Как Лев Толстой перед сношеньем Хуй вытирает бородой, Вот этим маленьким вступленьем Начну рассказ нескромный свой. I Зима была ебать какая... Кричали царские гонцы, Что, мол, дворяне из Валдая Пообморозили концы. Конечно, о таком морозе Пиздеть сподручней в блядской прозе, Но я хочу в стихах сказать — Как выйдешь во поле поссать, Так примерзает хуй к одёже, Не оторвать, ебёна мать, А брызги, падая, звенять... Нет, летом ссать куда надёже. В ту зиму только тот тащился, Кто по утрам в постель мочился. II В один из дней мороз крепчал... Мороз... А ну его к хуям! В тот день в Москву гусар въезжал — Поручик Ржевский — зверский хам. Гусак высокого полёта Не мог он суток без залёта, И постоянно на Кавказ Его ссылал царь-пидорас. Но Ржевский — падла — болт могучий На царску службу забивал. Что делал? Да хуи валял! И водку пил, верблюд ебучий. Да, посильней, видать, царизма Талант большого похуизма. III И вот, съебавшися с Кавказа, Припиздил Ржевский в стольный град. И хоть бы хуй ему, зараза! И до пизды ему всё, гад! Навстречу, бля, кузен Болконский С женой своей — пиздою конской. «Здорово, чмо! Хуй тебе в рот!» «Мон шер ами, привет, майн готт! Пойдём со мною друг бесценный К Ростовым. Граф Ростов-амбал На всю Москву устроил бал. А ты, бля, хуй с горы — военный, Ну, а военные всегда Там, где есть бабы — господа. IV Хуяк! И принято решенье — Друзья отправились на бал. И Ржевский скорого сношенья Уже симптомы ощущал. А на балу народа — тьмища. Какие мерзкие еблища: Графини — сучки, проститутки; Князья — ебучие ублюдки — Все собралися на халяву, И все, как свиньи, обожрались, Все обрыгались, обосрались. Кормил Ростов гостей на славу. Мазурку заиграли в ложе И заплясали эти рожи. V Лакеи пьяные в перчатках Мадамов тискают в углах, Поэт народный — Пушкин Сашка Расплылся в собственных соплях. А вон и Дельвиг — хуй с очками И гувернантами-качками, И охуевший от поносов — Михал Василич Ломоносов. Пердели, суки, прямо в ухо, Когда плясали, ну и бал! Ужимками всех заебал Заезжий пидор — Пьер Безухов. А Ржевский захотел в парашу, И тут увидел он Наташу... VI Наташа — божие творенье, Чтобы ебать уже готова. Прошу пардон и извиненья, Пока о ебле ни пол-слова. Семнадцать лет! Глаза большие — Пиздец, огромные какие! Какие губки, зубки, щёчки И ушек розовые мочки. А талия у ней какая, А жопа — это не сказать! Это, брат, надо осязать, Рукой по ней передвигая. На что не глянешь — всё не мелко, Но главное, что девка — целка. VII «Ну, заебись, — подумал Ржевский, Забыв, что сильно срать хотел. Пиздык! К Наташе оробевшей Хуярит он сквозь тучу тел. В вопросах блядства Ржевский — сноб! Кого уже только не ёб — Графинь, княгинь, простых крестьянок И извращенок-лисбиянок. А, если с жару, если с пылу, От удовольствия сопя, Он выеб сельского попа И генеральскую кобылу. А хуем целку поломать — Да как два пальца обоссать! VIII Мужской напор пол любит слабый — Так Ржевский издавна считал. «Мадам! А я бы вам... А я бы!» — И из рейтузов хуй достал. Наташа член как увидала — В глубокий обморок упала. И у поручика — регресс, Какая ебля, если стресс. Урок вам — будущие хамы: Чтоб в затрудненье не попасть, Не смей при людях хуем трясть! На Ржевского косились дамы — Раз с голым членом среди залы Всё ясно — озабочен малый! IX На Ржевского все, как на рыжего: «Вы, сударь, — хам! Вы — распиздяй!» Ростов, за дочь свою обиженный, Сказал: «Мудило, уезжай!» Заправив болт в рейтузы снова, Взял Ржевский на прощанье слово: «Я всех вас видел на хую! Я всё сказал! Пардон, адью!» Сей миг оставим сцену эту, Надев тулуп свой из овечки, Поручик, стоя на крылечке, Кричит: «Карету мне, карету!» Домой приехал, ох, невесел И деньщику пизды отвесил!» X Всю ночь ему Наташа снилась... А когда утром пробудился Одна лишь мысль в мозгах носилась: «Блядь буду, кажется, влюбился! Ведь не ебал ещё ни разу, А как уже люблю заразу!» — Подумал Ржевский, яйца тря. «Эх, пропадать, так не зазря! Уж, раз такое положение, Любовь такая, хоть усраться, Придётся, видно, извиняться И делать, на хуй, предложение. А как женюсь, я вам скажу, Вот тут я ей и засажу!» XI «Лука, деньщик! Давай-ка шубу И запрягай коней скорей! Да шевелись, а то, блядь, в зубы Получишь, ёбаный еврей!» За то Лука был часто бит, Что Ржевский был — антисемит. Он не любил жидов, цыган, Хохлов, китайцев и армян — От них бывает только вред. Ещё он негров не любил И Пушкину ебло набил. Что делать, Ржевский был — скин-хэд. И вечно с битым был еблищем Деньщик его — Лука Мудищев. XII Лука Мудищев — жид до гроба. О нём сказать не примену И подчеркнуть хочу особо Интимной жизни сторону: Природой одарён был щедро — Имел он хуй длиной пол-метра. И ни одна, простите, блядь, Луке не рисковала дать, Предпочитая удаляться. А он был чист и непорочен, Но сексуально озабочен. Ну, хватит над Лукой смеяться, Он — генетический урод. Здесь непричём его народ. XIII К Болконскому примчал поручик, В дороге прикупив цветы. «Эй, князь, пора вставать, голубчик, Поехали со мной в сваты!» «К кому?» — «К Ростову графу. Я дочь его — Натаху Решил сосватать за себя, Чтоб охуеть потом, ебя! А ты сейчас в большом почёте, Был сватом у государя. Тебя ж там не прогонят зря» «Ростов же нынче на охоте», —  Князь вспомнил, натянув штаны. И в лес рванули дружбаны. XIV А граф Ростов, вьебенив чарку, С утра всегда он был таков, На кухне выебав кухарку, Затеял травлю на волков. Волков травить — не хуй сосать! Тут надо что-то понимать. Собак граф не кормил три дня — Охота — это не хуйня! Собрались быстро домочадцы: Сынок, Наташа и супруга, А вместе с ней её подруга. И вот уже по лесу мчатся... За ними лай стоит и гам, Видать, пиздец пришёл волкам. XV Зимой в лесу совсем хуёво. Мороз ебучий — это раз, Грибов и ягод нету, к слову, И снег по яйца, пидорас. Собаки сгинули в снегу... Гав-гав и больше ни гу-гу. Волков не видно ни хера — Заёб прошёл — домой пора. Зимой в лесу темнеет сразу, Быстрей, чем болт у вас встаёт. Вдруг солнце на хуй уебёт И, блядь, ищи его, заразу. И для сравненья: в этом мраке Темнее, чем у негра в сраке. XVI Наташа плачет — страшно стало, А граф и сам, блядь, перессал, Закутал в шарф своё ебало, Ну, думает, пиздец настал. Тут Петя — сын его — корнет Заметил вдруг какой-то свет. Среди деревьев что-то светит. Наверно, волк, — подумал Петя. Сынок по папе был — мудак, В штаны от страха наложил, А там в лесной избушке жил Старик-сувровец — чудак. Уже седой, но полон сил, Лесничий день и ночь дрочил. XVII В тот вечер, запалив лучину, Отпиздив колом свою лайку, Решивши разогнать кручину Достал хрыч старый балалайку. И начал что-то петь про клитор, Он был народный композитор. Вдруг — страшный стук, ломают двери. Неужто охуели звери? Мелькнула мысль у патриота. А то охотники мои, Замёрзли, падлы, как хуи, Погреться была им охота. Все влезли в избу к старичку, Чтоб наебениться чайку. XVIII Согрелись быстро эти гости, Тут граф заметил балалайку. «А не размять ли нынче кости, А ну, хрен старый, поиграй-ка». Какая музыка была — Графиня кипятком ссала. Наташа тут пошла плясать, Да ловко как, ёб её мать. Вот, блядь, талант, так уж талант. А юбка как взлетает На ножки взгляд бросает Наш охуевший музыкант. Вдруг двери с треском растворились — Болконский с Ржевским объявились. продожение следует...