Посвящается Манечке,
доброй и красивой девушке.
На 9 мая Жека сговорил в Е*** ехать — город побольше, народ потолще, салют погромче. Не мы одни такие центроустремлённые оказались — электричка была битком. Жека — шустрый веник — ещё сел, а меня стиснули в проходе тела любимых соотечественников, вывернув как буратину последнюю. Из этой оказии вышел нежданный интерес. Рука за спину вывернута оказалась, а соотечественники мои (любимые всё больше и больше) неугомонно шастали туда-обратно — за билетом, с билетом, в туалет, из него. Теперь складывайте сами: теснота плюс рука на уровне сами понимаете чего плюс находящиеся в непрерывном движении по-летнему раздетые тела. Ну?: Вообще-то «фротаж» это называется. Кажется. Сколько в моей ладони оказалось писек-попок — не сосчитать. Нет, вы не подумайте чего такого. Не урод какой. Но прикольно ведь. Девочки своими лобками трутся, мальчики хозяйство своё просто вталкивают в руку и, замерев на секунду другую, дают пальцам чудесную возможность ощутить упругую комбинацию из трех составляющих. Вот бы не подумал, что столько хуев и яиц придётся перещупать. И если вы рассчитываете, что я сейчас покраснею и скажу, что поступил не красиво и не прилично, то фигушки. Очень пикантные воспоминания. Рекомендую. Только аккуратнее, ребята. Деликатнее так. Берегите лицо и зубы — всё это в жизни вам ещё пригодится. 
Жека всю дорогу предлагал сесть к нему на колени. Но, во-первых, мы не в Амстердаме каком — в окна с провинциальной пошлой бравадой заглядывали угаженные имена родины: Глубокая Жопа, Мухосранск, Задрищево, Пердяевка — нас не поймут, осудят, будут показывать пальцем, говорить: «Пидорасы! В тайгу вас, в Сибирь. Ебитесь там с белыми медведями по четным дням и с бурыми по нечетным». Да и «во-вторых» имеется — лишать себя удовольствия «очумелые ручки» — дураков нет. Все умные стали.
 — Жека, Жека, а куда мы пойдём?
 — Сначала к Пал Палычу. Сумки бросим, пожрём и позвоним.
 — Кому?
 — Богдану.
 — Кто такой?
 — Друг. Встретиться сговорились, пивка попить.
Дверь открыл крепенький парень с раскосыми глазами, крашеной белоцветной шевелюрой, в шортах и бусах.
 — Пал Палыч дома?
 — Нет, он уехал в командировку, — парень говорил как будто карамель во рту перекатывал — тягуче, сладко.
(Лай-ла-ла. Какое небо голубое:)
 — А! Ты Жека. Пал Палыч говорил о тебе. Много, — карамельный сладко улыбнулся. 
 — Проходите. Я — Ринат. Эээ: племянник Пал Палыча.
Ну-ну.
Берлога Пал Палыча — Рим времён заката империи. Если золоченые обои ручной работы, то ободранные в нескольких местах. Если плазменная панель, то подмотанная скотчем. Если огромный ковер, то многократно обоссаный любимым котом Люсей. Почему кота зовут Люся? Хороший вопрос.
Дав отбой телефонной трубке, и без того не ласковые Жекины глаза сверкали тигриным блеском.
 — Пидорас, — выдохнул он, налегая на последнее протяжное «с».
 — Придёт со своей чувихой.
 — И чё?
Жека окрысился: «Хуй через плечо!».
Под грохот и лязг «Терминатора-3» мы влёгкую уговорили 2 кг пельменей и полтарашку на двоих. Ринат тщательно пережевывал огурчик и выбирал листики салата (которые пожирней что ли?). Затем долго и неумело забивали гильзу травы, которой Жеку снабдил один беззубый маромойка. Я побрезговал гаситься этим укропом, хотя позже под потолком слоился легко узнаваемый сладковатый запашек.
Бодрым, жизнеутверждающим шагом злой и взъерошенный Жека вел нас на главную площадь. Козлячий мэр запретил торговать спиртным в центре и баллоны пива и джина пришлось переть с собой. Карамельный Ринат, после волшебной травы совсем растекся в сахарный сироп. Купив на лотке детский праздничный ободок, он шел аккуратно переставляя ноги, радуясь жизни и покачивая большими, розовыми заячьими ушами из паралона.
Народу — хуева туча! Киндеры с облаками сахарной ваты, мужики с пивом, тётки визгливо смеются и орут на одуревших детей. В сквере уже тусили амбал —  массажист Шурик и Геннадий Георгиевич, широко прославившийся в узких кругах антрепренер, сумевший кинуть на бабосы саму Пугачеву. Вот уж во истину — такие люди и без охраны! Жека вертел головой во все стороны, привставал на цыпочки и, наконец, замахав кому-то рукой и работая джинсовыми локтями, стал ледоколить толпу. Мы с Ринатом держались в фарватере, по уши груженые горючим. Маяком нам служил двухметровый дылда с бледным ежиком волос, в расшитой кружевами рубашке. Одеяние смотрелось одновременно глуповато и притягательно, то есть было остро модным и стоило недешево. Голубые глаза блондина сверкали бесовскими искорками начальной фазы алкогольной интоксикации, а пухлый, большой рот растянулся в самую чарующую улыбку.
 — Жека!
Обнялись, похлопали друг друга по спинам. Затем мы с карамельным вежливо покивали головами. И тут я увидел её.
Девушка в сочной блузке и обтягивающих красных брючках внимательно рассматривала нас, широко, прямо-таки по-голливудски улыбаясь. Девушка была великолепна, удивительно красива. Ясное открытое лицо сверкало неподдельным природным очарованием, нежной, мягкой женственностью. Имя было польское — Злата. Разговор потек намытым руслом беспредметного, необязательного, праздничного трёпа. Оказалось, что я и муж (упс!) Златы работаем на одной фирме, только в разных филиалах. Дальше — больше. Пятилетняя дочь (упс!) осталась с папой в загородном доме, а Злата с Богданом приехали отдохнуть и посмотреть салют. Девушка оказалась очень открытой и эмоциональной, демонстрируя крайнюю степень самоуверенности. Она звонким голоском рассказывала о своих грузинских корнях (княжеских разумеется, куда ж теперь без этого), о подругах (завистливых суках, само собой), об учебе в престижном ВУЗе по перспективной специальности, а я, предательски проливая на брусчатку пиво, любовался её чистой, смугловатой кожей, сияющими глазами, завораживающим колыхание груди под цветастой воздушной тканью и думал: Ну, вы сами понимаете о чём я думал. В такую девушку влюбляются с разбега, мгновенно, с первого взгляда и на всю жизнь.
В сторонке Жека цедил Богдану сквозь зубы явно что-то не ласковое, а верзила беспомощно, заискивающе улыбался и всё пытался успокоить друга, обнять. Под соловьиные рулады Златы я не заметил как из прессованного, душного, вечернего сумрака сгустились и материализовались Шурик с Г. Г. Компания, оказавшаяся старыми знакомыми, весело гоготала, обильно жестикулировала и материлась. Вдруг Злата замолчала и кукольное личико её сделалось напряженным. Она прислушивалась к разговору мужчин. Уловил и я какой-то дефект в кипучем говоре. Затем понял, что резало фальшивой нотой — Г. Г. и Шурик называли Богдана Бертой, «дорогая», «милочка» и прочими пошлыми соплями. Глаза Златы расширились ещё больше. Красавица нервно облизнула губы и прошептала: «Так я и знала». И сделала мощный глоток из банки.
 — Скажи, Славик, вот мы с Богданом вместе восемь месяцев и за это время он трахнул меня по-настоящему только два раза. Это нормально?
 — Он что импотент?
 — Какой импотент! Всё у него нормально работает. Знаешь какой у него? У него очень большой. И он меня не хочет. Нет, ты понимаешь у него стоит его дубина, а он не хочет меня трахать!
И не давая мне вставить слова, Злата надрывным полушепотом, уже захлёбываясь накатывающими слезами, продолжала, чередуя слова всё быстрее:
 — Я сегодня утром залезла на него. Как я старалась, как я об него терлась. Вся мокрая по нему елозила, а он прикрыл ладонью глаза и лежит. Я хотела сесть на него сверху, а он отстраняет, не дает. Ты представляешь у него стоят его 24 сантиметра, а он не дает мне сесть на него! Только и позволил ... что пососать. Я ему так сосала как никому никогда! А он не кончает и не кончает. А потом встал и ушел в ванную. 
Злата истерично рассмеялась.
 — И вот так все время.
От внезапно распахнувшейся пропасти чужой интимности мне стало не по себе.
 — Так зачем он тебе?
Злата повернула голову в мою сторону, посмотрела своими прекрасными немигающими глазами и очень серьезно произнесла:
 — Люблю я его.
Потом отвернулась и снова зачастила:
 — Я как увидела его у мужа на работе сразу поняла, что хочу этого парня больше всего на свете. Он должен быть моим. И он стал моим. Мне это не сложно. У меня были любовники и до мужа, и при муже. Мне ничего не стоило получить того кого хотела. Но те сами меня добивались, ухаживали за мной, на коленях стояли, подарки дарили, замуж звали. А этот: Я уже всю душу с ним вымотала! Извелась вся. А он как каменный. Улыбается, целует, говорит, что любит, а на самом деле холодный как льдина. Не хочет меня. А я от этого завожусь ещё больше, просто с ума схожу! Мне кажется я не выдержу и убью его когда-нибудь.
 — А муж что?
 — Что муж?
 — Ну, он знает?
 — Знает конечно. У нас свободные отношения. Я ему про всех своих любовников рассказываю и чем с ними занимаюсь. Он всё понимает. У него тоже, кажется, любовница есть. Мы даже сексом втроём занимались. В смысле мы с ней, а он смотрел.
Я вдруг как-то очень ярко представил этого разнесчастного мужа, до одури, до боли влюбленного в собственную красавицу-жену. Мужа терпящего её любовников, даже знакомого с ними. Представил как он сейчас укладывает ребенка спать, в то время как его ненаглядная страдает по неподдающемуся хую своего возлюбленного, и как-то градус Златиного очарования начал снижаться.
А между тем девушку несло:
 — Я ведь уже подумала — может голубой, но ведь не похож. Я спрашивала — он смеётся. А этот Жека: Он ездит к нему в гости на выходные, иногда на целую неделю. Говорит — у них общие мужские интересы. Ну, должны же мужики проводить время только своей мужской компанией. Я всё понимаю. Но они всё время вместе! Понимаешь. А сейчас ты слышал как этот толстый мужик называл его Бертой. Да как он смеет! Ты ведь слышал? Но если это и так, я его вырву оттуда. Неужели какой-то Жека встанет у меня на пути. Да кто он такой этот желтоглазый хам?! Я уговорю мужа купить квартиру в городе. Скажу, что мне до учебы ближе, да и дочери на будущее в школу удобнее. Он ведь с родителями живет. А я пропишу его в квартиру и буду жить с ним, и никуда он от меня не денется. Ведь правда?
Воздух темнел, холодало, толпа заметно поредела и группа пьяненьких мужичков, притворившихся мексиканскими мучачос в сомбреро, заиграла что-то избито-бравурное. Злата, сверкнув глазами и яростно улыбаясь, сорвалась с места, схватила за руку хмельного Богдана и потащила его в центр площади. И там закружилась, завертелась, томно покачивая бедрами, откидывая голову, заламывая руки в странном, нервном танце. Богдан пытался по началу гусарить, но явно уступая темпераменту партнерши, просто упал на колени в своих белых, мешковатых штанах и воздел руки как божеству. Злата замерла, потом как в киношном рапиде тоже опустилась перед ним на колени, и страстно, с силой обхватив его голову, впилась губами. Толпа взорвалась бурной овацией и свистками.
Злата откинула голову, хватая воздух, и счастливо рассмеялась. Они с Богданом поднялись, и ещё раз нежно поцеловавшись, закружились, закачались в плавучем, только им слышном ритме. Девушка мечтательно и томно прикрыв глаза, опустила голову на расшитую грудь красавца-великана. Вдруг её взгляд зацепился за угловатую, как-то надсадно съёжившуюся фигуру Жеки. То, что произошло дальше было стремительно и безобразно. Злата кинулась к Жеке и со всей силы ударила его коленом в пах, а затем, когда парень с глухим стоном согнулся, стала остервенело бить его по голове, спине, выдирая волосы и раздирая лакированными ногтями лицо. И все это совершенно беззвучно. Лицо красавицы было сосредоточено и серьёзно. Околдовавшее всех оцепенение сменилось криками, гомоном и визгом. И вот уже какие-то поддатые парни оттаскивают яростно пинающуюся Злату. Но потрясло меня не столько это. Я оторопело смотрел как Богдан, опустившись на корячки, захлёбывался, прямо-таки задыхался смехом, наблюдая битву своих любовников. Этот гадёныш просто умирал от смеха! К этому времени Злата, уже никого не стесняясь, по-детски громко рыдала у вздыбившихся корней старого клёна, а Жека, покачиваясь как слепой, растворился в толпе.
Переполненный сочувствием по самые уши, я присел перед девушкой:
 — Злата:
 — Пошёл на хуй! Пошёл на хуй, сука!
Вау! Тут бы самому по яйцам не схлопотать.
На лавочке всё ещё одиноко сидел сильно нагрузившийся Г. Г.
 — Дура-девка, — изрёк он, обращаясь ни к кому.
 — Давно они вместе?
 — Да с полгода, кажется.
 — Нет, Жека с Богданом?
 — Аааа. Три года почти.
Я присвистнул.
 — А до этого Берта жил на содержании у одного мужика. Смачный мальчик конечно и елда говорят здоровенная. Но гниловатый он какой-то. Говнистенький. Его тот мужик прогнал. Деньги он что ли воровал. Потом Жека на свою лохматую голову в него втюхался.
Помолчали.
 — Бабенка за него платит. Подарки, шмотки. Квартиру, хвастался, обещала. Дура!
Вдруг в сумерках что-то засвистело, загрохотало и облило землю всполохами света. Салют! Я и забыл совсем о нем, затянутый в мёртвую петлю чужих страстей. Из полумрака внезапно высветилось припухлое от слёз и потому особенно трогательное лицо Златы. Девушка была вдрабадан пьяная. Она схватила меня за рукав и смеясь потащила:
 — Славик, пойдем салют смотреть. Там лучше видно. 
Мы выбежали из сквера на площадь усыпанную народом. И тут Злата начала визжать. Она разражалась на каждое зарево салюта таким долгим и пронзительным визгом, что я представить не мог откуда брался звук такой силы. Она визжала отчаянно, яростно, тяжело переводя дыхание между залпами. Люди оборачивались, смеялись и тоже вторили этим первобытным крикам мечущейся души, переливающимся в салют Победы.
Прощаясь Богдан крепко сжал мне руку, подхватил свою вконец раскисшую подругу и они, сплетясь в единое странное существо, нетвердой походкой направились к метро.
Жеку мы с Ринатом нашли быстро. Он лежал тут же невдалеке, рядом со стайкой странных мальчишек, заботливо подложивших ему под голову сумку и накрывших курточкой. Ребятам было лет по 16—17. Их худенькие тельца прикрывали вычурные модные тряпочки, волосы сверкали мелиром, глаза густо накрашены. Вся эта избыточность обильно декорировалась серьгами, кольцами, бусами, пирсингом и булавками. И все они оказались глухонемыми! Это было инфернально завораживающе. Яркие и нежные как флоксы, эти беззвучные мальчики-геи, посылающие на прощание нам воздушные поцелуи, являли собой пугающе манящее, болезненно-притягательное видение.
Охота на такси была заранее обречена на провал. Реанимировав Жеку пощечинами и минералкой, мы медленной, траурной процессией двинулись к дому.
Лето уже начало блекнуть и как-то проседать, когда я в следующий раз увидел Жеку. Он сонный открыл дверь в одних трикотажных трусах, очень выгодно облегающих очевидные достоинства его фигуры. Позёвывая и почесываясь, хозяин предложил войти, извиняясь за срачь после вчерашнего «мега-пати». Да уж! Ночь страшного суда! 
Укутавшись перекрученными простынями и выставив голую задницу, на диване похрапывал Богдан. Внезапно храп прервался и, по-детски всхлипнув, Богдан открыл глаза. По-кошачьи потянулся, щедро сверкнув гениталиями, и расплылся сонной счастливой улыбкой.
 — Хватит дрыхнуть, гадина такая, — в голосе Жеки звучала откровенно фальшивая суровость.
 — Неделю уже пьёт. Заебал мудила. Одевай свои подштанники и чеши к Злате.
Я не знаю откуда он поднялся и отчего зародился этот непонятный смех. Но, поначалу давясь и сдерживаясь, я, в конце концов не в силах совладать с собой, прыснул истеричным, дурацким смешком. А затем расходясь всё больше и больше просто согнулся пополам, ухватившись за косяк, уже никак не сдерживая своих эмоций. Я смеялся накатывающимися волнами как сумасшедший. Богдан удивленно встрепенулся, а затем тоже радостно, легко и беспричинно залился счастливым смехом. Жека поначалу непонимающе переводил глаза с меня на Богдана и обратно, пытаясь сообразить какую шутку пропустил. Потом, заражаясь всё больше и больше непонятным весельем, откинул голову и громко, гортанно засмеялся. Безудержному, взрывному смеху становилось всё теснее в неприбранной комнате и он, наконец, вырвавшись в форточку и смешиваясь с утренним городским воздухом, стал скользить, парить, перелетать с ветки на ветку и на излете, устало истончившись, стекать с лучами остывающего Солнца по широким, серебристым листьям, смеющихся чему-то своему, тополей.