Ни кола, ни двора, полна жопа огурцов. Это как раз про меня. Об огурцах — потом, это не всем нужно знать, а вот о колах и дворах — в самую точку. Светка еще в школе шутила...  Николашин — Нидворашин. На самом деле Николашин Николай, ваш покорный слуга. Дошутилась. Вышла за меня замуж, живем с ее мамочкой, и никаких перспектив на собственный двор. Та еще мамочка, за день три раза напоминает, сколько получает флейтист в симфоническом оркестре, даже с подработками. А то я сам не помню. Оно, конечно, я не председатель ЗАО «Валины пельмени». А она, как раз, председатель. А раньше поваром была в ресторане, тоже все понятно. Могла бы, кстати, с квартиркой помочь, легко, но на принцип пошла. И вот возвращаюсь я домой, с зарплатой, как всегда, задержка, чую — будут вопросы, будут! Светке легче — у нее сегодня в институте вечерники — придет, и сразу баиньки, Валентина Сергеевна уже третий сон по второму разу досмотрит. Храпит, кстати, сволочь. И чтоб никакого секса, когда мамочка спит, развратники порнушные. Хотя, секс и так не часто случается — у Светы то голова, то устала, то настроение...  Хотя сегодня оно и к лучшему. А что, собственно случилось сегодня, и кто я теперь — еще сам понять не могу. Начиналось, как обычно. После утренней репетиции подошел ко мне новый завхоз — неделю, как работает — и попросил помочь, он со старой квартиры съезжал. Меня все просят помочь, чувствуют, что не откажу, да и внешность располагает, метр девяносто и под 100 кг. Флейту на отбойный молоток поменять — это раз в неделю слышу, как минимум. Занесли мы мебель, расставили, как водится — отметили. Мужик, конечно, бывалый, где его только не носило. И горы, и море, и за границей, и на границе...  А главное — с ним поговорить можно, понял сразу, что у меня на душе кошки скребут, и домой не тянет. Бабы, говорит, меня самого достали, приятно в мужской компании посидеть. Потом пригласил душ принять, смыть пот трудовой. Зашел я, под горячий душ встал, голову намылил...  Слышу — дверь открывается, а я ее вроде на защелку закрывал, наверное, плохо закрыл. Анатолий Петрович, говорю, я сейчас. Давай, говорит, я сразу после тебя. И раздевается. Я краем глаза смотрю — да, крепкий мужик, жилистый, меньше меня на полголовы, а смотрится куда серьезнее. Татуировками сейчас никого не удивишь, но у него забавные такие...  А член (повторяю — смотрел краем глаза!) ну, знаете, это скорее многочлен какой-то, не до колен, конечно, но очень впечатляет, очень. И что интересно — и на члене татуировка. Штрихи какие — то, и надпись на головке. Он мой взгляд поймал, смеется — не понял, говорит? Сейчас покажу. И начинает, извините, себя возбуждать. Дрочить, короче, в детстве так говорили. Ну, в развернутом состоянии это такая оказалась машина...  Смотри, говорит, что нам, мужикам, стесняться. Смотрю. Штрихи оказались сантиметровой линейкой, и надпись...  «Толянчик — 18, 5 см.». Из-за этой, говорит, картинки, я со своей первой стервой развелся, Толянчика она любила, а надпись, решила, не для нее делалась. И правильно решила. Да и хер с ними, им мужика в гроб загнать — как нам два пальца об асфальт. А у тебя, говорит, поменьше (это он деликатно выразился), так ты не горюй. Не в этом, говорит, счастье, а твое — тем более. Я только потом понял, что он имел в виду. И предложил мне спинку потереть, я, говорит, и массажистом работал, было дело. Честно говоря, я уже забыл, когда был в общественной бане, неловко как — то, но и отказываться неудобно. И вот трет он мне спину, и чувствую я — мой (Колянчик, что ли? Скорее, Коляшечка) начинает подавать признаки жизни. А Анатолий Петрович рассказывает, что делает, каким образом, массирует. Я уже не знаю, куда деваться, тем более, он, чувствую, видит мое возбуждение, но из деликатности не замечает. И вдруг чувствую — его намыленный палец у меня — как бы это сказать? В анусе, пожалуй. Немного, на полсантиметра, но все же, как это?! А Коляшечка уже просто сам не свой, давно с ним такого не было. Хватит, пожалуй, говорю, мойтесь теперь Вы. Постой, Николай, — отвечает, я понимаю, у тебя проблемы, сейчас мы их частично решим, на сегодня, по крайней мере. Ты забудь, пожалуйста, о предрассудках, расслабься, и увидишь — все будет замечательно. Не знаю, что я должен был делать, но сделал, как всегда, что просили — расслабился. Слышать о таком я слышал, но чтобы вот так вот, наяву, со мной — то — есть, меня...  А палец все глубже, а вторая рука берет меня за яйца, и тихонько их перебирает, а палец шевелится, потом он его убирает — медленно-медленно, и мне его уже не хватает, но вот он опять прижимается ко мне, все сильнее, да это же не палец — как он это себе представляет? Я же помню эту, извините, елду, она ведь и в стакан не поместится! Это я так головой думаю, а задом прижимаюсь, и стараюсь помочь ему войти. Что — то во мне медленно и больно раскрывается и, наконец, он там. Не знаю, на сколько, кажется, что я заполнен весь. Начинается медленное и нежное движение...
Пожалуй, дальше даже вспоминать не буду, есть вещи, о которых говорить не надо даже с самим собой. Так я и не понял, как он в меня поместился, было даже немного крови, но в результате — то кончил я, да так, как на Светке не кончал, в медовый месяц, меня всего дугой выгибало, хорошо, за смеситель держался, правда, кажется, немного его повредил. Не знаю, как вести себя завтра при встрече с Анатолием Петровичем, думал об этом весь день, на халтуру не пошел, ходил из одного кафе в другое. А ходить, наверное, долго еще будет больновато — но сейчас все это не важно. Важно тихонько открыть дверь и прошмыгнуть в нашу комнату, избежать унизительных разговоров о роли мужчины в доме, о зарплате и о гибнущей судьбине молодой, красивой жены.
Опять, тварь, скребется ключом в скважине, трус проклятый, ну, повезло Светочке, а я ведь предупреждала, так нет же, любовь, нет, чтобы нормально открыть и зайти, домой же идешь, хоть и не к себе, но с такой зарплатой ты еще долго у тещи жить будешь, я сразу все поняла, так разве ей объяснишь? Они же сейчас все умные, а мама прокормит, мама всегда кормила, может купить — таки им квартиру? Ну уж хренушки, кто думает, что Вале деньги с неба сыпятся — пусть сам попробует, заработает, а потом покупает, хоть квартиры, хоть сортиры. Кстати, сортир в новой пельменной нужно сделать платный, нечего мне на шару гадить, не обеднеют. Ну, наконец, вошел. Нет, на вид — мужик, что надо, кровь с молоком, а по сути — натуральный слизняк, я сразу поняла, так свой же ум в чужую голову не вставишь, а теперь что делать, и не знаю, одна доченька, а счастья с таким мудаком ей не видать, это уж точно. Вижу, опять без зарплаты, я это сразу вижу, спросить, чтоб прочувствовал лишний раз, или обождать, пока сам признается? Проклятый радикулит, нет, пусть сначала разотрет ментоловой, хоть какая — то польза с этого недоразумения, силушки — то девать некуда, пусть поработает, не все же в дудку дудеть, давай — давай, и не хрен кривиться, скажи спасибо, что о деньгах не спрашиваю, отрабатывай. Хоть и не умеет, а лапы здоровенные, потрет как следует, глядишь, и полегчает. Вот так, хорошо, а я повернусь, сиську тебе покажу, не всю, но на сосок посмотри, козел, стесняешься? Хоть с этим Светке повезло, на чужих баб у него не встает, на свою хватило бы. Видела я его в ванной, в кухне табуретку к окошку подставляла, чуть не навернулась, и это с моим радикулитом. Как по мне — ничегошеньки особенного, ну, это Светкино дело, как кому повезет, мне, было, повезло, так ненадолго...  Теперь пониже три, да, теплые рейтузы, помотайся с мое между точками, а ты их приспусти, буду я тебя стесняться, было бы кого, работай. А ведь, пожалуй, чему — то научился, может, послать на курсы массажистов? Все, какая — никакая копейка в дом, давай, три, вот так...  Блин, давно мужика не было, что это со мной, да не мокро ли в трусах, не заметит, рейтузы толстые, а хоть бы и заметил, а хоть бы и засадил, не велик грех для одинокой женщины, хоть бы засадил, другой бы схватил за сиськи, поставил раком, а этот ведь усрется со страху, самой, что-ли стать? Нет, дочкин муж, все-таки, хоть бы...  Ох...  Вот кто умел — это Толик, бывший мой. И прижать, и потереть, а уж засадить, так это да, умел, поганец, беда, что не только мне, от блядей не вылезал, а последняя капля моего терпения — это наколку на хую сделал, рекламу себе захотел, вроде так не видно — здоровенный хуище, так еще и мерять надо, а потом наколоть, сказал, чтобы все знали, сдохну, и в морге санитарки знать будут, что у Толика был 18 с половиной, так он сам сказал, ну и пошел на хуй, сама проживу, и живу, а где его носит, так мне насрать. И ты пошел, заслужил, про зарплату завтра поговорим, а что не догадался, так от тебя и не ждал никто, что ты догадаешься, иди уже, полегчало вроде спинке, а в низу живота ломит, опять самой себе помогать придется, слава богу, и это умеем, рученька не подведет, иди уже, глаза б мои тебя не видели, если б не Светочка, ноги бы твоей здесь не было, опять в институте у нее вечерники, придет поздно, проваливай, скотина недоделанная. О — вот и Светик, слава тебе, господи, пришла, нет, куплю ей квартиру, а то и до греха недалеко, а не дай бог, догадается, что у мамы на уме было, так я просто умру, не для нее такие догадки.
Коля уже вроде спит, устает, бедный, со своими подработками, а что делать, на зарплату музыканта прожить нелегко. Мама, у себя в комнате закрылась, как вздыхает, бедная, переживает за меня. Прости меня, Коля, и ты, мама, прости, не ждали вы такого от Светочки, да и сама Светочка такого от себя не ждала. Как хорошо, что вы не узнаете, а я вот о себе сегодня много узнала, и что мне с этим знанием делать? Начиналось все хорошо — у вечерников занятия отменили, что — то с отоплением, думала, пораньше домой приду. А потом зашел бывший наш завлаб, Анатолий Петрович. Неделю назад он вынужден был уволиться, вечные наши институтские интриги, и ничего с этим не поделать. У нас с ним всегда были — ну, не то, чтобы особые отношения, просто улыбались друг другу при встрече. Анатолий Петрович узнал, что занятий у меня не будет, и пригласил на отвальную, совмещенную с новосельем — он переехал на новую квартиру. Было несколько неловко, но все — таки полтора года рядом проработали — я потратилась на тортик, и пришла. Квартирка маленькая, но уютная, правда, уже сегодня, при переезде, какой — то грузчик своротил смеситель в ванной. Как можно случайно оторвать смеситель? Представляю эту пьяную скотину...  Хорошо было сидеть в мягком кресле, пить коньяк из маленькой рюмочки, я даже захмелела немножко...  Потом мы танцевали в полумраке, Анатолий Петрович слегка прижимал меня к себе, и не скажу, чтобы это было неприятно. А потом — нет, еще в школе мальчишки нас, девчонок, лапали, и в конце концов, я взрослая, замужняя женщина, но так ко мне прикасался впервые взрослый, понимающий мужчина, Коля совсем не так это делает, бедный мой мальчик, я у него — единственная женщина, точно знаю, это всегда чувствуется. Рука Анатолия Петровича по талии сползла пониже, погладила попу, начала тихонько мять одну половинку. Прямо скажем — попа у меня не маленькая, нормальная, но лапищи у него, как раз всю и взял в руку, нет, хватит, это уже неприлично — или посмотреть, что дальше будет? Бог ты мой, рука заползла под платье, нет, так нельзя, а я уже танцевала с трусами на коленях, собственно, мы уже и не танцевали, раскачивались под музыку, он гладил меня уже там, а я, как дура, расставила ноги, а между ногами уже потекло, его рука скользила по моим губкам...  Глупо уже было возражать, бог ты мой, он взял меня на руки и понес на диван...  Хорошо, в комнате полумрак, бельишко у меня не очень, но скоро оно уже лежало на кресле...  Как он целовал грудь, как зубами прижимал сосочки, потом опять начал гладить там, и целовать живот, ноги, все выше...
Я об этом читала, и порно смотрела, но в жизни это было совсем не так, совсем не грязно, хотя, если честно признаться, вылилось из меня столько — а он слизывал, и я вся превратилась в один возбужденный — ну, вы понимаете, а он то сосал его, то лизал, и для меня все окончилось взрывом, вспышкой, и я улетела далеко — далеко...  Мы опять немножко выпили, и Анатолий Петрович начал раздеваться. Боже, это мускулистое тело в татуировках, а таких размеров я себе даже представить не могла, он взял мою голову в обе руки, поцеловал в губы, и медленно наклонил меня к себе...  Я делала несколько раз минет Коленьке, как же, все подруги об этом рассказывали, надо было и мне попробовать, но у Коли он совсем не такой, честно говоря — было скучно, а тут — как большая, мягкая груша, нежная такая, сочная, я стала ее посасывать — а груша начала расти, и стала не спелой, а твердой, у нее появился черенок — да нет, ветка, мощный сук, я держала его — а, пожалуй, не держала, а держалась за него, и твердая, своенравная груша уже еле помещалась во рту. Я знала, чем это должно было закончиться, и очень боялась, что меня стошнит, но Анатолий Петрович осторожно покинул мой ротик и тихонько, самым кончиком, стал водить по моим сосочкам. Невольно я перевела взгляд. Милосердный боже, вот это да! Нет, Коленьке такое никогда бы не пришло в голову, да и что он мог там написать? Разве что в миллиметрах? А я уже лежала на спине, с бесстыдно раздвинутыми ногами, было ощущение страха и ожидания, Толянчик (милый, милый!) стоял у входа, но чего — то ждал, и тут я, не выдержав ожидания, впилась поцелуем в мужской сосок. Не знаю, как, но он оказался во мне весь, наверное, достал сразу до печени — если это возможно, а если и невозможно, то все равно достал, я рычала, кусалась, мы катались уже не по дивану, а по ковру, и — новая вспышка, и новый взрыв внутри меня, а после — подрагивание и медленное сокращение внутри, и плевать на все — все — все и на всех — всех — всех, как жаль, что я не могла остаться на ночь, даже в такси промокли трусики и юбка, интересно, что он сейчас делает сейчас? Надеюсь, думает обо мне...
День, определенно, удался. Во — первых, на шару перетащил мебель. Коля, флейтист, помог, ничего, что музыкант, а силушкой не обижен. Во — вторых, тот же Коля очень удачно подставил задницу, первый раз у пацана было, жопка узенькая, как птичий глаз, кайф я поймал неимоверный. Даже простил ему сломанный смеситель, за такое не жалко. И в третьих, мне, наконец, дала Светлана Целомудренная — так ее на старой работе все называли. Что интересно, после Коли у меня даже на нее не встал бы — не те уже годы, но удалось уболтать на вафельку — так она чмокала, так старалась, раскочегарила моего Толянчика, что твой паровоз. Нет, в особый список Светочку, непременно. И вот сейчас сижу, поглаживаю моего дружочка — молодец, Толянчик, опять не подвел! Он лениво растягивается, уже видна надпись, сколько народу на нее смотрели, сам уже не вспомню. На самом деле, правда, не 18 с половиной там, а 17 — хвастонул, по молодости. Да так как — то складывалось, что и не проверял никто.