ОН часто появлялся в этом кафе на открытом воздухе. Обычно это было под вечер. Он брал две бутылки пива, какую-то снедь, садился за дальний столик и молча, неторопливо пил. Я часто ловил на себе его взгляды, внимательные и изучающие. Я знал, как все будет дальше: после первой бутылки он поманит меня к себе. Я подойду. Он молча протянет мне бутерброд или кусок рыбы с хлебом. Я также молча возьму, кивну в знак благодарности и отойду, чтобы не мешать ему, да и иметь возможность спокойно и обстоятельно полакомиться. Обычно, это была основная моя еда за день, и я всегда ждал его прихода с голодным нетерпением. Конечно, можно было пойти домой, где может быть что-нибудь и перепало, но была опасность опять попасть в руки пьяного отчима, который год назад, не стесняясь присутствия матери, тоже на подпитие, с пьяным изумлением уставился на меня и со словами « Да ты уже вырос, щенок!» повалил на кровать, сорвал одежду и жестоко изнасиловал. Я орал, отбивался, как мог, но что в свои четырнадцать лет я мог противопоставить этому подонку, хоть и изрядно ослабленному водкой, но все же взрослому мужику. 
Было очень больно, но плакал я скорее от обиды и бессилия. В тот же вечер, собрав немудреный скарб, я удрал из дома, благо начиналось лето. Меня не искали, что совпадало и с моими планами. Я спал по подвалам, перебивался случайными заработками, прибился к компании таких же, как я. Потихоньку воровали, но это было опасно — если ловили, то били по-настоящему, не делая скидок на возраст. Гораздо безопаснее было ошиваться около таких вот, как это, кафе, и ждать, когда что-нибудь перепадет. Здесь меня с другом Витькой и подловили два месяца спустя. Подошел молодой мужик и попросил за деньги помочь отвезти какой-то груз за город. Это была редкая удача, и мы без колебаний согласились, оговорив хорошую цену. Мы долго грузили какую-то машину коробками. Мужик сказал, что теперь надо выгрузить этот груз на складе за городом. В кузове, закрытом тентом, было тепло, но темно и не видно, куда мы едем. Машина остановилась где-то через полтора часа. Мы были внутри двора, огороженного высоким забором. Во дворе стоял большой кирпичный двухэтажный дом, сарай, бревенчатое, похожее на баню, строение, а также будка возле ворот, видимо с охраной. 
Мы быстро выгрузили груз в подвал здания. Мужик сказал, что если мы хотим, то можем переночевать у него, чтобы не добираться до города ночью, а утром машина пойдет назад и нас довезут обратно. Поскольку он расплатился, то не было причин беспокоиться, и мы с радостью согласились. Он дал указание отвести нас в баню и найти какую-нибудь одежду. Мы плескались долго и беззаботно, наслаждаясь теплом, чистотой, ароматным мылом и полотенцем, чего оба не видели сто лет. Нас накормили и отвели в спальню, где стояли две больших двуспальных кровати. Мы разлеглись, обсуждая, какая привалила нам везуха.
Где-то через полчаса (мы еще не успели заснуть) дверь внезапно открылась и вошли двое — мужик, с которым мы приехали, и другой, видимо хозяин, судя по тому, как мужик перед ним лебезил.
 — Ну-ка, встаньте! — Властный голос хозяина заставил нас подскочить, как ошпаренных. Он внимательно нас оглядел и, со словами «Сойдет, пожалуй!», быстро вышел. Мне это не понравилось. 
 — Давай-ка двигать отсюда! — тихо сказал я и начал быстро одеваться. Витька последовал моему примеру. Однако дверь была заперта, что еще больше нагнало на нас страху. Мы внимательно осмотрели помещение. Окон не было, других дверей тоже. Настроение все больше падало. Может быть у нас хотят отобрать назад деньги? Тогда зачем такие сложности? Дали бы пару раз по шее да и выставили за ворота, не заплатив! Тут что-то другое. Долго гадать не пришлось. Послышались шумные голоса и в комнату ввалились четверо молодых бугаев. Они были сильно навеселе, одеты в халаты на голое тело, в руках бутылки с вином и закуской. 
 — Ой, мальчики! Молоденькие! Новенькие! — Они загоготали, поставили принесенное с собой на стол и уставились на нас. 
 — Этот черненький мой! — Самый здоровый из них указал на Витьку. Мне все стало ясно. Попались, как последние лопухи. И деваться отсюда было некуда.
 — Иди-ка сюда! — Витьку поманили пальцем. Он вжался в стену и не двигался.
 — Я сказал, сюда, малец! — Голос стал тихим и угрожающим. Витька, беспомощно глядя на меня, тихо подошел. «Большой» стащил с него всю одежду и долго бесцеремонно ощупывал. Потом медленно распахнул халат. 
 — А такое ты видел? — Из распахнутых пол халата выскочил огромных размеров сильно напряженный член. Витька с ужасом уставился на него и инстинктивно попятился.
 — Стоять! — «Большой» даже не шевельнулся, но Витька послушно застыл. — Что, боишься?
 — А может тебе нужна разминка? — Все дружно загоготали, предвкушая развлечение. «Большой» кивнул наголо бритому парню. — Примерь-ка его на свои размеры. 
«Бритоголовый» без видимых усилий схватил Витьку, сложил пополам и положил на кровать. Оголив свое, заметно более скромное, чем у «Большого», хозяйство, он попытался пристроить его Витьке в зад, но без всякого успеха. Витька орал благим матом.
 — Да, он совершеннейший натурал! — «Большой» что-то придумал. — Иди-ка ты сюда! — он пальцем указал на меня. Я подошел. — Слушай внимательно! Сейчас ты его трахнешь. Если откажешься, мы все вчетвером трахнем сначала тебя, а потом его. Понял, сученок?
Я ясно представил, что меня ждет. Я медленно подошел к Витьке, который с ужасом уставился на меня. — Ты ляг на живот. Я буду осторожно. — Витька все еще пытался отползти. 
 — Вить! Ты хочешь, чтобы нас обоих изуродовали? — Витька уставился на мой висящий член, явно ни на что не годный. Кажется, слова начали до него доходить. — Ну, что? — я с тоской глядел на него. Он слегка заметно кивнул. Я стал себя массировать, постепенно достигая результата. Мешали внимательные похотливые взгляды гостей. Наконец, достигнув необходимой кондиции, я стал неумело тыкаться в Витькину задницу. Кто-то кинул мне крем. Дело пошло получше, хотя сказывалось отсутствие навыков. Я осторожно входил в Витьку. Каждый раз он замирал и сжимался. Что-то получалось, но медленно и натужно.
 — Быстрее! — Окрик «Большого» заставил меня усилить темп. Витька уже не стонал, а прикусив зубами нижнюю губу, таращился в потолок. Природа брала свое, и я наращивал усилия уже без всякого понукания. Обхватив Витькины ляжки руками, я все интенсивнее насаживал его на себя. Все это происходило под жадное сопение гостей. Казалось, они готовы были вырвать его из моих рук и разодрать на четыре части. Я уже плохо контролировал свои действия, и Витька опять застонал. Остановиться оказалось уже не под силу, и я все глубже и резче вгонял в него свое орудие, пока, наконец, не задергался, упав на него и вжавшись в его тело.
Они не дали нам даже отдышаться. Меня отволок на вторую кровать «Бритоголовый», а Витькой занялся еще один. Надо признаться, они были не очень грубы, а главное, видимо, имели опыт. Было больно, но терпимо. Витька тоже не орал, а только тихо постанывал. Я с ужасом гадал, на кого положит глаз «Большой». Конечно, Витьку жалко, но своя задница ближе к телу.
В этот момент раздался сигнал мобильного телефона. «Большой» ответил, потом долго слушал, затем что-то быстро и отрывисто говорил. — По коням! — Скомандовал он остальным и резко направился к выходу. У дверей остановился и с большим сожалением глянул на Витьку. — Мы еще сольемся в экстазе, милый! — Жуть брала от его шуток. Мы остались одни. Нужно было делать ноги. Но как? Двери на запоре, окон нет. Охватывало отчаяние. Сколько нас еще здесь будут использовать? Да, позарились на легкие заработки!
Через час вошел мужик и принес еду. Я отважился: — Мне бы в туалет! — Важно было найти хоть какую-нибудь щель, через которую можно ускользнуть. Мужик вывел меня в коридор и запер снаружи дверь. Туалет был на этом же этаже, но окна были с решетками. Дело было «труба».
 — На долго нас сюда, дяденька? — Я как можно сильнее работал под мальчика. Мужик усмехнулся: — Пока не постареете. — Видимо, здесь собрались одни шутники
Братаны появились только вечером следующего дня. «Большой» все же достался Витьке. Тот орал и ругался матом, а потом долго и горько всхлипывал. Я даже не представляю себе, что ему пришлось пережить. Уходя, «Большой» потрепал его по шевелюре: — Ты мне понравился! Мной занимались двое, в компании с «Бритоголовым». Сначала поочередно, а потом одновременно. Я впервые брал в рот. Выворачивало от сильного запаха немытого тела. Сдерживая рвоту, я старался из-за всех сил — только чтобы не били. Кое-как мы добрались до конца, и они ушли. Я в изнеможении упал на кровать и долго отплевывался в полотенце. 
 — Подонки! Грязные свиньи! Мразь! — Я не мог остановиться. Витька валялся на кровати в состоянии полного транса. — Зачем они нас так, Гоша? Что им баб не хватает, что ли?
Жизнь завертелась колесом. Братаны являлись почти ежедневно, все с новыми фантазиями. Пару раз нас наряжали; один раз перед использованием сильно напоили и стали трахать огурцами. Однажды дошли до того, что разложили на наших спинах еду и во время траханья чокались и закусывали. За малейшее ослушание мы получали оплеухи, так что быстро научились все выполнять беспрекословно. «Большой» был все время «верен» Витьке, и в конце недели тот был в полном изнеможении. Самым тяжелым для нас были «жмурки». Нам заклеивали рты пластырем, который запрещалось снимать, и вталкивали в абсолютно темный подвал. Туда же входили братаны, и начиналась «охота». Увести из подвала нас могли только двое: меня — «Бритоголовый», а Витьку — «Большой». Узнать, кто из нас кто, должны были на ощупь. Им говорить запрещалось, а у нас рты были заклеены. Если происходила ошибка и нас из подвала пытался вывести не «свой», то доставалось нам, после чего нас опять загоняли в подвал. Если нас находил кто-то другой, то делал с нами, что хотел, и мешать ему не имели права. Подвал был большой, со столбами, ответвлениями и закоулками. 
Ужас был в том, что все происходило в полнейшей темноте и тишине. Важно было, с одной стороны, увернуться от всех, чтобы как можно меньше пострадать, а, с другой стороны, найти «своего», чтобы как можно быстрее закончить эти мучения. Как правило, прежде чем «игра» заканчивалась, нас по паре раз имели. В заключении нас разводили по кроватям «хозяева» и забавлялись под советы и замечания остальных.
В воскресенье, в конце второй недели, Витька залез ко мне в кровать:
 — Я так больше не могу! Я удавлюсь! — Он уткнулся в подушку. — Гоша, они же люди. Как же так можно с нами? — Я гладил его по трясущейся спине. — Прорвемся, Витек! Как-нибудь удерем. Только бы нас стали выпускать отсюда. Обязательно что-нибудь придумаем.
Помог случай. К нам повадился ходить один из охранников. Приходил всегда ночью, когда было темно, так как ему это было строго запрещено. Он открывал нашу комнату, тихо входил, быстро раздевался и ложился строго поочередно: одну ночь ко мне, другую к Витьке. Это-то его и подвело. В ту ночь была Витькина «очередь», и он послушно ждал, откинув одеяло с голого тела, чуть видного в темноте. Охранник не мог отвести от него глаз и, конечно, не заметил меня с приготовленной ножкой от стула, вывороченной еще днем. Удар пришелся ему по затылку, и он беззвучно упал на кровать рядом с Витькой. Мы быстро оделись, выскользнули из комнаты, осторожно вышли из дома. Во дворе было пусто, так как смена охраннику еще не пришла. Вскрыть калитку было делом одной секунды — там был простой засов, но в тот же момент завыла сирена, стал загораться свет в окнах. Мы рванули в темноту, бежали долго, наугад, больше всего боясь потерять друг друга. Пробежав километров пять, мы без сил рухнули в какую-то канаву и провалялись там до утра. Утром, выйдя на шоссе, с трудом поймали попутку и через пару часов добрались до города. 
Тут впервые и очень своевременно нам повезло — нас приютил у себя один из бомжей по кличке Учитель. Он долго пялил на нас, издерганных и запуганных, глаза, потом сделал знак идти за ним. Жилище у него было, что надо — большой чистый сухой подвал, где стояла раскладушка, а в углу прямо на полу валялась сносная перина. Туда-то он нас и определил. Мы замертво свалились и проспали без малого сутки.
Рядом с нашим логовом был рынок, который стал источником не только пищи, перепадавшей нам в виде подачек или «заимствований», но и заработков, когда требовалось быстро разгрузить машину. Прошла неделя. Житуха стала вполне сносной, но что-то стало твориться с Витькой. На него напала хандра. Он часто вертелся возле рыночного туалета, что-то высматривал, как будто кого-то ждал. Однажды поздно вечером, лежа как всегда со мной на перине, он прижался ко мне спиной и, повернув голову, прошептал: — Гоша, трахни меня! 
 — Чего? — Я думал, что ослышался. Он повторил. — Ты что, офонарел? Тебе что, мало тех двух недель? — Я выразительно покрутил у виска пальцем. Он умолял, говорил, что для него сейчас это очень важно, именно со мной, другом. Он елозил задницей, все сильнее прижимаясь ко мне, хватал меня за бедра и сильно прижал к себе. Я отбивался, а он все канючил, чуть не плача. И я не устоял. Против своей воли я сильно завелся, напрягся, обхватил его за живот и сильно вжался в ягодицы. — А Учитель? Он же услышит!
 — Да, он спит, как сурок! — Витькин голос дрожал, дыхание прерывалось. — Возьми меня, Гоша! Он быстрым движением освободился от трусов и освободил меня. Его жаркое худощавое тело просто искрилось от нетерпения и желания. Я жадно нащупывал цель, раздвигая руками его ягодицы, и, попав, вонзился в нее на всю доступную глубину. Я сразу отметил, насколько сильно «разработал» его «Большой». Мое орудие скользило достаточно свободно, почти не встречая препятствий. Витька шумно сопел, извивался, оттопырев зад, начал стонать, что-то бессвязно выкрикивал. Сквозь шорох нашей возни я услышал, как Учитель заворочался. Но остановиться ни у меня, ни у Витьки не было сил. Наши сплетенные тела и души были неразделимы. Они слились в празднике сказочных ощущений, и вихрь слаженных движений неумолимо вел к кульминации. Она обрушилась на нас одновременно, и мы долго целовали друг друга, как сумасшедшие
Первое, что я увидел, оторвавшись от Витьки, был Учитель. Он стоял рядом с нами, глаза его горели лихорадочным огнем, жадно впитывая открывшееся зрелище. Он выдохнул, вытер пот со лба и со словами «Фантастика! Фантастика!», побрел к себе. Там он долго ворочался, вздыхал и скрипел раскладушкой. А ведь он, по сути дела, молодой еще мужик, подумал я. Эвон, как его разобрало. Аж, трясся весь. Да, неудобно, конечно, получилось. Не стал бы он трепать языком! А все Витька, засранец!
Утром меня ждало новое испытание. На рынке кто-то сильной рукой схватил меня за шиворот и поволок за ларьки. Когда меня отпустили, я с ужасом узнал мужика, отвозившего нас с Витькой на загородную дачу.
 — Попался, паскуда! Давно вас ищем. А охранника-то вы грохнули насмерть! Отвечать придется. Он со всего маха влепил мне пощечину. — А ну, выкладывай, где твой дружок!
В голове шумело, я плохо соображал. Я прижался к забору и затравленно оглядывался, ища или лазейку или, на худой конец, хоть какую-нибудь знакомую рожу. Бежать было некуда, и мы были одни. И вдруг мною овладела бешеная злость.
 — Накося, выкуси! — Я сунул ему фигу прямо в лицо. Он оторопел, глянул на меня, задумался.
 — Да, ладно, черт с ним, с охранником. Списали его давно. Не в этом дело. Помнишь главного, который с вами забавлялся? Ну, большой такой, самый крупный? Запал он на твоего дружка. Извелся весь. Послал, вот! Найди, говорит, хоть под землей. Передай, нужен он мне, добрым буду, не пожалеет! — Он искоса поглядывал на меня, ожидая реакции. Настала очередь думать мне. Витька, конечно, не поедет. Но от мужика мне не уйти. Не отпустит. И к Витьке боюсь его привести. 
 — Хорошо! — Кажется, кое-что мне удалось придумать. — Витьке я все передам. Захочет — поедет, не захочет — никаким калачом не заманишь. И силой не возьмешь — полно друзей тут у нас. Давай так. Завтра в два часа дня жди здесь. Захочет — придет. 
 — Смоетесь, гады! — Мужик злобно глядел на меня.
 — А тебе какая разница. Скажешь, не нашел. А силой все равно его не увезешь!
Кажется, мне удалось его убедить. Он нехотя процедил: — Ладно, иди! Завтра в два буду ждать.
Я бежал с рынка так, как не бегал никогда. Проверив, не увязался ли он за мной, я юркнул в подвал. Витька был там. Захлебываясь от возбуждения, я в красках расписал ему свои подвиги, свою изобретательность и величину опасности, от которой его уберег. Я ожидал ликования, ехидного обсуждения того, как мы его облапошили, обсуждений мер предосторожности. Я ожидал всего, но только не того, что получил. Витька сгорбился, молча отвернулся к окну и затих.
 — Ты, что? — Витька не отвечал. Я ткнул его в спину. — Надеюсь, ты не собираешься возвращаться? — Витька продолжал сопеть, глядя в окно. У меня голова пошла кругом.
Витька повернулся ко мне. Меня поразили его глаза. Они были полны задумчивой грусти и взрослости.
 — А чем такая жизнь лучше? Тому хоть я нужен. В последние дни он был ласков со мной, по-своему, конечно. Он сильный и любит меня, может с ним будет надежно и хорошо. — Он опять отвернулся.
А как же я? — У меня перехватило в горле. — Какого же черта ты оттуда бежал? Зачем тебе эта кодла? Ты же один будешь отдуваться со всей их ватагой, каждую ночь! У тебя крыша поехала! 
Я пытался найти все новые аргументы. Витька долго молчал, но я все больше и больше понимал, что завтра в два он будет там. Меня охватило отчаяние. Уж лучше бы я ничего ему не говорил. Опять я один, без друзей.
Ночью мы с Витькой снова были близки. Я уже не сопротивлялся. Было состояние полной прострации. По-моему, нам обоим плевать было на чисто физическое удовольствие — мы прощались друг с другом. А потом долго молча лежали, не размыкая объятий.
С уходом Витьки стало совсем тяжело и одиноко. С рынка меня начали гонять менты, грозя отправить в интернат. Я откровенно голодал. Да еще и с Учителем стало твориться что-то неладное. Он постоянно бросал на меня нежные взгляды, норовил погладить, обнять. А однажды я проснулся от ощущения, что меня во сне кто-то трогает. Рядом со мной был Учитель. Он оголил мое хозяйство и жадно тянулся к нему ртом. Я оттолкнул его, вскочил. Он пополз за мной, протягивая трясущиеся руки: — Гоша, иди ко мне! Ты только попробуй! Тебе понравится. Я все сделаю в лучшем виде. Или хочешь, я буду вместо Вити? Мне так одиноко. Тебе же это ничего не стоит. Ведь я же тебя приютил! Хочешь, можешь меня даже ударить! Что хочешь, делай со мной. Я буду твоим рабом! — Слова стали сливаться в бессвязную речь, глаза горели лихорадочным блеском, он медленно приближался ко мне на коленях.
В полном замешательстве я выскочил из подвала. Кажется, Учитель рехнулся! Что же теперь делать мне? Куда податься? Ночь, однако! О возвращении в подвал не могло быть и речи.
До утра я промаялся в каком-то подъезде, сильно продрог. А утром ноги сами привели меня к рыночному кафе, в надежде на недоеденный кем-нибудь кусок жратвы. 
ОН появился в кафе часов в десять. Видимо, пришел позавтракать. Я старался отвести глаза от еды, но ничего не мог с собой поделать. Заметив меня, он слегка поперхнулся, положил бутерброд на тарелку и внимательно оглядел меня с головы до ног. У него было волевое лицо, крепко скроенное тело, довольно приличная одежда. Заметив его изучающий взгляд, я смутился и, проглотив слюну, отвернулся.
 — Иди-ка сюда! — Он поманил меня пальцем. Преодолев искушение, я сделал вид, что это не ко мне. — Иди сюда, если хочешь поесть!
Я нехотя подошел. — На! — Он придвинул ко мне тарелку. Там лежало два бутерброда. Рука сама поползла вперед, схватила один из них, и в мгновение ока добыча была уничтожена. 
 — Доедай! — Он протянул мне оставшийся бутерброд. — А Вы? — Я из-за всех сил пытался сохранить лицо. Он усмехнулся: — За меня не беспокойся! 
Я быстро умял и второй. Потом был стакан кофе. Я ждал. Я знал, что за все нужно платить и ждал цену. Но услышал только: — Ну, что, перекусил? Вот и славненько. Теперь и я поем. — Он взял себе что-то еще, а я в полном недоумении отошел от стола. К такому я не привык.
Потом он стал появляться каждый вечер. И каждый раз мне что-то перепадало. Я знал, что долго так продолжаться не может. Когда-нибудь счет будет предъявлен и по нему придется платить. И однажды это произошло.
 — Пойдем со мной. Сегодня мы перекусим у меня дома. — Он выжидающе посмотрел на меня. Я медлил. Вот и пришел его час. Важно только, каких услуг он потребует? Сделает слугой за еду? В принципе, можно. Возьмет в дело? Вряд ли, кто я ему! Нет, все не то! Скорее всего интим. Трахнуть захочет. Или на постоянно. Надо же, с виду такой порядочный, а все туда же. Конечно, удрать никогда не поздно. Это же не та «Дача», с охраной! Попробовать можно. И я решился: — Хорошо. Только без глупостей! — как мог более внушительно добавил я. В ответ он засмеялся и, потрепал меня по загривку, не оглядываясь, пошел прочь. Я посеменил за ним.
Звали его Павлом. Квартира у него была небольшая, но чистая и уютная. Никаких решеток, входная дверь отпирается изнутри легко. Так что удрать в случае чего будет не трудно. 
 — Располагайся! — Он кивнул мне в сторону маленькой комнаты. Я заглянул. Ну, все ясно. Это спальня. Вот и приехали! Все, как я предполагал! Я резко повернулся к дверям. Павел окликнул:
 — Постой, ты куда? Мы же хотели поесть. Ты что, испугался? Все будет в порядке, мальчик. Кстати, как тебя зовут?
 — Гоша! Я уже не мальчик. И ничего я не боюсь! В спальне будем есть, что ли?
 — Да, нет. Есть будем на кухне, а спать ты будешь в той комнате.
Так, значит, все же позвал к себе жить. Ну, что ж, поглядим. Так просто я тебе не дамся!
Мы поели, потом он мыл посуду и рассказывал правила нашей будущей совместной жизни. Я слушал в пол-уха, так как знал, чем все должно закончиться сегодня же ночью. И, значит, опять нужно будет делать ноги. 
Я лег рано, так как за день устал, наволновался, но сон не шел. Я прислушивался к каждому шороху, готовый немедленно вскочить и дать отпор. Но все было спокойно, и я незаметно уснул.
Проснулся я поздно. Долго не мог сообразить, где я. Потом все вспомнил и всполошился. Так значит, я все-таки уснул, потерял бдительность! Не иначе, он подсыпал мне что-нибудь в кофе. И уж, конечно, оттянулся на всю катушку, пока я спал. Я вскочил, тщательно себя осмотрел, ощупал. Вроде, все цело, нигде ничего не болит. Успокоившись, я оделся и вышел из спальни. Было пусто. Я прошел на кухню. Там тоже не было никого. На столе лежал ключ, а под ним записка: 
«Гоша! Я на работе. Еду возьми в холодильнике. Будешь уходить, не забудь закрыть дверь на ключ»
И все. Ни тебе поручений, ни ограничений, ни указаний, как жить! А что, если я уволоку у тебя все из квартиры? Не боишься, вот такой ты благородный! Только не надо вешать нам лапшу на уши — знаем, чем все кончится. Но ты хочешь не в лоб, с подходцем! Чтобы я размяк, нюни распустил. Ну, давай поиграем в твои игры.
А, впрочем, чего я на него взъелся? Каждый хочет получить свой кусок за свою цену. Тебе — сытая и чистая житуха, мне — молодое тело. Он же ничего не скрывал. Правда, пока ничего и не требовал. Но, счетец-то растет.
Я поел, оделся и вышел на улицу. Хотел по привычке идти к кафе, но вовремя опомнился — а зачем? Еда в холодильнике. Не надо ни попрошайничать, ни воровать. От нечего делать поплелся в старый подвал к Учителю. Тот обрадовался: — Ну, что, набегался? Понял, что лучше места не найти? Я же Гоша многого и не требую. Только люби меня. Можно и нечасто. А в остальное время делай, что хочешь, хоть приводи кого-нибудь сюда. Мне даже приятно.
При свете дня его немощное неопрятное тело применительно к сексу вызывало отвращение. Не отвечая, я вышел из подвала, зная, что больше никогда здесь не появлюсь. Делать было абсолютно нечего. Жизнь с появлением крыши над головой и жратвы в холодильнике потеряла привычный смысл. Я злился непонятно на что. Погуляв еще около часа, я поплелся домой.
Павел был дома, видимо, пришел на обед. Увидев меня, он сдержано кивнул:
 — Вот и хорошо, что ты вовремя. Сейчас будем есть. — Он неторопливо разложил еду по тарелкам. Себе чуть больше, мне чуть меньше, но в общем поровну. Поев, он встал и сказал:
 — Помоешь посуду. К пяти часам будь дома.
Он явился ровно в пять, отвел на рынок «Секонд хенд», долго выбирал и примерял на меня одежду. Не новую, конечно, но на мой взгляд очень даже ничего. Такой у меня не было никогда. Я смущался, бормотал «Да не нужно!», но радовался, как ребенок. Обратно я себя буквально нес на руках, мне казалось, что все на меня смотрят и восхищаются, как я красиво и добротно одет. И вдруг сообразил: — Спасибо, Павел! Он, как всегда, потрепал мой загривок: — Да, ладно! 
Я не сомневался, что все у нас с ним произойдет сегодня вечером. Ну и что ж! Мужик он, видимо, хороший, добрый. Вон сколько одежды надарил! Да, и внешне очень даже ничего. Может все будет и не так уж страшно. Я вспомнил Витьку — тот ведь вернулся к «Большому». Однако вечер ничего не внес нового в наши отношения. Мы смотрели телевизор, потом стали собираться ко сну. — Иди помойся в ванной! — Павел кинул мне большое полотенце. Я понимающе кивнул и безропотно поплелся в ванную. Мылся долго, оттягивая предстоящую мучительную процедуру. Было от чего-то досадно. Конечно, за все нужно платить, но вот так, по деловому! Я вытерся и даже не стал одеваться. Вышел из ванной и встал, выжидательно глядя на Павла.
 — Ты что, спишь голым? — Он с усмешкой посмотрел на меня. Я с тоской глядел по сторонам. Ну, чего он тянет. Уж лучше поскорее пусть все кончится. Павел встал, подошел к шкафу и кинул мне пижаму: — Только боюсь, что она тебе будет великовата!
Я в недоумении уставился на него. Что, и все? Я могу идти спать? Ничего не будет? Павел отвернулся и стал смотреть телевизор. Я поплелся в спальню со смешанным чувством. С одной стороны, я был доволен, что меня не тронули, а с другой — это опять оттяжка по времени, неизвестность, ожидание. Это будет висеть надо мной, как Дамоклов меч. 
Ничего не было ни на завтра, ни вообще всю неделю. Я уже ни о чем другом не мог думать — это было какое-то сплошное ожидание. Я уже даже желал, чтобы все началось поскорее — хотя бы будет какая-то определенность. Павел моего состояния не замечал и никаких попыток физического сближения не делал.
Я ничего не мог понять. Зачем я здесь? Зачем я ему? У него хорошая квартира, он молод, очень даже симпатичен — сильный, стройный, какой-то очень чистый, цельный. Женщин к себе не приводит. Наверное, он меня стесняется. А я тоже хорош! Мужику надо помочь начать, а я сжался и жду удара. 
Вечером этого же дня, когда Павел сидел на диване и смотрел телевизор, я подсел к нему и прислонился сбоку. Он удивленно посмотрел на меня, потом обнял рукой, притянул к себе. Моя голова была у него на плече, сильном и упругом. Я замер, наслаждаясь добрым теплом его большого тела. Не хотелось двигаться, вот так сидел бы и сидел всю жизнь. Ну почему он не мой отец или старший брат! Меня так и влекло прижаться к нему, зарыться в его одежду лицом, утонуть в ласковых добрых объятиях. Пусть бы он меня трахал! Он такой добрый и сильный. Может быть, тогда он меня полюбит, и я стану ему нужен. Я непроизвольно положил руку на его рельефную грудь и стал осторожно гладить. Потом тихонько начал расстегивать пуговицу на рубашке. Я уже откровенно его хотел, и он почувствовал мое волнение. Он схватил мою руку и сильно сжал. Его взгляд стал жестким и холодным: — Чтобы этого в моем доме я никогда не видел! 
Вот это удар. Господи, как стыдно. Ему ничего от меня не было нужно. А я вел себя как последний идиот. Меня пригрели, как бездомного котенка, а мне казалось, что ждут, когда я переловлю всех мышей. Меня приготовились терпеть, а я думал, использовать.
С этого дня все переменилось. С одной стороны я расслабился, перестав ждать атаки с его стороны, а с другой не мог подавить в себе все большее желание, чтобы атака состоялась. Это становилось наваждением. Мне нравилось в нем все: тело, голос, уверенность и неторопливость в движениях, сила и надежность настоящего мужика. Нравилась и забота обо мне, сдержанная и ненавязчивая. Ставило в тупик одно — ничего взамен. Как будто я был и необязателен. Есть я, нет меня — один черт! Не то, что я боялся, что меня, как того котенка, как-нибудь вышвырнут за дверь — ничего, выживем. А бесило то, что я не понимал и не ощущал, зачем я ему нужен.
Я начал, как умел, завоевывать свое место в доме. Стал подметать, мыть посуду, убираться. Попробовал даже что-то приготовить к его приходу из того, что нашел в холодильнике. Павел каждый раз поощряюще трепал меня по загривку, но тем все и ограничивалось. Как-то спросил его, может смогу чем-нибудь помочь на его работе? Он внимательно на меня глянул: — А что ты умеешь? Учиться тебе надо! — Прав он, конечно. Не вечно же с тряпкой по его квартире бегать. Да и не мужское это дело. Но бесило не осознание своей бесполезности для него, а совершенно непонятный мой статус. Если решил усыновить, то так и скажи, да еще спроси, хочу ли я? Если я здесь на правах равного, то на каких условиях и насколько, что должен делать и как вносить свой вклад? Но все сильнее я понимал, что сам больше всего стремлюсь к одной роли — любить и быть любимым. Моя жизнь подсказывала мне лишь один способ, как это сделать. Других я не знал. Чтобы принадлежать ему безраздельно, доставлять ему наслаждение, заставить нуждаться во мне. Чтобы не прятать счастливых, влюбленных глаз при взгляде на него. 
Чтобы с ужасом не смотреть, один ли он входит в квартиру или привел кого-нибудь себе на ночь. Он должен быть моим и принадлежать только мне. Господи, я же рассуждаю как настоящая баба. Еще не хватало зареветь.
В субботу вечером, когда я мылся в ванной, вошел Павел. Я замер от неожиданности и от проснувшихся надежд. Он молча повернул меня к себе спиной, нагнул, намылил мочалку и тщательно вымыл спину, ягодицы, бока. Каждое его движение отзывалось во мне волной наслаждения и желания. Я был весь одной сплошной эрогенной зоной. Уже мозги съехали набекрень и я «поехал». Уже пошла знакомая мелкая дрожь и напряглась плоть. Уже в ожидании застыло тело. И вдруг, как ушат холодной воды: — Остальное домоешь сам! — Павел бросил мочалку в ванну и вышел.
И я не выдержал. Я упал на дно ванны и заплакал, как маленький несчастный ребенок, уверенный, что никто на свете его не любит и никому он не нужен. Я пытался сдержать себя, но слезы лились в три ручья. Я трясся в нескончаемых рыданиях, проклиная и себя, и свою судьбу, и Павла с его осточертевшей заботой. Пусть все катиться к чертовой матери. Жил же я до сих пор и без Павла и дальше проживу. А подачек мне не надо, пусть котенка на улице подберет...  
 — Что с тобой? — Павел уставился на мои красные от слез глаза. Я не ответил и прошел в свою комнату. Я разобрал кровать и лег, отвернувшись к стене. Он тихо вошел, сел сзади, положил руку на мою спину: — Что случилось, Гоша? — Я дернул плечом, сбрасывая его руку. Он помолчал. — Я чем-нибудь тебя обидел? Тебе у меня плохо? Ты сыт, одет, у тебя своя комната, я тебя ничем не ограничиваю! Я понимаю, что сразу нам сжиться нелегко, но все придет. Мы привыкнем друг к другу. Не гони лошадей, дружок 
Господи, о чем он! Да как же объяснить этой каменной глыбе, что мне нужно хоть немного тепла. Нет, вру! Много тепла. Обнимающего и обволакивающего душу и тело, чтобы раствориться в нем и любить, любить, даря себя в ответ.
 — Уйду я, Паша! Не могу я здесь! — Повисло долгое тяжелое молчание. Потом он тихо сказал:
 — Я не могу тебя удержать. Я привык к тебе, ты мне как младший брат. Но я знаю, ты другой и тебе нужно другое. Я хотел бы быть нежнее к тебе, но ты захочешь того, чего я дать тебе не смогу. А без этого для тебя все останется пресным, бесцветным и ненастоящим. Уходи, не будем мучить друг друга. — Он встал и вышел из спальни
Утром я ушел. Поиск пригодного для ночлега места не дал результатов. Пришлось идти на поклон к Учителю. Тот обещал больше ко мне не приставать, но по его похотливому взгляду было понятно, что сдерживаться долго он не будет. Черт с ним. Как-нибудь все разрешиться. Было на все наплевать. Опять вернулись старые заботы о хлебе насущном. Опять вернулась беготня от ментов и разгрузки машин на рынке. Потихоньку возвращались старые навыки
«бомжа». Возвращалась и старая жизнь, с ее грязью и скверной. И еще была тоска. Огромная, изнуряющая, грызущая все мое нутро. Сердце осталось там, с Павлом. Я ничего не мог с собой поделать. Я не знал, как выдрать ее из себя. Она сжигала мою душу, безжалостно гнала туда, в кафе, где он каждый день бывал. Но я знал, что потом будет еще тяжелее. 
Учитель, конечно, все врал. Уже на следующую ночь он подполз ко мне, начал гладить, ласкать, а потом долго терзал мою плоть жадным ртом. Я лежал, сжав зубы и еле сдерживаясь, чтобы не дать ему в морду. И все же это было меньшим мучением, чем мое состояние там, у Павла.
Дни потянулись один за другим. Мне стало совсем плохо. Я кидался на людей, грубил, цеплялся. Все валилось из рук. Пару раз схватился с ментами, за что был поглажен дубинкой. Наехал на «черных» на рынке, и был изгнан оттуда, лишившись последнего заработка. Начал поглядывать на туалет, где малолетки бойко торговали немудреными услугами. Ну, до такого я еще не докатился, но жрать было уже нечего. 
Как-то вечером я шлялся по городу, и ноги сами собой занесли меня к знакомому дому. Я долго стоял и пялился на его окна. Наверное, он сейчас дома, смотрит телевизор. Конечно, хорошо было там. Но ничего не вернуть. Я не мог довольствоваться его сдержанной заботой о себе. Я слишком его любил. Но и мучить друг друга тоже нельзя, в этом он прав. Я вздохнул и пошел прочь.
 — Гоша! — Павел стоял метрах в пяти от меня. Я знал, что мне не надо на него глядеть. Нам нельзя встречаться и говорить. Надо хоть немного пожалеть себя. Я этого больше не перенесу. Но я стоял и пялил на него глаза и ничего не мог с собой поделать. 
 — Я тебя давно ищу! — Он медленно, словно боясь меня упустить, шел ко мне. — Не уходи! — Теперь я видел, как он изменился: щеки ввалились, обострился нос, глаза горели лихорадочным блеском. — Мне плохо без тебя. Я просто без тебя не могу. — Он, не отрываясь, глядел на меня. Его руки обхватили мою голову и прижали к груди. Потом ласково, как ребенка он взял меня на руки и понес домой. Я не сопротивлялся. Я обхватил его шею руками и завороженно глядел в его глаза. Как долго я их не видел!
Какое нелепое зрелище, когда мужик несет на руках здорового пятнадцатилетнего парня. Но нам было глубоко плевать на весь мир. Это было священодействие, и обряд соблюдался обеими сторонами истово и строго. Без дурацких улыбок и ненужных слов. Мы все друг про друга знали, и каждый с тревогой ожидал кульминации ритуала.
Он положил меня на диван, встал рядом на колени, взял мои руки в свои и прижал к своим щекам. Он прошептал: — Я люблю тебя, — и я благодарно кивнул. Он сказал: — Очень плохо, когда тебя нет рядом, — и я с удовольствием с ним согласился. Потом он сел на диван, положил мою голову к себе на колени и стал ласково и бережно гладить мои волосы.
 — Гоша! Я знаю, что тебе нужны в первую очередь любовь и тепло, и ни на какую жратву ты их никогда не променяешь. Все или ничего! Ты тоже мне очень дорог. Но я другой! Я не знаю, как нужно сделать, чтобы ты понял, как я тебя люблю. Я не умею так, как у вас принято. Я буду очень стараться, и, если ты мне поможешь, у нас все получится. Но, наверное, не сразу. Пойми это и будь мудрым. 
Господи, дурачок он, хоть и старше меня лет на десять! Да ты все сказал, что нужно, и этого достаточно, чтобы я любил тебя искренне и безоглядно. Ты заставил себя пойти на то, что было чуждо твоей натуре, ради меня, ради любви ко мне. И уже не важно, когда это случиться, но это будет, обязательно будет, на счастье нам обоим.