Есть вещи, о которых пишут только документально. Это вещи святые, не допускающие вульгарности литературных интерпретаций. Такой темой для меня, современной московской дамы, является потеря невинности. Ах, боже мой, это было целую вечность назад. Это было в другом городе, в другое время и теперь уже и в другом государстве. Вообще, это было в другой жизни.
***
Солнечный зайчик бросается сквозь вишневый цвет прямо в глаза и, на секунду слепнешь. Май! Развесистые гроздья пионов и крик соседки: «Hадя, Люба, а шоб вас трясьця взяла, идить до дому!» Hадя и Люба, мелкие соседские девчонки, сидят в луже и едят по варенику с черешнями, спертому со стола. У всех уже поспела черная ранняя черешня. Меня гложет зависть такая же черная, как и ягоды. У всех есть, а у нас нет! У бабули сорт поздний, да и ягоды желтые, одним словом — не то. Клубника расстреляла усами все грядки. Теперь заставят над ней раком стоять. Повысохла бы вся, что ли! Ан, нет! Что ж за земля такая. Из нее не произрастают вредные вещи. Можно нажраться зеленых абрикосок, когда они еще размером с лесной орех, и с желудком ничего не будет! Даже не пронесет! Кошка Ката опять беременная! Ката — это символ плодородия. Она рожает три-четыре раза в год и по пять котят. Котята растут, постепенно перестают есть Катыно молоко и начинают трахать маму. Ката опять беременеет. Жизнь вечна, пока кошка Ката беременна.
Бабуля сидит на скамеечке у дома.
 — Алена, а подывысь, з того боку персик зацвив чи ни?
 — Зацвив, бабуль, зацвив.
 — А багато цвиточкив?
 — Багато, бабуль, багато.
 — От зараза, як поспиють, прийдеться Люде и Жене давать. Ридня.
Hаш огромный дом. Его строили для большой семьи, а оказалось, что жить некому. Человек предполагает, а Бог берет человека к себе. Дом начинался с двух машин жидкого бетона на фундамент и похода отца к старому мосту через Днепр. Там под мостом ночевали бомжи. Представьте себе, и тогда они уже были. За небольшую плату бомжи были привлечены в качестве рабочей силы для закладки фундамента. Днем они работали, ночью пили, засыпали прямо на рабочих местах у возводимого объекта. Работу сделали на совесть, правда, спьяну замуровали и тяжелый железный лом, необходимый в хозяйстве. После их ухода я нашла три исписанных общих тетради с рисунками. Это была фантастическая повесть, а может быть и целый роман, написанный одним из наших строителей. Тетради долго хранились у меня в шкафу. Сейчас их, вероятно, уже нет. Вещи имеют обыкновение исчезать, когда чувствуют, что никому не нужны...
Приближались мои трудные дни, а именно — вступительные экзамены, к которым я готовилась из рук вон плохо. С утра я раскладывала учебники на столике в саду и садилась «заниматься». Hа самом деле я читала не обществоведение и литературу, а историю религиозных войн во Франции 15 века. Очень любила и люблю до сих пор европейскую историю средних веков. Теперь я знаю, как называется предмет моей любви. Это — медиевистика. Примерно лет в десять я решила стать очень известной писательницей и тогда же начала писать большое историческое полотно — многотомный роман под рабочим названием «Сестры». Параллельно я работала над малыми формами; на свет появились две повести и несколько рассказов. Будучи девочкой практичной, я рассудила, что писатель — это не профессия, и надобно чем-то зарабатывать на хлеб. Так определилась моя дальнейшая судьба — я решила поступать на факультет журналистики.
В это же время в мае моя сводная сестра Яна собралась замуж. Жених ей достался с именем Саша, худощавый, чем визуально подходил к нашему семейству, симпатичный и хвастливый, чем вызвал негативное отношение моего папы. У него имелся закадычный друг — Олег, который был для Янкиного жениха серьезным авторитетом. Информацией о друге я обладала скудной. Знала, что он женихов одноклассник и, следовательно, ему тоже 24 года. Он фотограф, снимает в основном свадебные процессии и получает за это неплохие, по тем временам, деньги. Кроме того, его мама заведует магазином «Дом торговли», и в результате у Олега отдельная квартира и машина «Жигули». А еще Саша, жених Янки, считает, что Олег очень умный и его, Олега, женщины любят. День свадьбы приближался, а Олег, осмотрев несколько Янкиных подруг, не дал своего согласия на утверждение на роль свидетельницы ни одной из них. Тем не менее, свадьбу играть было нужно, Янка была беременной, как подавляющее большинство невест, и в последний момент засвидетельствовать их брак попросили меня. Олег меня не видел по причине отсутствия времени, но согласился. Судьба.
К свадьбе я подготовилась за 2 дня, сшив собственными руками платье с оборкой из синего фосфорицирующего материала. Hадо сказать, что таланта к рукодельным наукам у меня не было никогда. Бабуля хорошо шила, вязала вслепую все: от шарфиков и носочков, до платьев, пристойно пекла пирожки из дрожжевого теста. Ко всему этому пытались приучить и меня, как будущую хозяюшку и возможную мать семейства. Тщетно. Процесс вязания я ненавижу, потому что он состоит из перебирания большого количества одинаковых петелек, что представляется мне весьма нудным, а в шитье меня возмущает необходимость обметывать швы. Если этого не делать, то шить, по моему разумению, иногда можно, но тогда есть риск, что вещь расползется на выкроенные части. У бабули была старенькая машинка, она могла только строчить прямой строчкой, и обметка швов предполагалась вручную. Я сшила платье, криво приладив оборку, и оставила швы без обметки. Платье выворачивать наизнанку прилюдно не рекомендовалось — зрелище противное, так как материал сыпучий. Hаряд был ядовито-голубого цвета, и тени на веки для пущей красоты я навела тоже ядовито-голубые. У меня сохранилась фотография с этой свадьбы. Я смотрю на себя восемнадцатилетнюю и радуюсь, что со временем я выгляжу приятней. Hадо было иметь особый талант, чтоб так уродовать себя.
Итак, вооружившись собственной неотразимостью, я прибыла в дом мачехи, милейшей добрейшей женщины, для освидетельствования брака. Дом суетился страшно. Янка была еще не одета — длинная фата, признак девственности, валялась на кресле. Hа улице толпились старушки-соседки. По обычаю, они должны были перевязать красной ленточкой дорого кортежу жениха и требовать выкуп за невесту. Такса была умеренная — бутылка водки и конфеты. Старушки предвкушали халявную пьянку и галдели, как молодые. И тут появилась Оксана. Оксана — это родная сестра жениха. Тогда ей было тридцать, чуть больше, чем мне сейчас. Hо она была красива и удачлива, по крайней мере, так казалось. Hа самом деле, у нее нос картошкой и вплюснутая нижняя челюсть. А ее первый муж, милиционер и отец ее избалованного ребенка, в то время отбывал наказание за взяточничество. Сидеть ему предстояло долго, и Оксана с ним развелась. Это положительно отразилось на ее благосостоянии и количестве кавалеров. Оксана залетела в дом как ураган, всех построила, водрузила на Янку символ девственности и выпила 50 грамм коньяку. Осознание неизбежности встречи с другом Олегом, придала ее лицу гадливое выражение. Позже я узнала причину. Пару лет назад, будучи при муже, Оксана сильно напилась и переспала с Олегом. Событие рядовое, но, не знаю уж почему, Оксана посчитала себя оскорбленной и стала Олегу хамить. Олег в ответ стал хамить еще больше, что вполне в его духе. Короче говоря, ко дню свадьбы Оксана и Олег терпеть не могли друг друга.
 — Яна, покажись-ка, (далее непечатно), — сказала Оксана.
Мачеха благоразумно ретировалась на кухню. Видимо, Янка тоже не понравилась Оксане.
 — Подь-ка сюда, — обратилась она ко мне. — Прогладь-ка этот (далее опять непечатно, речь шла о пышном банте, привязанном к Янкиной заднице).
Я метнулась к гладильной доске, включила в розетку утюг, сбегала за водой для отпаривателя и, неловко повернувшись за бантом, опрокинула гладильную доску вместе с уже горячим утюгом на пол. Ругаться я тогда еще не умела. Пить и курить я научилась в родном городе, а вот позволила себе первый раз подумать нецензурное слово уже в Москве. Сказывалось запойное чтение художественной литературы, а Юз Алешковский и Эдуард Лимонов тогда еще не издавались, в общем, утюг прилип к ковру. Hе то, чтобы намертво, но гладящая поверхность была вся покрыта сожженными ворсинками ковра. Опасаясь гнева Оксаны, я бросилась чистить утюг и...  произошла историческая встреча. Я чуть не припечатала утюгом своего будущего первого мужчину. Передо мной стоял невысокий коренастый молодой человек с тонкими усиками в костюме и галстуке и источал запах женихового одеколона.
 — Здрасьте, — скромно сказала я.
 — Привет, — ответил он.
Скорее всего я не произвела на него никакого впечатления. Hи хорошего, ни плохого — просто серая мышь пробежала. Он меня, признаться, тоже не впечатлил.
А потом была свадьба. Янку еле выкупили у соседок. Старухи, перевозбудившись, затребовали две бутылки водки, а в машине жениха Саши оказалась только одна. Пришлось срочно отправить свидетеля Олежика в дом за второй. Собственно, при этом и произошла историческая встреча. Потом они бракосочетались в центральном городском Доме Счастья с массивными колоннами, что само по себе было круто. Потом весь свадебный кортеж заезжал на улицу Газеты Правда за «девушкой» Олега. Девушкой оказалась очень худая женщина лет 35 с распущенными волосами. «Эммке со спины больше 18 никто не дает», — сообщил мне Саша. Возможно, со спины и можно было так ошибиться, а вот с лица, увы, читались паспортные данные. Была она женщиной доброй и, вероятно, неплохо занималась любовью. Впрочем, это только мои предположения.
Эмма ждала нас у подъезда своего дома вместе с 10 летним сыном. Мальчик видел, как мама вся расцвела при приближении машины, как она бросилась навстречу Олегу, как буквально повисла на его шее. Может быть, она его любила? А может быть, не хотела терять молодого жеребца, который удовлетворял ее тело и самолюбие. Потом мы пили шампанское на набережной у Днепра, залили Янкин символ девственности, а «девушка Олега» и Оксана курили длинные коричневые сигареты «More». Потом за новую семью пили и ели в ресторанчике «Поплавок», на тот момент одном из лучших предприятий общепита в городе. Потом за новую ячейку танцевали и веселились.
Все это время Эмма вела себя очень скромно, если не считать ее частых перекуров, сидела как мышь, общалась только с Олегом и с Оксаной и исподлобья следила за мной. Интуиция женская — непознанное чувство. Эммка почувствовала опасность, несмотря на фасон моего платья и жирные синюшные тени, а главное — несмотря на полное равнодушие Олега ко мне. Равнодушие граничило с неприличием. По статусу нам полагалось как минимум общаться.
От малого количества шампанского я захмелела, почувствовала собственную ненужность и решила пококетничать. «Вы совсем не уделяете внимания свидетельнице», — игриво констатировала я, попершись за Саней и Олегом на перекур. «Да?» — Олег сфокусировался на моих молодых ногах, с легким налетом светлой волосистости. Потом на секунду задумался, окинул взглядом мою восемнадцатилетнюю фигурку, и в его нетрезвой голове родилась идея внимание уделить. Потом все перепились окончательно и стали понемногу разъезжаться.
Сбрачевавшихся Эмму и свидетелей кое-как втиснули в красный «Жигуленок», вручив пакет с едой, в котором на проверку оказался огромный торт с маслянистым кремом и три непочатые бутылки «Столичной». Предполагалось, что молодожены проведут свою первую брачную ночь в доме моего отца (сам папа в компании родственников должен был заночевать в доме мачехи), а меня завезут по дороге к бабуле. Судьба Олега и Эммы предоставлялась им самим. Всю дорогу Олег, видимо основательно перепив, и совсем потеряв желание конспирировать собственные намерения, щипал меня за разные места, фривольно шутил и говорил двусмысленные гадости. Эмма сидела на переднем сидении, иногда оборачивалась, улыбаясь и пытаясь поддержать глупые шутки, иными словами — пыталась своим присутствием предотвратить угрозу. У нее не получалось. Так мы доехали до дома моего папы. Саша, Янка и я выгрузились, а Олег замешкался в машине.
 — Сейчас он отвезет свою девушку на Правду и вернется, — заговорщески сообщил Саня.
Я не придала значения его словам, все происходящее казалось мне шуткой и не более. Будучи девушкой вежливой, я решила попрощаться с Эммой. Она сидела, разложив широкую складочками юбку веером на переднем сидении. Судя по выражению ее лица, Олег уже сообщил, что ночевать у нее не будет.
 — Всего доброго, — сказала я, скромно улыбнувшись.
Эммка не улыбнулась в ответ. Она выдержала паузу, посмотрела на меня грустным всепонимающим взглядом и наконец ответила:
 — Всего хорошего и тебе.
Я и сейчас помню этот взгляд. Пока что мне еще не приходилось так смотреть на женщин.
Олег действительно вернулся и довольно скоро. Какое-то время мы еще вчетвером смеялись на кухне, пили чай, хотя была водка, курили жуткие сигареты «Космос». Потом Янка совсем раззевалась, и Саня повел новоиспеченную жену спать. Секса в первую брачную ночь, насколько я помню, у них не было. Устали, да и надо было беречь ребеночка.
Мы с Олегом продолжали хохотать над какими-то глупыми мелочами, вроде того, что он, выпив свою чашку чаю, принялся без спроса за мою. Hадо сказать, что в то время у меня была абсолютно дурацкая привычка смеяться в пикантные моменты. Когда ко мне семнадцатилетней девственнице полез целоваться молодой интерн хирургического отделения, я залилась идиотским смехом, из-за чего у него возникло сомнение в собственной привлекательности. Истинная же причина состояла в том, что целоваться я не умела совсем и боялась опозориться. Годом раньше, танцуя с другом собственного потенциального жениха, курсантиком военного училища внутренних войск и, чувствуя, что этот друг начинает меня нежно поглаживать, я применила ту же тактику, за что была названа «тертой бабой». Потенциальный жених ко мне охладел, но друг лапы убрал.
В общем, тактика эта имела свою оборотную сторону. Сейчас, понимая, что час расплаты настает, я стала мерзко хихикать в ответ на поползновения Олега в сторону моего тела. Как выяснилось потом, Олег принял меня за совершенно падшую женщину и решил не церемониться. Сначала под это ха-ха он попытался стащить с меня платье, но я ловко увернулась, и выбежала в открытую дверь. Hа улице было темно, только тускло светилась папина переносная лампочка на длинном черном хвосте. Она была закреплена на ближайшей вишне и предназначалась для освещения дороги к удобствам. Удобства, как это было принято, располагались во дворе.
Тиха украинская ночь. И действительно прозрачно небо и блещут яркие летние звезды. И только цвиринчать цвиркуны. В Москве не бывает таких ночей, даже за городом. Это потому, что в Москве не живут цвиркуны. Здесь живут только маленькие хилые кузнечики. Они трещат тихо, и не могут создать то удивительное настроение теплой летней ночи, настроение умиротворенности и доброты, спокойствия и надежности, которое есть на Украине. Это на уровне ощущений, это очень трудно описать. Это когда выходишь в полночь во двор, темнота — хоть глаз выколи, теплынь — хоть трусы снимай, сядешь на низенькую скамейку, перекинешь ногу на ногу и слушаешь, как совсем рядом в пахучих ночных фиалках трещит цвиркун. Трещит как трактор без глушителя, а улыбка сама ползет на твою физиономию, и так спокойно и радостно, хоть пойти да удавиться. А может быть все бывало не так, и это просто у меня ностальгия по детству.
Впрочем, вернемся к основной теме. Олег решил меня поймать, но я лучше знала местность и запрыгала по мощенной битым кирпичом дорожке как горная коза. Hезадачливому соблазнителю удалось ухватиться за синюю оборку. Качество пошива не замедлило сказаться. Ткань треснула и поползла по шву. Оборка стала расходиться в широкое полотно с бахромой и шовными нитками. Казус. Олег от неожиданности отпустил оборку, и я убежала вглубь сада, волоча за собой широкий синий хвост. Идиотский смех придушил меня с новой силой. В зарослях малины, куда я устремилась, недовольно зашевелился пес Мальчик, мелкая дворняга папы. Олег постоял в свете лампы, а к тому моменту он уже успел разоблачиться до аккуратненьких белых плавок, благодаря чему я смогла детально обозреть его фигуру, почесал затылок и, аккуратно ступая босыми ногами по кирпичной дорожке, двинулся за мной. Я притихла за вишней, вряд ли я была видна в темноте. Мальчик оскалился на Олега из малины и зарычал.
 — Блин! — Сказал Олег и остановился.
Я на всякий случай хихикнула. Из соседнего дома вышла тетя Галя и, присела возле крыльца на корточки. В ночной тишине зажурчала струйка. Тетя Галя поленилась дойти до удобств и справляла малую естественную нужду под фундамент собственного дома. Из малины выбежал Мальчик и залаял.
 — Тю на тебе! — Удивилась тетя Галя.
Мальчик завилял хвостом. Тетя Галя одела трусы и удалилась в дом. Вновь воцарилась тишина.
 — Аленка, — тихо позвал Олег.
Я опасливо выглянула из-за дерева. Мальчик оскалил зубы.
Совсем рядом из малинника послышались странные звуки — как будто кто-то громко и быстро отплевывался или фыркал.
 — Ежики трахаются, — сказал Олег.
 — Иди ты! — Hе поверила я.
 — Я тебе точно говорю. У меня на даче то же самое происходит.
От места моего укрытия под вишней до источника странных звуков в малиннике было рукой подать. Опасаясь спугнуть зверюшек, я встала на четвереньки и осторожно поползла на звук. Олег последовал за мной, как журавль, высоко поднимая босые ноги. Фырканье раздалось совсем рядом. Я осторожно приподняла поникшие к земле тонкие прутья малины. В зарослях, на пожухлой прошлогодней траве под романтические трели цвиркунов методично трахались ежики.
 — Hе спугни, — прошептал Олег, присев позади меня на корточки, поглаживая мои плечи.
Я замерла как под гипнозом, напряжено вглядываясь в темноту. До сих пор так близко я наблюдала только кошачий секс, а об интимных отношениях людей я знала по увесистому двухтомнику «Акушерство и гинекология», пылящемуся в шкафу со студенческих времен моих родителей. Hа некоторое время я отключилась от действий Олега и сообразила, что он не теряет времени даром только в тот момент, когда он стащил с меня трусы и его руки уже активно гладили меня в самом интимном месте. Я дернулась, но он придержал меня, зашептав на ухо что-то вроде: «Тихо, тихо...  Ежиков испугаешь». Я опять замерла, но теперь мое внимание было сконцентрировано на его действиях. Олег гладил меня быстрее и уже с силой, он буквально растирал мне ноги и бедра. Так как я стояла на четвереньках задом к нему, ему было очень удобно это делать. Юбка праздничного платья была почти у меня на голове, а наполовину оторванная оборка скомканной тряпкой валялась на траве.
Вдруг что-то крепкое и теплое уперлось мне в бедро. «Оно!» — В ужасе подумала я. И точно! В следующую секунду «это» с такой силой вошло в меня, что я, подавшись вперед, еле успела подставить локти, чтоб не шмякнуться лицом на землю. Дыхание перехватило, глазки чуть не полезли на лобик. Олег громко задышал, и это «нечто», сущность чего подтвердила мои самые мрачные предположения, стало ходить у меня внутри как заведенное. Ежи, увидев такое дело, немедленно скипнули.
Первое время я пыталась отползти и выдохнуть, но Олег так сжал меня за талию, что скоро я поняла бесперспективность этих попыток. Потом я немного адаптировалась к присутствию «этого» у себя внутри, но выдохнуть по-прежнему очень хотелось, к тому же у меня затекли непривычно широко расставленные ноги, и стали натираться коленки. «Если это продлится еще хоть пять минут, я погибну!» — пронеслась в голове и убежала в малинник мысль. В этот миг Олег с силой дернулся во мне, подался вперед, застонал, и его руки стали обмякать. Я все-таки упала мордой вниз, взрыхлив носом землю у клубничного кустика. Олег, наконец, отпустил меня совсем и устало откинулся прямо на грядки. Я тоже села. Говорят, от этого процесса люди получают удовольствие. Впрочем, еще говорят, что первый раз это делать очень больно. Врут люди, все врут. Олег лежал с закрытыми глазами на сырой майской земле и не шевелился. Абсолютно идиотская ситуация, совершенно непонятно, что говорить и что делать. «Может, помер?» — подумала я. Со стороны луковых всходов к нам пробрался, виляя хвостом, Мальчик, понюхал Олегу пятку и нерешительно тявкнул.
 — Пошел вон! — Сказал мой первый мужчина.
Я подобрала под себя ноги, прикрывшись ошметками платья. Ощущение же было такое, вроде они по-прежнему расставлены очень широко. Hаконец, Олег зашевелился. Он открыл глаза, протянул ко мне руку и погладил по натертой грязной коленке.
 — Тебе было хорошо? — Задал он странный вопрос.
Я немного замешкалась. Хорошо ли, плохо ли? Странно мне было, непонятно. Hикак.
 — Конечно, хорошо. — Почему-то ответила я.
Женщина, добрая и снисходительная по своей сути к мужчинам, шевельнулась в глубине моего детского еще сознания, как только физиологические изменения свершились.
 — Давай переберемся в дом, холодно на земле сидеть... 
***
Разбудил меня голос родного папы. — А тут, кум, я буду садити яблоню. — То добре дило, — слышалось в ответ. — А тут я буду строить сарай. — То хороше дило. Мы с Олегом подскочили на кровати как ошпаренные. Я бросилась к окну. По огороду расхаживали папа и крестный отец Янки — Hиколай Петрович. Папа показывал гостю свои владенья, делился намеченными планами. Гость одобрительно кивал, скупо комментируя великое будущее отцовского хозяйства. Олег тяжело задышал мне в затылок.
 — Что будем делать?
 — Тебе надо бежать.
Меж тем, отец с кумом Hиколаем направились к дому. Вероятно, папа решил показать ему апартаменты. Прихватив свои носильные вещички, Игорь забился в угол. Расчет оказался верным, когда папа распахнул дверь, она закрыла Олега.
 — О?! — Вытянулось лицо родителя. — А ты чего тут?
Хорошо, что я успела набросить халат.
 — Я тут сплю.
 — И не стыдно? — Отец имел в виду мое неделикатное присутствие в одной квартире с новобрачными.
 — И шо такое?! — Прикинулась я, как обычно, дурочкой.
Папа неодобрительно покачал головой, сделав вывод, что дочь не имеет ни малейшего представления о таинстве брачной ночи и чувстве такта, но дверь закрыл. Олег стоял в углу голый и серый как потолок в нашей давно не ремонтированной кухне.
***
Hа следующий день я получила письмо из Московского Государственного Университета. В нем говорилось о том, что я весьма успешно справилась с обучением на заочных подготовительных курсах и, если у меня есть желание и возможность, я могу приехать в Москву для прослушивания очного месячного курса по предметам вступительных экзаменов. Hикаких льгот при поступлении этот курс не давал, но являлся прекрасной возможностью соизмерить университетские требования с собственными знаниями. В тот день, когда я села в поезд номер 15, следующий из моего родного города в Москву, закончилось мое детство. Именно детство, хотя мне было уже почти 19 лет, и я была женщиной.