерным продолжением ужастика, в который она вдруг попала. Тротуар вдруг залился серебристым сиянием, и ее ноги отделились от земли, канувшей вниз, как под самолетом...
«Это все Он», стучало в ней. Она не могла ни кричать, ни шевелиться, и только думала — «Он. Он. Он. Он шел за мной, и Он это сделал...»
Оглушенный ум тормозил, как зависший компьютер. Все, что она видела, отражалось в нем с опозданием: улица с фонарями и домами, уходящая вниз, полет, огромный сизый диск, огни, зеленое чудище, голый мужчина... Мужчина громко кричал.
«Чудище? Это Он. Тот, который шел за мной. Он поймал меня и этого мужчину, и сейчас Он нас...»
Вдруг она завизжала, — да так громко, что в голове коротнулись какие-то контакты, и зависший ум заработал:
«Мужчина громко кричит.
Чего он кричит?
Он защищает меня перед Зеленым.
Где мы?
В какой-то комнате.
Чего от нас хотят?
Нас хотят убить?
Или другое?...»
И вдруг она ПОНЯЛА.
Все-все-все поняла (или почти все) — будто в мозг вставили готовую картинку.
Не испугалась, потому что сил на испуг не было, а только очень, очень удивилась. И сразу же увидела, что она голая, совсем голая, как и мужчина рядом с ней...
«Значит, я голая.
Совсем голая.
Со мной голый мужчина.
Как в моих снах.
Мужчина хочет секса.
Нас похитили инопланетяне.
Настоящие инопланетяне.
Они хотят, чтобы мы занялись сексом.
Сейчас я займусь сексом.
Наверно, у меня нет выхода.
НЕТ ВЫХОДА...»
Ей было зябко, как на сквозняке. Она видела, что Юрик был «из них» — из грубых типов, которых она боялась, как чумы, — и от этого было вдвойне страшней и слаще. Чувство ожившего сна нарастало, как звон в ушах, и когда Зеленый напал на нее, а Юрик вступился — почти не было страха, и было только чувство — «вот, вот, уже сейчас...»
— Если вы, организмы, не выполните... я буду вынужден... и тогда... — гудел Зеленый.
Ксения судорожно сглотнула.
Конечно, это не смерть и не боль, но... ей хотелось, чтобы не было выхода.
И она шептала себе: вот теперь действительно нет выхода. Нет.
Нет.
НЕТ, — твердила она и плавилась, как масло. «Сейчас со мной сделают Это», думала она, когда Юрик подходил к ней. «Сейчас, сейчас, сейчас... « — стучало в ней, когда он обнял ее и поцеловал так нежно, как она не ожидала от него, и потом целовал ей так все лицо, и шею, и ключицы... и тело обволоклось мурашками, от которых хотелось умереть, и в рот проник Он, сладко-соленый и влажный, и нежный, и лизучий, и соски заискрили под его пальцами — впервые, впервые в жизни, — и все тело стало мягким, рыхлым, как будто он забрал у нее власть над ним...
Заласканная, зализанная Ксения извивалась в тихой истерике и думала — «мне разводят ноги... мне ласкают Манюню — аааа, как хорошо... голую Манюню... на меня залезли... в меня уперлись... ааа... аааааа...
— Аааааа!... — закричала она, когда стало больно и плотно. Он обцеловывал ей губки и глаза, но нервные пружины в теле все равно натянулись, и было туго, туго, и еще туже, будто внутри пророс тяжелый острый стебель — и набухает, и тянется внутрь, в глубь изголодавшегося тела... и очень хотелось насадиться, чтобы Он попал ТУДА — в зудящую, подсасывающе-сладую точку, — но Он врастал мимо, в обход, сторонами, больно натягивая все вокруг и внутри, но не ТАМ — и толкался рядом, совсем рядом с зудящей точкой, и одним этим хоть как-то утолял радужный зуд, — утолял и распалял сильней, сильней, еще сильней; дразнил, бодая с желанной силой, но мимо, вскользь, почти вхолостую... и сладкий зуд, смешанный с болью, нарастал звериным ритмом, росшим из ее нутра — ыыы-ы, ыыы-ы, ыыы-ы...
— Ыыыыыы! — хрипел Он, отчаянно прыгая на ней. Манюня сотрясалась от толчков, взбивавших ее, как коктейль; толчки отзывались зудящим эхо в Точке, яростно дразнили ее сквозь толщу плоти — и все тело гудело и таяло вместе с ней, и ухало в ритме звериных толчков — голое, раскаленное сексом, зализанное, затисканное тело, напяленное на бешеный миксер кончающего самца...
... Когда удары утихли, и тяжелая масса сплавленного с ней тела обмякла на ней, сдавив грудь, Ксения решилась открыть глаза.
Открыла — и с полминуты не дышала.
«Я ослепла? Сошла с ума? Умерла?» Чернота растеклась по мозгу, замазывая обрывки мыслей, — и только когда тело ощутило ветерок, а глаз увидел живую вязь, приоткрывшую желтый диск — «луна! луна, прикрытая веткой дерева!... « — только тогда Ксения поняла, что лежит под звездным небом. Ночью. На Земле.
И сверху на ней лежит Он.
Какое-то время она молчала, боясь шевелиться, говорить и даже думать. Распаленное тело ныло и требовало... секса. Еще, еще и еще.
Проговорив себе это, она застонала — и с ней застонал Он.
— Ксюш?
— У?
— Ааа... э... Слуш, а мы... мы вообще... Что это было?
— Нууу... Мы с вами... Вы меня...
— Эт понятно!... А был этот... зеленый?
— Угу.
— И тарелка была? Летающая?
— Угу... — отвечала Ксения с облегчением, ибо мучительно терзалась теми же вопросами.
— А... а мы где сейчас?
— По-моему, на Земле. То есть на траве...
— Мда... Ну и делаааа...
Юрик (точнее — темный силуэт, носивший, как она помнила, это имя) сполз с нее и минуты две вертел головой.
— Пустырь возле Металлистов, — наконец сказал тот. — Фффух. Я уж думал — высадил где-нить в Зимбабве... Слуш, а мы ведь голые оба!
Ксения охнула.
— Тебе далеко домой? Ничего, проберемся как-нить задами... У тебя дома есть кто? Мама-папа? Ну, зайдешь ко мне, приоденешься...
Он умолк. История, в которую они попали, была слишком невозможна для того, чтобы портить ее планами на жизнь.
Несколько минут они молчали. Потом теплая шершавая рука нащупала Ксенину руку... Ксения замычала.
— Ксюш... А как мы с тобой, а?
— Если б он не сказал, что выложит нас голых в интернете, я бы не поддалась, честно, — стала вдруг зачем-то оправдываться та. — Я как представила, что мама, да и одноклассники, и вообще все — смотрят, как мы с вами голые... Эта тарелка изнутри здорово похожа на всякие там клубы секса, или как их там... ну... я тоже в сети видела... Никто ведь не поверит, что нас украли инопланетяне и заставили заниматься секс... Ой!
— Что?
Ксения приглушенно рассмеялась:
— Мне сегодня подружка, Светка, заявила: ты, говорит, лишишься девственности только, когда инопланетяне заставят!
— Мда... Ксюш, а сколько тебе лет?
— Мне? Через неделю будет восемнадцать. А что?
— Пригласишь меня?... А мне всего тридцать два. Считай, одно поколение. Так что не надо меня на вы, ладно? Тем более, что мы с тобой...
Юрик снова замолчал. Потом вдруг встал, канул в темноту — и через секунду его голос зазвучал со стороны:
— Давай сюда. Тут такая труба большая, на ней сидеть удобно. Только осторожно — ножки не порань, говна много...
Ксения нащупала Юркину руку, ухватилась за нее и влезла на трубу.
Глаза привыкли к темноте, и черное небо расцвело мириадами звезд, леденящих душу. (Специально для sexytales.org — секситейлз.орг) Все вокруг казалось таким же невозможным, как летающая тарелка...
— Ксюш!
— А?
— Слышь... а мож не было всего этого? Мож, гипноз?... Внушила нам какая-то сволочь, и мы с тобой...
— Не знаю.
Юрик вдруг спрыгнул.
— Сиди. Раздвинь ножки, — он требовательно взялся за ее колени.
— А... а...
— Мой батя говорит: «в каждом деле нужно поставить точку». Ясно? Ну, не бойся, не бойся, Ксюш... Ксюшенька...
Он распахнул ей бедра, и в зудящую Манюню вдруг впилось мягкое жало.
— Оооу!
— Ага, нвавитфя? Сейфяф мы ф товой тафое сфелаем... — бормотал Юрик, вылизывая Манюню, как мороженное...
Тихонько подвывая, Ксения выпятила грудь, будто хотела проткнуть сосками луну.
Звезды плясали у нее в глазах, смешиваясь с искрами блаженства, коловшими ее тело, и черное бездонное небо всасывало в себя, и хотелось плакать от холода и жара, от горечи и сладости, которая вот-вот вскипит между ног, разольется по телу, выплеснется из нее, Ксении, и зальет все небо, всю Вселенную, и она, Ксения, умрет, расточившись меж холодных звезд...
Внизу сопел Юрик, умиляясь ее блаженству («какая же ты чувственная, пуся моя... поднажать бы, хоть и пасть отваливается уже... «), и старательно чавкал Манюней, обжигавшей ему язык.
Где-то над ними, среди звезд, плясавших в глазах Ксении, посапывал курсант Ыип, блаженно вытянув хвост после ионного душа.
Ему снился Кристалл Совершенства, сверкающий на его благородной салатовой чешуе, и Ыип жмурился, горделиво шевеля щупальцами...