Мы затащили ее в подвал, когда все уже было готово. Я продел ее связанные руки в петлю и подтянул тело вверх через блок. В ее глазах плескался ужас, ноги мелко дрожали, платье прилипло к телу. 
Мы сели в кресла, я плеснул в стаканы «Золотого Кольца», молча выпили. 
 — Сними с нее платье, макс, — сказал я. 
Макс медленно расстегнул три кнопки на груди и стянул платье вниз. Бюстгальтера не было. Мне стало интересно: 
 — Убери пластырь. 
Макс освободил ей губы. Ее ноги оставались полусогнутыми, внутренняя сторона бедра уже ощутила руку Макса. Потом он надавил на лоно, она вскрикнула и прогнулась назад. Макс усмехнулся, погладил ее по щеке. У него уже стоял. Она видела это. 
Я все думал, почему она не одела бюстгальтер. 
 — Кеша, как это, — проговорила она, — почему? Зачем вы так? 
Я был вынужден улыбнуться. 
 — А как? Вы хотели бы, чтобы мы с Максом остались после уроков в классе и сказали вам: «Жанна Павловна, мы решили с вами поразвлечься в этот уик-энд, потому что вы — sex-appeal, вы нас возбуждаете одним своим видом, когда ведете уроки, и когда вы наклоняетесь, и когда вы в короткой юбке, и у вас красивая грудь, и мы знаем, что вы не замужем, но мы, Жанна Павловна, странные ребята, мы странно любим, по-особенному...»? 
Капли пота докатились уже до ее груди и теперь спускались в ложбинке. Макс был уже у коробки, а она все еще смотрела на меня. Он быстро рванул сзади ее трусики и с силой воткнул искусственный пенис, уже намазанный вазелином, в ее анус. В ее глазах слезы оставили только изумление. 
 — Вас еще никто так? — сказал Макс, довольно улыбнувшись и проведя пальцем по ее губам. 
Я закуривал, когда она увидела вибромассажер в руке Макса. И она испугалась, что они поймут, если все наступит слишком быстро. Не прошло и минуты, а конвульсии уже сотрясали ее, ноги неприлично страстно сжимали руку Макса под его изумленным взглядом в спокойных глазах Кеши. 
 — Давай, — сказал я. Макс ударил ее по щеке, потом схватил за волосы и за грудь. Он несильно бил ее по болезненным местам, и она с о страхом почувствовала, что наступают новые сладостные судороги, сок уже стекал по ляжкам, и когда она увидела руку, двигающуюся в джинсах, она погрузилась в вихрь без остатка. 
Мы курили. Ее тело лежало на полу, казалось, без чувств. Волосы разметались. 
Макс встал и пододвинул еще кресло, затем опустил ее туда, она открыла глаза, ресницы вздрагивали, теперь он привязывал руки ремнями к подлокотникам, широко развел ноги и привязал их к ножкам кресла. Она смотрела на меня. 
 — Хотите уйти? — поинтересовался я. Она молчала. 
Макс ввел оголенный конец телефонного провода ей в вагину, потом сел рядом со мной и взял старый аппарат с ручкой. Жанна вскрикнула, когда он несколько раз крутанул ручку — от неожиданности, было не больно, а щекотно и вызывало такие...  
 — Сильнее, — сказал я. 
Макс стал крутить быстрее, она задвигала тазом, задергалась: — Боже, сумасшедшие...  Перестаньте, ну не надо, ну я прошу тебя, Кеша, ой...  ох...  а...  ну я...  прошу. 
 — Что вы хотите сейчас? — крикнул я. 
 — Ой, не надо...  
 — Сильнее, Макс. 
 — А...  а... — Она дергалась, извивалась как могла, нестерпимый зуд внизу пугал, что она не вытерпит и скажет. 
 — Что ты хочешь? Ну! — Макс все крутил. 
 — Изнасилуйте меня, — закричала она, — быстрее. 
Я подошел, расстегнул джинсы. Моя вздыбленная плоть была рядом с ее лицом, она потянулась губами, но не смогла достать...  
 — Ближе, ну ближе, о...  ох... — стонала она. 
Макс уже перестал крутить, когда мой оказался у нее во рту. Внезапно оргазм стал сотрясать ее, член выскочил, и струя ударила сначала в щеку, потом на закрытые веки, брови...  
Я сел в кресло без джинсов, ее голова откинулась назад, лицо, покрытое спермой, слегка вздрагивало, рот был приоткрыт. 
Макс подошли положил ее кисть руки в тиски, потом стал медленно сдавливать пальцы. Она очнулась и удивленно посмотрела не него. В следующее мгновение острая боль заставила ее закричать. 
 — Что, что вы хотите? Что? Что? Я все сделаю, не надо, больно! 
Макс остановился и посмотрел на меня. 
 — Мы хотели бы узнать от вас, Жанна Павловна, что случилось с пятиклассником Ленюлей месяц назад. 
 — Ничего. 
 — Не заставляйте нас делать вам больно. 
 — Не надо, я расскажу. 
 — Мы слушаем. 
 — Я сказала остаться ему после уроков, так как он не сделал домашнее задание...  
 — Подробно, мы не торопимся. Отвяжи ей правую руку. 
 — Леня, сказала я ему...  
 — Во что вы были одеты? 
 — На мне была короткая черная юбка в обтяжку и белая кофточка с вырезами на груди и на спине, — она смотрела на мой поднимающийся член. 
 — Вы знали, что он самый беззащитный в класcе? — спросил я. 
 — Да. 
 — Что у него мать — уборщица в нашей школе? 
 — Да. 
Что он всего боится, особенно учителей? 
 — Да, я знала, я спросила, почему он не сделал урок, он молчал. 
Я встала и пошла закрыть дверь в класс. Я чувствовала, что он смотрит, как я иду, на мой зад, на мои ноги. Когда я садилась вновь перед ним, я медленно положила ногу на ногу, чтобы юбка задралась так, что стали видны резинки чулок. 
 — Подойди ближе. — Он подошел. 
 — Ну и расскажи мне, почему ты не сделал урок. 
_ У нас были гости вечером. 
 — Ну и что? Сделал бы уроки в своей комнате. 
 — У нас одна комната. 
 — Сделал бы после ухода гостей? 
 — Он остался на ночь. 
 — Кто? 
 — Мамин гость. 
 — Остался у вас на ночь? 
 — Да. 
 — Где же он спал? — Леня молчал. Я ударила его по щеке. — Ну? 
 — С мамой в кровати 
 — А где твоя кровать? 
 — В другом конце комнаты. 
 — Ты слышал, что они делали ночью? Ну! — Я ударила его по щеке два раза. 
 — Да. 
 — Что? 
 — Он залез на маму сверху и двигался, кровать скрипела...  
 — И все? 
 — Мама еще стонала. 
 — А он? 
 — Он сильно дышал и хрипел...  
Я развела ноги в стороны, расстегнула одну пуговицу на кофточке. У него дрожали губы, он вспотел. 
 — Что было дальше? Ну, быстрее! 
 — Потом мама встала на четвереньки, а он встал сзади нее...  
 — И что? 
 — Он стал двигать попой. 
 — Зачем? Говори, зачем? 
 — Чтобы его писька ходила туда-сюда. 
 — Зачем? 
 — Не знаю. 
 — Знаешь! — Я схватила его за щеку ногтями и стала крутить кожу. Он закричал. 
 — Чтобы ему было приятно, — задыхаясь, проговорил он. 
 — А ей? 
 — Ей, наверное, тоже. 
 — Наверно или точно? 
 — Точно. 
 — Почему? Ну, говори, ну! — Я несколько раз сильно стукнула его каблуком по щиколотке. — Говори. 
 — Потому что она так стонала и говорила: «Еще, еще, милый», а потом говорила: «Глубже, глубже, сильнее...»
 — А что ты делал в это время? 
Он не отвечал, стоял, потупясь. Я наступила ему каблуком на сандалию. — Ну? 
 — Я дрочил. 
Покажи, как! 
 — Я не могу. — Он замолчал. 
Я ударила его каблуком по пальцам ноги. 
 — Не стоит. 
Я я схватила его за брюки. 
 — Снимай штаны! 
Он не двигался, я сильно ударила его в живот, он согнулся и застонал. Потом стал стягивать штаны. У него стоял и был не такой уж маленький. Я взяла его в руку, оголила головку. 
 — Я тебе нравлюсь? 
 — Да. 
 — Очень? 
 — Да. 
 — Ты дрочишь по ночам? 
 — Да. 
 — О чем ты думаешь в это время? 
 — О вас. — Ох, вот как? И что же ты представляешь, а? 
 — Что вы приходите на урок в класс и потом при всех снимаете юбку, — он тяжело дышал. 
 — И что? 
 — Потом снимаете и трусики...  
 — Ты знаешь какие я ношу трусики? 
 — Да, я подглядывал, когда вы стояли с директором на лестнице. 
 — В чем же я остаюсь? 
 — В чулках и в кофточке. 
 — Дальше. 
 — Ну вы ходите...  
 — Не ври! 
 — Бьете нас линейкой. 
 — Всех? 
 — Меня. 
 — А потом? 
 — Садитесь на парту передо мной, расставляете ноги и водите рукой по груди и ногам и там...  
 — Скотина! — я сильно ударила его ногой вбок. Он упал, я стала пинать его, он вскрикивал, его член стоял, головка покраснела, я схватила за него и ущипнула. Он заскулил. — Встань, ну! 
 — Откуда ты знаешь, где я должна водить? 
 — Видел по видику. 
 — Дрочи. Быстро, — видимо у меня дрожал голос, сок уже тек сквозь мокрые трусики. — Дрочи, ну, быстро!! 
Он стал двигать рукой и смотрел мне на ноги, его лицо исказилось. Я расстегнула кофточку, грудь вывалилась. Он обомлел, рука задвигалась быстрее. 
 — Иди сюда, ближе. Ты сосал у женщин? 
 — Что сосал? 
 — Внизу, между ног, вот здесь? — я расстегнула юбку, подняла ее на талию, отодвинула трусики в сторону. 
 — Нет, — казалось, что он упадет. Я взяла его за волосы и притянула к лону. Он ткнулся носом между губок, его нос был холодным. 
 — Языком, ну, давай, — он стал лизать. — Выше, да здесь. 
Через минуту подступили спазмы, искры, свечение, все...  по-моему, я сильно сжала ноги, так, что тон кричал, ему нечем было дышать, я рвала ему волосы...  
Она дрожала, глаза почти закрылись, лицо покрылось пятнами. 
 — Ну, ну... — сказал я, и она пальчиками свободной правой руки проникла туда, поймала его и почти остервенела...  
 — Потом что? — сказал я, но она уже не слушала меня и не видела...  
 — Еще несколько раз, потом била его...  ох...  заставила вообще раздеться...  била ногами...  ай! потом лизал анус...  долго, заставляла совать туда язычок...  я постоянно кончала...  потом била его по щекам, чтобы не вздумал никому рассказать...  
 — Мы мимо проходили и услышали его крики. Мы знали, что вы вдвоем в классе, — но она меня не слушала. — Потом это повторялось? — крикнул я. 
 — Да. Да, — ее пальцы блестели и двигались с сумасшедшей быстротой, иногда почти полностью скрываясь внутри. 
 — Часто? 
 — Почти каждый день...  
 — До сих пор? 
 — Да...  ох...  да...  да...  ооо! — брови изумленно поднялись, губы скривились, она падала в медленно открывающуюся сверкающую пропасть, тело в ремнях забилось, соски напряженно вздрагивали, она была чертовски красива сейчас. 
Макс вскочил, сорвал ремешки с ног и рук, повалил ее на живот на пол, приподнял зад, развел ноги и начал грубо и методично. Я слышал ее стоны, видел, как похотливо она движет ягодицами ему навстречу, как капает слюна изо рта, как темнеют ее волосы, и мне хотелось задушить эту обезумевшую кошку. 
 — В меня, в меня, — кричала она, но Макс деловито кончил ей на спину. Потом я схватил плетку и ударил ее по ягодицам, она дернулась и замерла, все еще всхлипывая. Что-то остановилось во мне. 
 — Хватит, пойдем, — сказал я Максу. — За шкафом дверь в душ, бутерброды на столе. Водка. Дверь захлопните, — сказал я и мы вышли. 
 — Ты был прав, — сказал Макс. 
 — Увидим, — ответил я. 
На улице тихо и пустынно светились фонари, и через 10 минут на магистрали такси подобрало нас. 
Уже наверху, в квартире у меня, Макс позвонил сестре, что останется здесь. 
 — Будешь коньяк? — спросил я. 
 — Я — водки. Ты был прав. 
 — Время покажет, — я думал теперь о ее глазах, какими они были, когда я закрывал дверь. Они были спокойными и внимательными, и я не сомневаюсь, что они заметили мои слегка дрожащие пальцы. 
Макс часто оставался у меня, его родители погибли пять лет назад. Он жил в двухкомнатной квартире со смежными комнатами вдвоем с двадцатичетырехлетней сестрой. А ему было 17, унисон их жизни как раз и не мог соединиться на этих 32 квадратных метрах. Ее вечеринки — это только ее вечеринки, после которых должны быть только ее ночи. Спасительный приют был в 17 квартире, на четвертом этаже хорошего дома по ул. Кирова, — у меня в квартире, которую я занимал один. Сдавать в интернат меня не стали. Отец и с ним мать третий год работали в Пакистане в торгпредстве. В классе дико завидовали шмоткам, а я сам дико завидовал иногда своему свободному времени. 
Мы с Максом были неплохие ребята, которые никогда не знали никакого Ленюлю до этой ночи...
Год заканчивался тихо и мирно, близились летние каникулы, ровный голос Жанны Павловны по-прежнему поднимал мою персону, либо персону Макса, так же как и любого другого. Но я боялся за Макса — он всегда так при этом краснел, что Люба Нечаева в душе заходилась, принимая это на свой счет. 
30-го нас отпустили, а 2-го мы с Максом решили отбыть из города на байдарках. Но нас по понятному поводу пригласила на вечеринку Люба. Мы как раз обсуждали эту проблему, когда мимо нас по коридору прошла Жанна Павловна. Я остолбенел. Я всегда столбенел, когда видел ее походку. Мне стало грустно. 
Вообще-то я принципиально не пью плохие напитки и много. Я изменял себе в этом всего один раз, именно в тот вечер, у Любы. Мы пили все и до тех пор, пока жизнь не замигала у нас перед глазами бесшабашными огоньками игральных автоматов. Мы были счастливы, Макс обнимал Любу и я смирился уже с тем, что мне придется возвращаться домой одному. 
 — Идиот! Идиот!! — закричала на кухне Любка. Вышел Макс, и я понял, что пора, раз все вернулось на круги своя. 
На свежем воздухе в ночной прохладе я спросил, что заставило ее так изменить свое мнение о нем? 
 — Как я теперь припоминаю, я сказал ей буквально следующее: «Мадам, как вы относитесь к тому, чтобы стать любовницей моего добродушного пса?» Вт, собственно, и все. 
 — Что ты имел в виду под псом? 
 — Именно моего пса Чери. 
 — Значит, она поняла тебя правильно; 
Тем временем мы спокойно двигались к проспекту, чтобы на такси уехать из этого места, но игральные барабаны крутились все быстрее, лампочки вспыхивали, как стоп-сигналы, а удар не стал такой уж большой неожиданностью. Неожиданность проявилась в том, что большое и бесчувственное тело Макса уже втаскивали в «девятку». 
К Жанне приехала ее сестра Лия с мужем. Она была чуть старше и всем, что было в жизни Жанны особенного, она была обязана своей оригинальной сестре. И даже оригинальной ее семье. Вадим очень, очень оригинален, говорила Лия ей перед свадьбой. Такая оригинальность Жанну не прельщала, но она любила в сестре воплощение своих снов. Период восторженного поклонения прошел года два назад и уступил место деловому сотрудничеству на почве насыщения жизни оригинальностью. 
И теперь утром, после жаркой ночи, когда они любили друг друга, а потом приняли вместе ванну, кофе на террасе дачи казался особенно вкусным; среди сосен, солнца, хвои и ее запахов, тишины, как результата отсутствия кого бы то ни было в округе за километр. 
Вадим вышел к завтраку в отличии от них совсем обнаженным. 
 — Не опасайся, дорогая, со временем его наклонности уже не делятся пополам. Мы, в конце концов, проиграли этот раунд. 
 — От чего же, — Вадим положил руку на ногу Жанне и стал двигать ее вверх. 
 — Ого, ты меняешься на глазах, Жанна действует на тебя неотразимо. Вперед, Жанна, обрати его опять в нашу веру. 
Вадим все больше распалялся. У него встал. Он схватил Жанну за талию и рывком толкнул на стол. Макнул руку в сметану и ударом вошел туда, где до сих пор побывал лишь язычок и искусственный слепок. 
Перед глазами плескалась чашка кофе, удары были нервными, Лия вовсю наслаждалась зрелищем, где-то в животе возникла истома, Вадим зарычал, внутри стало горячо, она закусила палец, это было так же необычно...  
Вадим уже отдыхал и пил кофе, Жанна так и лежала грудью на столе, спазма не отпускала ее, лицо было бледным, и встревоженный взгляд Лии это отметил. 
 — Пойдем вниз? 
Жанна, стиснув зубы, кивнула. В комнате она быстро облачилась в мягкие высокие кожаные сапожки выше колен и лайковые трусики с прорезями. Лия надела что-то похожее на ремни. Они спустились в подвал. Макс оставался подвешенным еще со вчерашнего вечера. 
 — Привет, красавчик, — проворковала Лия, голова Макса дернулась, она ущипнула его. 
 — Отойди, — только и сказала Жанна...  Она стегала и стегала, кнут свистел, Лия просила остановиться, но она видела дергающееся тело, пока кнут не выпал у нее из рук, и на коленях она судорожно ловила лоно, чтобы помочь Лие вставить туда вибратор...  
Вот они сидят сейчас в креслах перед безжизненным Максом и пьют коктейли. Жанна шутит: 
 — Наверное, ему не до женщин теперь? 
 — Мы это проверим, — Лия берет шприц и грациозной походкой приближается к Максу. Туго обтягивающие ее ремни скрипят. Макс уже знал, что за уколом ему безумно захочется женщину, он будет бесноваться в жгутах и брызгать спермой на медленно извивающиеся перед ним два женских тела. 
 — Когда мне говорят: «она женщина!», внутри я улыбаюсь, хотя я не самый страстный поклонник Ким Бэсинджер. Когда мне говорят: «это — секс!», я могу усмехнуться...  Этому нельзя научиться, это талант. Но когда мне говорят: «вот любовь», я замираю, словно перед тьмой. 
Когда я вижу исполосованного Макса, двух смеющихся женщин с кнутами и добродушного мужчину рядом с ними, я думаю: «Вот страстные поклонники таланта тьмы». Мне легче. Меня не бьют. Я — десерт. Мне не сказали пока и пары слов, меня просто внимательно изучают. 
Раз в день, обычно по утрам, приходит эта женщина. Она смутно видит, как она ставит пищу, затем садится на стеклянное судно и писает туда. Это его жидкость, другой ему не дают. Потом она спрашивает: «Ну, куда сегодня?»
 — Что с Максом? 
 — Не волнуйся. Нагнись, — он нагибается и сзади уже не видно возлюбленную плоть...  
 — Я хочу его видеть! — но она просто усмехается и делает укол. Уходя, она кивает на резиновую куклу, валяющуюся на кровати: 
 — Смотри, не замучай ее! — ее грациозный зад плавно покачивается за закрывающейся дверью. Этот зад сводит его с ума, стоит перед глазами до вечера, пока он потеет и стонет над размалеванной резиной, и даже когда забывается, он возбужден, ничто не может принести успокоения...  Он представляет прошлое лето на даче своего брата под Питером. 
Брату 25, и месяц до этого он женился на очаровательной блондинке с потрясающей фигуркой. 
В первый же вечер Кэш случайно заглянул в гостиную с темной террасы. Ее юбка была поднята, грудь лежала на столе, а брат, спустив светлые брюки, любил ее при свете камина в меньшее отверстие. Ее губы создавали блаженную улыбку, вдруг он дернулся, она моментально развернулась, схватила его губами, чтобы все вобрать в себя. Ритуал. 
Лишь неделю спустя он понял, что это была не случайная сцена. Вечером у всех троих в руках, как обычно, коктейли, на экране грациозное совокупление...  Татьяна встает, медленно расстегивает кофточку и сбрасывает ее, ее грудь вздрагивает и колышется, когда она приближается к Сергею. Встав на колени и изогнувшись, она расстегивает его брюки, его член вырывается на свободу, она лижет ствол так, чтобы и это, и ее безупречный зад были хорошо видны...  Копна светлых волос поднимается и опускается, брат постанывает, Кэш выходит...  
 — Мальчик стесняется дрочить при нас, — говорит она и продолжает. Брат стискивает ее голову. 
Утром за чаем супруги улыбаются. 
 — Серж. 
 — Я слушаю. 
 — Твоя жена очаровательна. Очаровательно сумасбродна. И я полагаю, что освобожу вас от своего общества немедленно, если она не подтвердит этого и в отношении меня. 
Татьяна отвернулась к мужу и улыбнулась. 
 — Мы это обсудим, — сказал Серж. 
 — Не буду мешать. — Я встал. Через десять минут он вернулся один. 
 — Ну что ж, — сказал он, — всегда, когда она будет не против. 
Я пошел в спальню. 
Она лежала на кровати. Черные чулки, черная грация и то, что она листала журнал — это все, что я увидел, моя рука расстегивала замок брюк. Она положила журнал, мило взглянула на меня, поправила волосы, подошла и опустилась передо мной на колени, взяла в руки, и, осветив меня голубыми глазками, произнесла сладко: 
 — Ты мне нравишься. 
 — Я знаю. 
 — Запомни одно, спускать всегда в рот и делать все, как я хочу. 
 — Я буду стараться. 
 — Не ошибайся, иначе я буду тебя бить. 
Ее язык коснулся меня, он инстинктивно вздрогнул. 
 — Ну не волнуйся, — сказала она, и я нырнул в ее сладкую глубину рта. Чуть шершавый язычок пробегал вокруг головки, потом прижимал ее к небу, все продолжалось недолго. Глотала она в несколько приемов, и на нее стоило глядеть в этот момент. После этого она полизала мне яйца и опустилась на пол у моих ног...  
Следующей ее ипостасью, которая открылась для меня, была ее задняя дырочка. Вообще ее пристрастия в сексе были следующими (по убывающей): миньет, попка, затем смотреть, как онанируют мужчины, куннилинг, вибратор в попке, и на последнем месте ее интересовал член как таковой в вагине. 
Теперь мне даже кажется, что миньет, мастурбация и куннилинг волновали ее больше всего. Она буквально немела, когда вы входили между ее языком и небом. Она любила активный мужской миньет, ее голова должна была оставаться неподвижной, а член отдавать ей движения и сладость вместе с этим, руки при этом она держала на ваших ягодицах и любимым положением у нее было — пальчики в вашем анусе. Она не ласкала себя в это время. Весь фокус был в том, что она по-настоящему кончала, иногда раньше, иногда позже вас, для нее это был полноценный половой акт. Что касается онанизма, то она изматывала меня. Я должен был мастурбировать постоянно: пока Серж был на рыбалке, охотился, спал, пил чай, читал газету или рассказывал анекдоты. Она обожала стриптиз для меня в это время. Перед ней на коленях стоял я и должен был командовать ею. Например: задери юбку, выше, повернись, спусти трусики, наклонись, теперь сними их, засунь туда палец, двигай им, еще, еще, повернись, встань на колени, облизывай губы, расстегни блузку, трогай соски...  Я вскакивал и спускал ей на грудь. В момент, когда теплая струя касалась ее груди, она начинала кончать, кусая губы, растирая сперму по себе. Серж вставал и, легонько подтолкнув ее вперед, входил сзади, завершая дело. Я смотрел на ее лицо. Оно было таким, что верилось, ударь ее сейчас по щеке и спроси, как ее зовут, она не сможет ответить...  
Я был у нее в вагине лишь однажды, когда она дремала, и она сказала: не балуйся, иди, язычком. Боже, все время, пока я не двигался у нее во рту, не дрочил у нее на глазах, не чувствовал ее узкий вход, я должен был проводить между ее согнутых и раскинутых в стороны ног, целуя и лаская ее. 
Она очаровала меня. 30 секунд ей было достаточно, чтобы кончить, но если вы продолжали лизать ее, то она входила в затяжной оргазм, в котором она становилась сначала полностью невменяемой, а потом дергалась так, что вы опасались за свое здоровье, да и за ее тоже: она могла ударить вас ногой или рукой, укусить...  Оргазм, этот припадок, не кончался дол тех пор, пока вы не уберете язык. В этом у нее было два недостатка: она царапала мне спину ногтями до крови (потом я был вынужден одевать рубаху) и дико выла. Благо, что дача была на отшибе, иначе местные жители делали бы нам визиты каждые десять минут, спасая несчастную женщину. Позже я просто ставил ее на четвереньки, опускал затем грудь и лицо на подушку — крик становился значительно тише, раздвигал ноги и целовал, и она уже не могла достать меня руками. 
Иногда, лежа в постели, она просила засунуть ей в анус что-нибудь. Обычно я брал длинный огурец, она не любила искусственные пенисы. Я старался это делать сначала медленно и серьезно. Но она кричала: «Сильней! Ну что ты, трахни меня, задвинь его сильней...» Я давал себе волю и она падала в обморок, тогда я кидался на нее, сжимал ей груди и с таким диким восторгом двигал им там, между, пока перед самой последней судорогой не направлял струю в ее полуоткрытый ротик. 
Со мной она проводила больше времени, чем с Сержем. Видимо, он был рад отдохнуть с простыми до радостей любви жительницами деревни. Она привязалась ко мне и просила рассказать ей о моей первой женщине. В принципе я ей рассказывал все, за исключением того, что это была моя родная тетка — сестра мамы. Она приезжала в гости к нам несколько раз в год и была сногсшибательна. Мне было 15, ей 34, я отчаянно мастурбировал. В этот раз они были на работе, а она утром принимала душ. Но у меня в туалете была дырочка в ванную, мне все было видно, но я онанировал, сидя на унитазе. Она тем временем тихо вышла и дернула дверь в туалет, которую я забыл закрыть. Перед ее взором предстала великолепная картина: любимый племянник со спущенными штанами дергает уже почти взрослый член, припав при этом к дырочке. 
 — Кеша, я поговорю с тобой через пять минут в зале. 
Я думал, что она будет ругать меня или издеваться надо мной, и стоял посреди комнаты с опущенной головой. К моему ужасу член все еще стоял, я ничего не мог с этим поделать, осталось только прикрыть руками брюки. Внезапно она прошла мимо меня. Шелест, шелковый халат обтягивал ее фигуру. Она села на диван напротив меня. 
 — Ты давно этим занимаешься? — ласково поинтересовалась она. Я покраснел, как рак, наверное. 
 — Да. 
 — Ну что ж. Это твое дело, но, надеюсь, ты понимаешь, что подглядывать за обнаженными женщинами так же нехорошо, как подглядывать вообще? 
Я кивнул. 
 — Тем более использовать их таким образом в своих целях? 
 — Да. 
 — Я решила уравнять наше положение. Я хочу, чтобы ты оказался на моем месте и почувствовал, каково было мне. Раздевайся. 
Я стоял. 
 — Я хочу видеть тебя голым, чтобы ты понял. Ну. 
Я не двигался. Жуткий стыд сковал меня. Перед взрослой женщиной я должен был раздеться! Причем тогда, когда у меня стоял и когда я желал ее больше всего на свете! 
Она медленно шла к окну, халат натягивался и ее нога обретала гладкую головокружительную форму, бедра покачивались, талия изгибалась и передавала движение и форму другой половине зада и другой ноге. Я проглотил слюну. Шелк халата так плотно облегал ее при этом, что было видно, что трусиков нет. Я почувствовал, что мигом взмок. Мой член, казалось, лопнет. Она стояла спиной ко мне, скрестив руки на груди. 
 — Ты обил меня, и обижаешь опять...  
Да, это так. Я стал стягивать рубашку. Она не шевелилась, глядя в окно, я уже снимал брюки, затем плавки с влажным пятном. Осталось прикрыться руками. Она повернулась и с улыбкой прошла мимо, на диван. 
 — Кеша, в туалете ты куда смотрел на меня? — я, казалось, не мог говорить. 
 — Может, на волосы, — спрашивала она мягким голосом, — на глаза, ушки? Руки? 
 — Нет. 
 — А куда в таком случае? 
 — На грудь, потом на живот, на ноги и потом между ног...  
 — Замечательно. Вот и я должна видеть, что у тебя между ног. Опусти. 
Я опустил руки, она улыбнулась. 
 — У тебя была когда-нибудь женщина? 
 — Нет. 
 — Почему? 
 — Я люблю вас. 
 — Ну это слишком. Скажем, ты меня желаешь, хочешь. Хочешь? 
Я мотнул головой. 
 — Никогда не видел? 
Я молчал. 
 — Видел? 
 — Да, сознался я. Пытка становилась невыносимой. Я был весь красный, она же спокойно сидела на диване, положив ногу на ногу. 
 — Где? 
 — По видаку. 
 — И только? 
Я замямлил: 
 — И однажды в лесу, на озере, когда мы все вместе ездили купаться. 
 — Кто все? 
 — Я, брат, мама с папой и их друзья — дядя Слава и тетя Лена. 
 — Расскажи как? 
Я молчал, рассматривая узоры на ковре под ногами и стараясь не думать о ее ногах. 
 — Я прошу. 
 — Ну, мы купались все вместе, мама все время смеялась о чем-то с тетей Леной. Вдруг дядя Слава поднырнул под них и долго там пробыл. В это время у тети Лены сделались такие глаза, так вобщем округлились, она взвизгнула и выбежала на берег. Когда дядя Слава выходил за ней, было видно, что у него стоит. Он встал над ней, расставив ноги и что-то говорил, а она, лежа, слушала его и улыбалась так...  Мама и папа поплыли к берегу, я с ними. Все улеглись и закрыли глаза полотенцами и газетами. Лена встала и пошла в лес, ее кожа на спине подрагивала, Слава пошел за ней. Когда они отошли метров на 100 от нас, она сняла бюстгальтер и оглянулась на Славу. Брат купался, родители дремали, и я пошел за ними следом в рощу. Я хотел знать, зачем они пошли туда. 
Когда я подошел, то за деревьями увидел два смуглых тела. И вдруг я понял, что это они, только голые. Я тихо подошел ближе. Они целовались как-то не обычно, а сильно и долго. Потом тетя Лена повернулась к нему спиной, наклонилась вперед и взялась руками за дерево. У дяди Славы был такой огромный, как мне показалось. Она прогибалась все сильней. Он подвинулся к ней и вдруг втолкнул его туда, где у нее были ягодицы, и он стал скрываться где-то внутри. Спина у тети Лены совсем выгнулась, ногти царапнули кору, глаза закрылись. Слава стал вталкивать его и двигать им, она всхлипывала, а он все двигал и двигал. Я повернулся и пошел со слезами...  
На берегу брат сказал, что они любят друг друга. 
Я взглянул на тетю. Глаза ее были полузакрыты, губы побелели, по ним бегал язычок. 
 — Так ты знаешь, где надо двигать, куда он засунул? 
 — Не совсем. 
 — Что ж, тогда тебе придется поискать, — и я бы не назвал ее голос спокойным. Она откинулась на спинку дивана и развела ноги. Полы халата соскользнули, и открылась головокружительная темнота между ними. 
 — Иди сюда, опустись на колени, — я подошел, встал. Мое лицо оказалось между ее ног. 
 — Закрой глаза. 
Я закрыл. В этот момент она подняла ноги и поставила ступни на край дивана, я медленно приближался к чему-то жаркому. Губами я уткнулся в какое-то углубление и стал целовать и лизать его. Она застонала. Откуда-то сверху лилась жидкость. Я слизывал ее. Минут через пять она простонала: 
 — Ищи выше, это не та...  
Я удивился и воткнулся носом во что-то мягкое и горячее, влажное и уходящее вовнутрь. Я потерял голову и всасывал в себя все. Я отупел и оглох, не чувствуя ничего вокруг. Вдруг ее ноги сильно сжали мне голову, а пальцы до боли вцепились мне в волосы, тело дернулось и ударило меня по губам. Я отстранился. В следующий миг она с такой силой прижала меня к этому месту, что я чуть не задохнулся. Она тряслась, с силой ударяя меня ногами по голове. Я испугался, что она рассердилась и попытался вырваться. Но она впилась своими ногтями мне в затылок, я закричал. Мои зубы коснулись какого-то твердого бугорка. Она вскрикнула, сильно изогнулась, мы упали на бок, потом на пол. Она не выпускала меня, просто теперь я был на спине, а она сидела у меня на лице. 
 — Соси его. 
Я не понял. 
 — Соси...  и...  и, я сказала...  а...  соси, слышишь?! 
Теперь она сильно стонала. Я поймал его, и как она ни вертелась, уже не выпускал...  Вдруг мне стало легко дышать, свет ударил в лицо, моему члену стало влажно и жарко. Он был где-то внутри. Я открыл глаза: она сидела на мне и двигала тазом. Ничего не понимая, я закричал и забылся от сладости. 
Пока я рассказывал это, Татьяна несколько раз кончала при помощи пальчиков. Лежа на спине, она дико смотрела на меня, ее ноги взлетали вверх, к бледному лицу. 
 — Ну, давай меня, куда ты ошибся, быстрее, Кэш, я прошу, быстрее! 
Я понял, что не смогу. Она открыла глаза. 
 — Быстро найди Сержа, — сквозь зубы сказала она. 
Все еще соображая, где он мог находиться, я наткнулся на него на сеновале. Он курил и пил пиво. 
 — Серж, тебя немедленно хочет твоя жена. Непременно. 
 — Вот как? 
 — Я не в состоянии. 
Он поднялся: 
 — Не уходи. Есть разговор. 
Всегда приятно пить на сене, когда никто не мешает, никто не дергает, ничего не лезет в голову, всегда, когда ты чувствуешь себя одним в вполне еще молодым для этой жизни...  
 — Чем это ты довел ее так? — минут через сорок спросил Серж. 
 — Пофантазировал, какая у меня могла быть первая женщина. 
Он быстро взглянул на меня, взял банку пива, открыл ее и осушил, не отрываясь. 
 — Ты не глуп, это стало ясно еще при твоем рождении. Ты мало кричал. 
Голуби тихо ворковали. 
 — Это ее слабая струнка, старик, — сказал он. 
 — Я сам — слабая струнка. 
 — Ну это мы проверим, обещаю. 
 — Сегодня вечером? 
 — Угадал, — и характерный холодный блеск. 
 — Продавщица? 
Его глаза спокойно вытягивали из меня душу. 
 — Надеюсь, ты понимаешь, что теперь из этого следует. Ты согласился. 
 — Еще одна слабая струнка? — я опустил веки. — Я хочу спать. 
 — И есть. До вечера. 
Я возвращался к столу с пакетом английского нижнего белья. 
 — Зачем? — брат допивал чай с коньяком. — Возможно, ты и прав. 
Еще я взял: кисточки, узкую черную шелковую повязку, гель, пару искусственных пенисов, бутылку муската «Лоэл», плеть, пачку «Карлтона». 
 — Тебя пригласит Кэш, — сказал ей Серж. 
Мы врываемся в магазин. Среди неяркого света за прилавком — блондинка, которая нужна. Никого больше нет. Серж хватает ее за волосы и валит на пол. Крик и глухой стук. Я накидываю крючок на дверь и выключаю свет. Я знаю, что Серж сейчас завязывает ей руки проволокой. Я медленно опускаюсь на пол вдоль стены, открываю пачку и закуриваю. Помещение небольшое, вещей мало, она-то и была здесь всего раза два, по-моему, покупала мыло. Серж выходит из-за прилавка. Я поднимаюсь и забираю замок с гвоздя, открываю крючок и вступаю в темноту, дверь за мной закрывается. Я накидываю замок снаружи. Щелчок. Затягиваюсь, чтобы Татьяна меня обнаружила. Ее силуэт отделяется от ветвей, черный бархат ночи касается ее щеки, взамен она отдает возбужденный блеск глаз...  Я обнимаю ее за талию и шепчу: 
 — Словно первое свидание? 
Вдруг я прижимаю ее к дереву и сильно сдавливаю грудь. Она не дышит. Я целую шею, а рукой делаю нестерпимо больно. Она стонет. Я отталкиваю ее. Теперь ее дыхание жадно, эти поцелуи и боль теперь, когда...  
 — Сними джинсы, — она снимает. 
 — Пойдем, я беру ее за шею и веду вокруг магазина, туда, где пристроен дом продавщицы-блондинки, которая еще не догадывается, что мы тоже ждем. 
В комнате тихо, занавеси опущены, вино разлито. Продавщица привязана к спинкам кровати. Она все еще в платье, перепугана, кисти рук и лодыжки горят. 
Серж и Татьяна расположились за столом. Я беру стул и сажусь рядом с постелью. Мне нравится, что она красива. 
 — Нам хотелось бы узнать, как тебя зовут? — моя рука нежно касается ее ноги. — Ну, ну...  
 — Т...  Тома. 
 — Ты любишь персики, Тома? 
Мир медленно опрокидывается навстречу парням с персиками: 
 — Д...  да...  
 — А мужчин? 
Она чувствует, что платье больше не закрывает ее ног, их медленно раздвигает его рука и сгибает в коленях. Вдруг еще и нежность кисточки испытывает грудь. 
 — Мужчин, Тома? Мужчин? Ведь ты скажешь мне? Правда? 
Серж вскакивает и хватает ее за волосы: 
 — Любишь мужчин, сука? 
 — Да, — потрясенно выдыхает она. 
Серж садится и допивает бокал. Я ласкаю ее пальчики на ногах. Потом кладу на ее приоткрытые сухие губы шершавый персик. 
 — Кусай его, Тома, быстрее, еще быстрее! 
Она судорожно глотает теплые кусочки. 
 — Что ты любишь делать с мужчинами? — спрашиваю я ее на ухо. — Так? 
Я киваю в их сторону. Серж, стоя на коленях, нежно ведет языком по внутренней стороне ноги Татьяны, ее глаза закрыты, пальцы побелели. 
 — Тогда просто подожди, — шепчу я в самое ухо. Я оставляю ее ухо и беру плетку. 
 — Мы нравимся тебе? Тома, не молчи. Ну скажи «нет»! 
Ее живот вздрагивает от удара плеткой. 
 — Скажи «нет! Ну, скажи, что «нет»!! 
Я бью, пока не слышу за ее криками криков Татьяны. Я откидываю плетку...  Я приглаживаю ее растрепавшиеся пряди: 
 — Ты очень красива и ты мне нрави